Приложение №4 к Четвертой Главе Второй Части

4-4-А

Валентинов Н. (Н. Вольский)

Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина: Годы работы в ВСНХ во время НЭП. Воспоминания/Сост. и авт. вступ. ст. С. С. Волк.—М.: Современник, 1991. 367 с.

(Серия мемуаров «Память»).

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Мои воспоминания об эпохе НЭП (1922—1928 гг.) состоят из двух частей. В первой части, относящейся к 1922 —1923 гг., я описываю рождение НЭП, отношение к ней беспартийной интеллигенции, появление оппозиции, борьбу за власть на верхах диктатуры, болезнь и смерть Ленина.

Эта часть моих воспоминаний служит как бы введением ко второй части, посвященной, главным образом, деятельности Высшего Совета Народного Хозяйства (ВСНХ) за период 1922—1927 гг. Во второй части одна глава описывает ВСНХ под управлением Дзержинского, большую роль в нем с.-д. меньшевиков и их трагическую участь. Другая глава относится к подготовке пятилетних планов, разрабатываемых в «Освоке». Глава эта также включает мои отношения с заместителем председателя ВСНХ Пятаковым и зловещую теорию Преображенского о первоначальном социалистическом накоплении.

Следующие две главы касаются деятельности Владимирова, заместителя Дзержинского, и краткого пребывания Троцкого в ВСНХ.

Последняя глава — мое участие в органе ВСНХ — «Торгово-промышленной газете»: официально в качестве заместителя ответственного редактора, в действительности — ее фактического редактора.

Должен предупредить: я не пишу историю советской революции периода НЭП. О ней писали другие, и о ней много и многие будут писать, так как в сущности настоящей ее истории еще нет. Она не написана. Это теперь, в 1956 г., признали даже Хрущев и Микоян и все за ними идущие. Составляя свои воспоминания, хочу сообщить то, что я видел, что слышал, причем главнейшая моя цель — это сообщить то, что не известно, что в печать не попадало, а если упоминалось, то неполно и под иным углом зрения, иным освещением. То, что я слышал, не есть какая-то непререкаемая истина. Возможно [22] , что приводимые мною указания или высказывания некоторых лиц не совсем соответствовали действительности, но я считал нужным их привести, так как, во-первых, в то время, которое описывается, они мне казались несомненной правдой, а, во-вторых, лишь их сопоставление (а этим я не занимаюсь) с другими указаниями, высказываниями и фактами могло бы установить полную истину. Обстоятельства сложились так, что ряд фактов сейчас известен только мне одному. Остальных лиц, их знавших, кажется, уже нет в живых. Следовательно, если эти факты и события, мне известные, своевременно не зарегистрировать, не передать, они из писаной истории, как это часто уже бывало, исчезнут без следа. Например, о существовании в 1923—1927 гг. кружка меньшевиков («Лиги наблюдателей») и его меморандума «Судьба основных идей Октябрьской революции», основанного на анализе идей Ленина, никогда и ничего в печать не попадало. Между тем, передавая без малейших прикрас, без исправлений, подлинные мысли, взгляды, чувства участников этого кружка, их своеобразное понимание эволюции взглядов Ленина за 1917—1923 гг., только и можно дать объяснение: почему они, как и значительная часть российской интеллигенции, стали в эпоху НЭП с большим рвением участвовать в хозяйственном строительстве Советской власти и в этом отношении резко разошлись со взглядами эмиграции. Из того, что я сообщаю, будет легче понять и другое: подчиняясь каким мотивам, эта интеллигенция была против появившейся в 1923 г. троцкистской оппозиции, склоняясь к позиции Центрального Комитета партии, потом к политике правых коммунистов, но всегда отталкивалась от Сталина, даже и тогда, когда он защищал НЭП.

Передавая, что слышал и видел, я мог бы все это представить просто в виде отдельных эпизодов, речей, фактов. Так, со слов заместителя председателя ВСНХ, М. К. Владимирова, мог бы сообщить, что Сталин уже после первого (легкого) удара и паралича Ленина решил, что «Ленину капут», и, в соответствии с этим, установил свою «линию». Мог бы рассказать, что в Москве говорилось под впечатлением, вызванным статьей Радека «Лев Троцкий — организатор победы», появившейся в марте 1923 г. Вне всякой связи с этим и другими эпизодами мог бы сообщить, что слышал о поездке больного Ленина из Горок в Москву на сельскохозяйственную [23] выставку и в Кремль, где он обнаружил исчезновение из своего кабинета какого-то важного документа. Я мог бы рассказать о подпольной литературе 1923 г. против Троцкого или о том, кем и когда было задумано сооружение Мавзолея с мумией Ленина. Но такое повествование, грубо протоколируя отдельные, обрубленные, отгороженные друг от друга сообщения, было бы уж слишком «нелитературно». Поэтому я решил изложение фактов, событий и слухов вести в рамках некоторой их связанности, последовательности, логичности. Для этого, в целях «смычки» сообщений, устранения провалов, установления некоторой «кантилены», я рядом с тем, что только лично мне известно, вставлял вещи, факты, известные из существующей литературы. Иногда этими известными данными я пользовался в самом сжатом, только в несколько строк, объеме. Например, зачем мне было распространяться об отношении Троцкого к военным специалистам и «полководцам-партизанам» вроде луганского слесаря Ворошилова, когда об этом говорит сам Троцкий в своих сочинениях? Но были вопросы, когда к существующей документации требовалось прибегать в большем объеме. Так, понадобились довольно обширные цитаты из брошюры «Новый Курс» того же Троцкого, так как она вызвала у некоммунистической интеллигенции некоторые ложные надежды, о которых мало кому известно, о которых нужно рассказать, и я должен был это сделать, будучи свидетелем того времени. Все-таки к цитатам я прибегал лишь в меру необходимости. Если бы в целях полноты картины я соблазнился бы большей утилизацией и интерпретацией известных фактов и сообщений, то создалось бы впечатление, что я пишу историю того времени. А такой широкой цели, такого намерения, повторяю, у меня не было. У меня была другая задача.

Люди, знакомые с литературой о Советской России в 1923—1928 гг., конечно, увидят (странно, если бы не увидели), что о Дзержинском, Пятакове, Троцком, Владимирове, Сталине (его таинственная встреча с Троцким), о Ленине с его чрезвычайно интересным «напутствием» Владимирову, о других лицах, в частности о немецком профессоре Баллоде, авторе книги «Государство Будущего»,— я даю сведения, никогда и нигде в печати не появлявшиеся. Эти сведения, как результат моих встреч и бесед, мог дать только я, а этого до сих пор я не делал и, если бы эти сведения теперь не записал и не передал, они были бы обречены на бесследное исчезновение. [24]

Ко многому совершенно неизвестному я прибавлял кое-что известное. При затрате времени на розыски, его можно найти в советских изданиях. Маленькие дополнения такого рода нужны не только для «утрамбовки» повествования. Прибегать к цитатам из напечатанных речей Дзержинского или из произведений Преображенского необходимо по более важной причине. Описываемое время наполнено страстным и почти свободным обсуждением социально-экономических проблем. Позднее, начиная с 1929 г., все это исчезает, заменяясь решениями, изготовленными жрецами Кремля и в порядке грозного приказа спускаемыми сверху вниз в головы людей, уже потерявших право рассуждать и обсуждать. Так не было в 1924—1925 гг. Люди тогда остро интересовались экономическими вопросами. За них хватались, о них спорили, о них рассуждали, их обсуждали, и не одни коммунисты, а, вместе с ними, параллельно, широчайший слой так называемой «беспартийной интеллигенции». Если бы я не привел несколько характерных цитат из удивлявших нас в то время речей Бухарина, Рыкова о частном капитале, Дзержинского о техническом персонале, не изложил бы сути зловещей теории Преображенского о социалистическом накоплении, о которой тогда много говорили,— в моих записках несомненно был бы пропуск. Через все главы второй части моих записок проходит, как рефрен в разных вариациях, одно указание, и к нему-то и хотел бы привлечь возможно больше внимания. 1925 год был особенным годом, но прошу не понимать его в узкокалендарном смысле. В него входит часть 1924-го и частица 1926-го. 1925 г.— год максимального расширения НЭП. Достаточно напомнить, что зажиточные крестьяне («кулаки») получили тогда право арендовать землю и нанимать батраков. 1925 г.— это год, когда на всю экономическую политику накладывали «умиряющую» печать правые коммунисты. В хвосте за Рыковым брел Сталин, клеймивший «классовую борьбу» в деревне, взывавший к примирению и соглашению с кулаками. В 1925 году ревностно работавшие во всех хозяйственных областях кадры беспартийной интеллигенции отнюдь не считали себя последней спицей в советской колеснице. Наоборот, чувствовали себя огромной творческой силою, восстанавливающей хозяйство, его преобразующей и им управляющей. Работы Освока,— [25] потому я о них и говорю подробно,— пример проявления творческой мысли беспартийной интеллигенции. 1925 — год надежд и великого оптимизма у одной части этой интеллигенции, поставившей ставку на благостную эволюцию власти, верившей, что Советская страна, уйдя от военного коммунизма, но не возвращаясь к капитализму, сможет при самоотверженной работе интеллигенции построить «дом», удобный для всех классов общества. Эта вера, эти чувства, это создание, этот оптимизм — носились в воздухе 1925 года, делали его для многих годом больших надежд, но я не знаю ни одного произведения, ни одного автора, который передал бы «воздух» 1925 года, изобразил «сознание» его. Видимо, это недоступно тем, кто в то время не жил в Советской России, не погружался с головой в общественную работу, не имел постоянного контакта с представителями власти, короче сказать — не дышал «воздухом 1925 года».

В записках я часто упоминаю «Лигу наблюдателей»,— условное наименование кружка из восьми бывших меньшевиков как в прошлом, так и при Советской власти, имевших общественный вес. Конденсированное представление о чувствах и мыслях «людей 1925 года» дают собрания именно этой «Лиги наблюдателей» с ее докладами, сообщениями, всегда оживленным обменом мнений и оптимистическими взглядами на будущее.

Этим собраниям следовало бы посвятить целую главу, но мои записки и без того разрослись чрезмерно. Пятая глава моих записок, на многих страницах, с упоминанием мелочей, говорит о Дзержинском — председателе ВСНХ. Большое внимание к нему объясняется тем, что Дзержинский, будучи, как и его заместитель Владимиров, ультраправым коммунистом, был как бы «принадлежностью 1925 года», находился в том слое коммунистических правителей, с которыми беспартийная интеллигенция могла очень легко работать, не чувствуя никакого ущемления своего достоинства. Нарисованный мною его «портрет» покажется многим неверным и, допускаю, может даже шокировать тех, кто смотрит на Дзержинского только как на главу ВЧК — ОГПУ, проводника кровавого террора в 1918—1920 гг. Но Дзержинский в ВСНХ и Дзержинский ВЧКа — не одно и то же. Два с половиной года наблюдений и встреч с этим человеком создали у меня то представление о нем, изменять которое ничто не обязывает. [26]

Глава, посвященная Троцкому, не делает из него, хотя он был талантливым публицистом и оратором, большого и симпатичного «героя». С 1924 года проступает его малость и, вместе с тем, его огромная и трагическая вредоносность. Ведь он один из вождей оппозиции, а на базе идей ее и вырос сталинизм, сделавший своими — и зловещую теорию Преображенского о накоплении, и все без исключения мысли, посылки, рассуждения, слышанные мною от Пятакова.

История Советской России не пошла по направлению, указываемому ей «стрелкой 1925 года». Стрелка метнулась в другую сторону. Это из маленького кустарника, выращиваемого в годы НЭП стараниями Троцкого, Пятакова, Преображенского и прочих представителей оппозиции, вроде Зиновьева,— выросло отравленное преступлениями гигантское дерево сталинизма и тень от него ныне падает на весь мир.

Париж, 1956 Н. Вольский (Н. Валентинов)

ГЛАВА 1

РОЖДЕНИЕ НЭПа И «ЛИГА НАБЛЮДАТЕЛЕЙ»

В 1917 году, накануне Октябрьской революции, Ленин утверждал, что когда власть попадет в их руки, даже 240000 коммунистов, составлявших тогда ленинскую партию, справятся со всеми вопросами, выдвинутыми социалистической революцией, сумеют управлять страною. Довольно скоро он убедился, что его расчеты ложны и для строительства им задуманного нового социально-экономического строя нужных людей крайне мало, почти не было. Это убеждение, укрепившись у Ленина в 1919 году, не оставляло его вплоть до смерти. О том говорят последние его статьи, написанные в январе 1923 года. Указывая на повсеместное неумение вести дело, «быть настоящими организаторами и администраторами», жалуясь на царящее отсутствие культуры, Ленин искал повсюду нужных ему людей, в том числе среди прежних своих знакомых, особенно тех, кто когда-то принадлежал к большевистской партии, но потом от нее отошел.

[…] Ленин был мозгом революции, он думал за нее, она жила только его идеями и мыслями, и поскольку он отходил от своих прежних идей, нужно было полагать, надеяться, что, следуя за ним, от них уйдет и вся революция. Идеи Октября, как фата-моргана, вели страну по ложной дороге, в ложную сторону. В их основе, по мнению «Лиги наблюдателей», лежала не жизнь действительная, а искаженная политическими иллюзиями, надуманными отвлеченными экономическими представлениями. Если с горизонта страны удалялись эти влекущие ее ложные идеи, тогда появлялась совершенно обоснованная надежда, что страна пойдет уже по другой и на этот раз уже правильной, разумной дороге. Вот почему все члены «Лиги наблюдателей» были настроены крайне оптимистично, за исключением того участника кружка, которого я назвал Кассандрой,— абсолютно не верившего, что власть идет и может идти в русле какой-либо разумной эволюции.

Говоря, что наш кружок откидывал «идеи Октября», настойчиво подчеркну, что отметался особый сорт идей, [55] очерченный выше, тот специфический комплекс, в который входила идея о диктатуре пролетариата, мысли о скачке в идеальное бесклассовое социалистическое общество, об управлении государством «всем поголовно и по очереди» и прочие тому подобные, на наш взгляд, вредные или нелепые постулаты. Но если бы кто-нибудь сказал, что совсем не это было кардинальнейшей идеей Октябрьской революции, а максимально возможное преображение, улучшение жизни, быта рабочих и крестьян, то такую цель, такую идею «Лига наблюдателей», конечно, не отвергала. Вопрос о благосостоянии всего населения, а не только одного пролетариата был всегда в центре нашего мировоззрения. Этот социалистический постулат настолько внедрился, въелся в наше мировоззрение, что его никогда не приходилось подвергать сомнению или о нем спорить. Нам не нужно было делать на этот счет громогласных деклараций. Это само собою разумелось. Не в этом был вопрос, а как этого достигнуть? А на это мы единогласно отвечали: только не с помощью специфических идей Октября. Добавлю: происшедший, на наш взгляд, разгром этих идей Октября совсем не вызвал ни падения, ни разложения Советской власти. С окончанием гражданской войны, исчезновением иностранной интервенции, переходом к НЭП эта власть стала много сильнее, чем когда-либо до этого. Никакой другой власти не было и не предвиделось. В падение ее «Лига наблюдателей» не верила. Считая своим «патриотическим» долгом содействовать скорейшему восстановлению хозяйства и нормальной жизни, считая аксиомой, что только при этом условии может создаться благосостояние населения, «Лига наблюдателей» заключала, что для этого у интеллигенции, не желающей быть вне жизни, нет другого пути, как только честно и добросовестно работать вместе с Советской властью. А это представлялось тогда тем более возможным, что власть, уйдя от идей 1917—1920 гг., принуждалась, по нашему убеждению, стать иной. Это значило, что отныне интеллигенция могла бы работать по совести, а не из-за страха, и не под палкой, как было до этого. Конечно, существующая Советская власть совсем не была таковой, о которой мечтала всегда демократическая интеллигенция, но только она одна существовала, и с этим фактом нужно было считаться.

Проповедуемый нашим кружком наклон в сторону Советской власти, разумеется, резко расходился с политическими [56] установками и взглядами эмиграции, ставившей ставку на падение Советской власти и на всякие подтачивающие ее кризисы. Меньшевики из «Лиги наблюдателей» смотрели на положение дел и на свои задачи совсем не так, как меньшевики «Социалистического Вестника», издававшегося в Берлине. Веруя в возможную здоровую эволюцию Советской власти и стремясь в этом ей всемерно содействовать, «Лига наблюдателей» надеялась, что «контакт власти» с демократической и социалистической интеллигенцией, работающей в советском хозяйстве, будет в некоей степени благоприятно влиять на психику членов коммунистической власти, способствовать их демократизации, отходу от постоянного грубого провозглашения «диктатуры, партии». Как выразился один член нашего кружка, «мы заразим их, большевиков, нашей культурностью».

Ленин, как известно, ненавидел меньшевиков. Этой ненавистью дышат все его сочинения. Меньшевиков он считал нужным держать в тюрьме, а при случае и не стесняться расстреливать (таких случаев, впрочем, кажется, не было). «Мы,— писал Ленин,— никогда не ожидали, что вы, меньшевики, станете коммунистами, в вашей дряблости мы никогда не сомневались, но что вы нам нужны, этого мы не отрицаем, потому что вы культурный элемент». Отбрасывая и преследуя меньшевиков, именно как политических деятелей, Ленин совсем иначе на них смотрел, когда, работая в советском аппарате и хозяйстве, они выступали в качестве специалистов, полезных и нужных, знающих работников. Тогда отношение к ним Ленина немедленно менялось, и они подлежали тому особому благожелательному ухаживанию, которое к специалистам вообще проявлял Ленин три последних года своей жизни.

«Если,— писал Ленин,— все наши руководящие учреждения, т. е. компартия и Соввласть, и профсоюзы не достигнут того, чтобы мы как зеницу ока берегли всякого спеца, работающего добросовестно, с знанием своего дела и с любовью к нему, хотя бы совершенно чуждого коммунизму идейно, то ни о каких серьезных успехах в деле социалистического строительства не может быть и речи. Мы еще не скоро сможем осуществить, но во что бы то ни стало должны осуществить то, чтобы спецам, как особой социальной прослойке, которая останется особой прослойкой впредь до достижения самой высокой [57] ступени развития коммунистического общества, жилось лучше при социализме, чем при капитализме в отношении и материальном, и правовом, и в деле товарищеского сотрудничества с рабочими и крестьянами, и в отношении идейном, т. е. в отношении удовлетворения своей работой и сознания ее общественной пользы при независимости от корыстных интересов класса капиталистов». Резолюция с призывом «беречь спецов», написанная Лениным и принятая по его настоянию в апреле 1922 г. XI партийным съездом, появившись, когда наш кружок еще не начинал собираться, произвела на будущих участников «Лиги наблюдателей» большое впечатление и несомненно (я это подчеркиваю) усиливала психологию, которая, по ряду других идейных мотивов, уже склонялась к контакту, к тесной работе с Советской властью.

Здесь будет кстати рассказать, что повлияло на Ленина при составлении его декларации. Об этом я слышал от М. К. Владимирова, заместителя председателя ВСНХ. Ленин однажды в крайне грубой форме заявил и где-то написал, что есть простейшее средство иметь специалистов на стороне коммунистической власти и заставить их хорошо работать: «Для этого нужно только им хорошо платить. Больше ничего не требуется. Купить за деньги можно любого специалиста, их всегда покупали капиталисты, и к этой купле их они цинично привыкли».

По этому поводу один из специалистов, Дукельский, профессор Воронежского сельскохозяйственного института, прислал Ленину полное возмущения письмо: «Если вы хотите,— писал он,— использовать специалистов, то не покупайте их, а научитесь уважать их как людей, а не как нужный вам до поры — до времени живой и мертвый инвентарь. Неужели вы не понимаете, что ни один честный специалист не может, если в нем сохранилась хоть капля уважения к самому себе, пойти работать ради того животного благополучия, которое вы собираетесь ему обеспечить. Из среды людей, которых вы огульно окрестили буржуями, [58] контрреволюционерами, саботажниками, потому что они подход к будущему строю мыслят себе иначе, чем вы и ваши ученики, вы не купите ни одного человека той ценой, о которой вы мечтаете. Специалисты, которые ради сохранения шкуры пойдут к вам, пользы стране не принесут. Специалист не машина, его нельзя просто завести и пустить в ход. Без вдохновения, без внутреннего огня, без потребности творчества ни один специалист не даст ничего, как бы дорого его ни оплачивали».

Письмо Дукельского (я привожу лишь часть его) с большим критическим примечанием Ленин поместил в «Правде» № 67, 28 марта 1919 г. Доказательством, что это письмо произвело на него большое впечатление,— тот факт, что он вызвал в Москву Дукельского и в Кремле, но не в своем кабинете председателя Совнаркома, а у себя на квартире, имел с ним двухчасовой разговор. Прощаясь с Дукельским, Ленин заявил: «В очень резкой форме вы указали на большую политическую и психологическую ошибку, нетактичность, которую я сделал. За это вас благодарю. Могу вам обещать, что такую ошибку больше не повторю, к столь большому и важному вопросу как вопрос о специалистах буду подходить так, что все добросовестно работающие с нами, коммунистами, Дукельские не будут иметь повода жаловаться и нами возмущаться».

Я сказал, что составленный нашим кружком меморандум «Судьба основных идей Октябрьской революции» был переписан на пишущей машинке и занял 38 страниц. Переписывал его тот участник кружка, которого я назвал Кассандрой. У него он и хранился. Получил ли он какое-нибудь распространение, вышел ли он из пределов нашего кружка, на то никакого ответа дать не могу. Меня это не интересовало, ведь доклад составлялся не для распространения (что было бы и опасно), а главным образом, чтобы записать, ясно зафиксировать мысли и выводы, к которым мы пришли после оживленных собраний, для всех нас интересных обменов мнений и обсуждений. Были ли еще другие кружки, подобные [59] нашему? Кажется, были — один эсеровский, другой кадетский. Важно то, что, без всяких коллективных обсуждений, без образования каких-либо кружков, значительная часть интеллигенции в 1921 и 1922 годах пришла если не к столь продуманной, как в «Лиге наблюдателей», концепции, то к тем же настроениям, к тем же практическим выводам. В советском аппарате и советском хозяйстве работали десятки тысяч всяких специалистов всех категорий квалифицированной интеллигенции. Часть их, наиболее буржуазная, приняла НЭП главным образом, а иногда единственно, потому, что с ней кончалась тяжкая полоса холода и голода при ничего не дававшей карточной системе. Но другая часть, о численности которой я, конечно, не могу дать никаких данных, смотрела на вещи много шире. В НЭПе она видела не одну только «отмену» ненавистной карточной системы, а отмену системы идей, сковывающих и убивающих жизнь. Из множества разговоров, которые за 1921—1923 гг. привелось вести на эту тему, приведу только три, на мой взгляд, достаточно характерные. Вот что, например, я услышал от инженера-текстильщика Федотова, большого специалиста в области производства хлопчатобумажных тканей: «Почему до НЭПа мы, специалисты, так плохо работали? Ведь не только потому, что нам плохо платили и смотрели на нас как на приспешников капитала, саботажников и тайных контрреволюционеров. Бывало идешь на службу, а самого тошнит. На службе нужно было воду решетом таскать, делать то, что осмысленным быть не могло. Руки опускались от бессмысленных заданий, которые нам давались разными главками и центрами. От меня, например, требовалось произвести калькуляцию стоимости такого-то сорта текстиля для обмена его без денег на такой-то сорт других изделий. Я привык калькулировать стоимость в деньгах. Мне говорили, что так было при капитализме, а при социализме учет в денежных знаках нужно заменить «непосредственно-трудовым учетом». А что такое этот учет, как его производить, мое коммунистическое начальство не знало, а лишь повторяло без смысла слова, надерганные из каких-то книжек. Так было во всем. Можно ли было производительно работать в этих условиях? Все стало иным, когда установился НЭП. Мы тогда точно вышли из [60] склепа, где не было воздуха, стали дышать и, засучив рукава, принялись за настоящую работу». В 1930 г., когда страна очутилась под террористическими хлыстом Сталина, Федотов был привлечен к делу так называемой «Промышленной партии», объявлен вредителем и заключен в тюрьму на десять лет. На роль НЭПа, развязавшего скованную энергию специалистов, мне указывал работавший в Госплане И.А.Калинников. Встреча с ним была мимолетная, но очень хорошо запомнившаяся.

«В 1920 г. мы должны были работать над планом электрификации страны и, попутно, ее индустриализации. Задание, что и говорить, превосходное, но весь этот план мысленно развертывался не в абстрактном пространстве, а в совершенно определенной экономической обстановке. И не план, а именно эту-то обстановку мой рассудок, даже при самом большом нажиме на него, никак не соглашался считать разумной. Чтобы работать в эпоху военного коммунизма, нужно было постоянно гипнотизировать себя мыслью, что сей неразумный строй есть строй идеальный и, как таковой, устанавливается на вечные времена. Получалось что-то вроде упражнений барона Мюнхаузена, желавшего вылезть из болота, приподнимая себя за волосы. Все состояние духа оздоровело с тех пор, как провозглашена и проводится новая экономическая политика. Говорю это не о себе только. У многих из нас было такое чувство, что благодаря НЭПу мы, слава Богу, с луны спрыгнули на землю. Таким образом, была развязана скованная до сих пор энергия интеллигентных и полезных слоев страны». В 1929 году под редакцией Калинникова, с предисловием члена президиума Госплана Квиринга, вышел в издании Академии наук представленный таблицами и Диаграммами пятилетний план развития промышленности на 1928/29—1932/33 гг. А в 1930 г. Калинников, как и Федотов, был привлечен к делу «Промышленной партии», объявлен «вредителем» и ввержен на десять лет в тюрьму. За границу (я был в это время уже в Париже) Долетели слухи, что в 1937 г., в эпоху безумных кровавых сталинских чисток, Калинников и Федотов, как и многие тысячи других заключенных, были расстреляны, [61] чтобы освободить место для массы поступающих новых заключенных, для которых не хватало тюрем. Расстрелян был и коммунист Квиринг. Весьма любопытные речи о НЭПе довелось слышать от Н. К. Мекка, до революции председателя правления и крупнейшего пайщика Московско-Казанской железной дороги. По причинам мне неизвестным он, видимо, не успел, подобно Гучковым, Коноваловым и другим промышленникам и крупным буржуа, перебраться в эмиграцию, за границу. До революции я был знаком с ним поверхностно, знал только, что он придерживался крайне правых, как говорили, «черносотенных» убеждений. Поэтому я был очень удивлен, когда, случайно встретив меня, насколько помню в 1923 г., на Лубянской площади, он завел со мной разговор, из которого следовало, что фон Мекк примирился с советским строем. Лгать мне у него, конечно, не было абсолютно никакого основания. От одного нашего общего знакомого он превосходно знал, что я не коммунист. Он был вполне искренен. Мекк мне поведал, что служит в Народном комиссариате путей сообщения, и до НЭПа чувствовал себя там сидящим, по его выражению, как на «жаровне с горящими углями».

«Но с тех пор как Ленин приказал своим товарищам лучше относиться к специалистам, а, главное, с тех пор как объявлена новая экономическая политика, мы, т. е. я, как и другие буржуа-специалисты, работающие в Народном комиссариате путей сообщения, почувствовали, что наконец-то можем выпрямиться и делать полезное для страны дело. После всего нами пережитого меня совсем не страшит и не смущает, что Советское правительство национализировало огромную часть хозяйства страны. У нас всегда и в прошлое время, при царском режиме, очень значительные отрасли хозяйства принадлежали государству. Кажется, ни в одной стране мира не была так широко проведена национализация. У нас военные заводы принадлежали государству, ему принадлежали недра, огромные лесные площади, земли, винная монополия, а железные дороги, как правило, выкупались у частных лиц и становились государственными. Конечно, есть пределы национализации, и новая экономическая [62] политика, возвращая прежним владельцам ряд зря и необоснованно отнятых у них мелких предприятий, сама ясно намечает эти пределы. Многое в советском строе долгое время мне было и неприемлемо, и непонятно, и даже дико. Но вот однажды попала в руки книга о Новой Зеландии, а жизнь и порядки в ней очень отличаются от европейских и от наших прежних русских. Это уже что-то новое. Под влиянием этой книги я как-то сразу понял, что новое, никогда не существовавшее ни в какой стране, создается сейчас и у нас в России. Как это назвать: коммунизмом, социализмом — не знаю. Только вижу, что это новое имеет право существовать и каждый из нас должен ему содействовать.

Например, нам, связанным с железнодорожным делом, нужно способствовать восстановлению, укреплению и расширению железнодорожного транспорта, сильно пострадавшего во время войны и особенно гражданской войны. Под начальством Дзержинского делаем это совсем не плохо. В нашем комиссариате мы не ограничиваемся восстановлением транспорта, мы мечтаем и о большем — о его полной, рациональной реконструкции, большой постройке новых линий, укрупнении паровозов и вагонов, переустройстве железнодорожного полотна, автоматической сцепке и так далее».

Какова судьба фон Мекка? В 1929 году, как и другие инженеры-путейцы, он был расстрелян.

ГЛАВА II

РАЗБРОД В ПАРТИИ И БОЛЕЗНЬ ЛЕНИНА

Ссылаясь на доклад кружка меньшевиков, добавляя к нему высказывания (их легко можно было бы умножить) некоторых беспартийных специалистов, я хотел представить, с какими мыслями, с какими чувствами приняла активная часть интеллигенции политику НЭПа. А теперь надлежит показать, как эту политику приняла сама коммунистическая партия, как на нее она реагировала.

Говоря о партии, я имею в виду, конечно, настоящих правоверных коммунистов, а не тех, кого называли «примазавшимися», «липовыми», для которых весь НЭП выразился в отмене продовольственных карточек, в спекуляциях, воровстве, темных делах и веселой жизни.

В октябре 1921 года на московской партийной конференции Ленин указал, что о необходимости «новой экономической политики никто не спорил, вся партия на съездах, на конференциях и в печати приняла ее совершенно единогласно». В марте 1922 года на XI съезде Ленин снова ссылался на единодушие:

«Поворот к новой экономической политике был решен на прошлом съезде с чрезвычайным единодушием, с большим даже единодушием, чем решались другие вопросы в нашей партии (которая, надо признать, вообще отличается большим единодушием. Никаких колебаний в партии по вопросу о том, что новая экономическая политика неизбежна, не было».

Мы подходим к вопросу, очень мало освещенному в печати и обычно решаемому самым трафаретным образом. Нужно в историю этого важнейшего вопроса внести некоторые не появлявшиеся в печати данные, причем заранее скажу, что хотя мы в «Лиге наблюдателей» этими данными и располагали, но вытекающие из них [64] последствия и выводы сознавали и оценивали слабо и недостаточно. Дело в том, что Ленин по разным соображениям сказал неправду: никакого единодушия в принятии НЭП в партии не было. Вот что я слышал от коммуниста «середняка» П. Н. Муравьева, одно время бывшего вместе со мною членом редакции органа ВСНХ — «Торгово-промышленной газеты»:

«Во время военного коммунизма жилось тяжко, мучил холод, мучил голод, даже мороженый картофель считался редким экзотическим фруктом. Но самый остов, самый костяк существовавшего в 1918—1920 годах строя был прекрасным, был действительно коммунистическим. Все было национализировано, частная собственность вытравлена, частный капитал уничтожен, значение денег сведено к нулю, а вместо торговли по капиталистическому образцу — в принципе равное для всех распределение, получение материальных благ. Мы осуществили строй, намеченный Марксом в его «Критике Готской программы» (Sic!). Нужно было только влить в него материальное довольство, и все стало бы сказочно прекрасным. Словно молотом по голове ударило, когда услышали, что нужно нефть в Баку и Грозном отдать заграничным капиталистам в концессию, что им нужно отдать в концессию леса на Севере, в Западной Сибири и множество всяких других предприятий. В тот самый момент, когда появилась такая мысль, здание Октябрьской революции треснуло, пошатнулось. Это означало поворот к капитализму. Ну, а когда к этому добавилась НЭП, денационализация многих частных предприятий, свобода торговли, реставрация экономических отношений прошлого, многие из нас это восприняли, и не могли не воспринять, как измену коммунизму, явное и открытое отступление от всего, за что боролась Октябрьская революция. Она была побежденной. Начав отступление, будем откатываться назад; мы на этой наклонной плоскости удержаться не можем, скатимся уже к самому полному восстановлению капитализма со всеми отсюда вытекающими последствиями. Частный сектор постепенно, но несомненно съест весь национализированный сектор».

«Вы,— говорил Муравьев, обращаясь ко мне,— наверное думаете, что я пьяница от рождения. Нет, пьяницей я никогда не был до этого, я с горя стал пить, когда [65] увидел, что от моего идеала, от коммунизма, кроме слов, в сущности ничего не осталось. Коммунистов, которые теперь думают и мучаются, как я, очень много».

В статьях и речах Ленина, посвященных НЭП, можно найти подтверждение, что в партии было действительно немало лиц, думавших и говоривших как Муравьев. Забывая, что он говорил об единодушном принятии НЭП, Ленин признает, что в партийных кругах, в связи с НЭП, проявляется «настроение уныния и упадка», часто «негодования», «настроение весьма кислое, почти паническое», «настроение подавленное». «Если сейчас,— говорили многие коммунисты,— выдвигаются обыкновенные, простейшие, вульгарнейшие, мизернейшие торговые задачи, то что может тут остаться от коммунизма?» Ленин указывает, что есть партийцы, которых он называет поэтами, утверждающие, что прежде, в 1919—1920 гг. в Москве, «несмотря на холод и голод, все было чисто и красиво», а с приходом НЭПа от нее стало вонять. Ленин с усмешкой говорил, что на последнем расширенном исполкоме Коминтерна «некоторые непозволительным образом, по-детски, расплакались, видя, что мы отступаем». Сражаясь с подавленным настроением, Ленин стремился доказать (вступая в противоречие с самим собой), что военный коммунизм совсем не был стройной системой,— как на том настаивали не только «середняки»-партийцы вроде Муравьева, но и люди калибра Милютина,— а только «временной мерой, вынужденной обстоятельствами». Ленин жаловался, что в провинции новая политика «остается в громадной степени неразъясненной и даже непонятной». И Ленин начинал свирепо злиться, когда слышал, что большого внимания НЭП отдавать не следует: это, мол, новшество не всерьез и не надолго. Отвечая на это, Ленин на X конференции партии разразился ставшей знаменитой фразой: НЭП — всерьез и надолго». «Надо,— говорил Ленин,— устранить все сомнения, что политика, намеченная X партийным съездом, принимается как политика, подлежащая проведению всерьез и надолго». Принятие НЭП, как мы видим, совсем не было единодушным. Можно констатировать обратное: аргументы Ленина за НЭП отлетали от партийцев как горох от [66] стены. Не могу здесь не вспомнить одну беседу с моим старым знакомым, Ю.М.Стекловым, ставшим редактором «Известий ВЦИК» (он был там до половины 1925 года). Редакция «Известий», где я навестил Стеклова помещалась тогда в здании «Русского слова» — самой большой газеты в довоенное время, и Стеклов сидел в кабинете, который занимал я в бытность мою фактическим редактором «Русского слова».

«Ленин,— сказал мне Стеклов,— произвел изумительный по смелости и решительности поворот политики. «Научитесь торговать!» — мне казалось, что я скорее губы себе обрежу, а такого лозунга не выкину. С принятием такой директивы нужно целые главы марксизма от нас отрезать. Давать руководящие принципы они нам уже не могут. А когда Варейкис бросил Ленину такое замечание, тот крикнул: «Пожалуйста, не обучайте меня, что взять или что откинуть от марксизма, яйца курицу не учат!»

По самому своему официальному положению Стеклов должен был в газете ВЦИКа защищать прокламируемую Лениным новую экономическую политику. Если он и делал это, то сопротивляясь. А что при принятии НЭП происходило на верхах партии, я узнал от А. И. Свидерского. Его я давно знал. В 1909 и 1910 гг. мы оба жили в Киеве и ежедневно виделись в редакции «Киевской мысли», в которой были сотрудниками. После одной весьма неприятной и грязной истории Свидерский уехал из Киева и, как я узнал недавно от Б. И. Николаевского, в конце 1910 г. очутился в Самаре. В 1921 г. Свидерский занимал большой пост в Комиссариате продовольствия (член коллегии Наркомпрода), потом был заместителем Народного комиссара земледелия. На партийной конференции в мае 1921 г. он выступал с одобренным Лениным докладом о проведении продовольственного налога, т. е. одной из важнейших частей новой экономической политики. Как реагировали верхи партии на НЭП, он, конечно, превосходно знал и не мог не знать. При встрече со мной он говорил обо всем без всякой утайки. Свидерский как будто хотел показать, как далеко он пошел с 1910 г., похвастаться своей близостью к верхам коммунистической партии. Когда я указал ему, что у меня такое впечатление, что в партии не все охотно идут за Лениным, Свидерский стал объяснять, что, в сущности, дело обстоит много хуже, ибо мало кто с Лениным согласен.

[67]

«Полностью согласны с ним, может быть, только Красин и Цюрупа; все другие или молчат, или упираются. На одном собрании (Свидерский не указал на каком, а я о том не спросил) Ленин говорил: «Когда я вам в глаза смотрю, вы все как будто согласны со мной и говорите да, а отвернусь, вы говорите нет. Вы играете со мной в прятки. В таком случае позвольте и мне поиграть с вами в одну принятую в парламентах игру. Когда в парламентах главе правительства высказывается недоверие, он подает в отставку. Вы мне высказывали недоверие во время заключения мира в Бресте, хотя теперь даже глупцы понимают, что моя политика была правильной. Теперь снова вы высказываете мне недоверие по вопросу о новой экономической политике. Я делаю из этого принятые в парламентах выводы и двум высшим инстанциям — ВЦИКу и Пленуму — вручаю свою отставку. Перестаю быть председателем Совнаркома, членом Политбюро и превращаюсь в простого публициста, пишущего в «Правде» и других советских изданиях».

— Ленин, конечно, шутил!

«Ничего подобного. Он заявлял о том самым серьезным образом. Стучал кулаками по столу, кричал, что ему надоело дискутировать с людьми, которые никак не желают выйти ни из психологии подполья, ни из младенческого непонимания такого серьезного вопроса, что без НЭП неминуем разрыв с крестьянством. Угрозой отставки Ленин так всех напугал, что сразу сломил выражавшееся многими несогласие. Например, Бухарин, резко возражавший Ленину, в 24 минуты из противника превратился в такого страстного защитника НЭП, что Ленин принужден был его сдерживать. «У меня,— с иронией указывал Ленин,— допустим, 25 аргументов за введение НЭП; товарищ Бухарин к ним хочет прибавить еще 50. Боюсь, что своей массивной прибавкой он просто утопит НЭП, превратит ее в нечто такое, с чем я уже согласиться не могу. Поэтому лучше останемся с 25 аргументами».

В некрологе о Ленине Бухарин писал: «Ленин вел за собой партию, как власть имеющий. Он мог идти против течения со всей силой своего бешеного темперамента».

Бешено идя против течения, он властно, хлыстом заставил партию принять и политику концессий, и НЭП, [68] но глубокое непокоренное сопротивление всему этому в партии несомненно осталось, не было уничтожено. В марте 1923 г. (Ленин тогда лежал, пораженный параличом) Молотов в «Правде» писал, что, несмотря на два года проведения НЭП, «нельзя сказать, что эта политика вполне понята и правильно оценена». «Где-то около(?) партии продолжают делать попытки распространения мутно-меньшевистских идей под флагом коммунистического радикализма». В замысловатой форме Молотов констатировал простой факт, что продолжают существовать партийцы, считающие строй 1918—1920 гг. в его основе действительно коммунистическим и потому скорбящие, что от этого строя партия ушла к капитализму. Сопротивление НЭП — в виде остро проявляющейся почти панической боязни ее — жило не где-то около партии, а в партии самой и в самых ее высших сферах. В том же 1923 г. в апреле на XII съезде партии, на котором больной Ленин не мог присутствовать, Троцкий в своем докладе о положении промышленности говорил о громадной опасности, созданной тем, что «мы вызвали в свет рыночного дьявола». Фраза, много говорящая. С точки зрения последовательно мыслящего ортодокса марксиста-коммуниста, рынок — феномен «дьявольского» характера и происхождения. Боязнь этого дьявола, т. е. вообще НЭПа, проявилась у Троцкого в сильнейшем виде в следующих словах в том же докладе 1923 г.: «Начинается эпоха роста капиталистической стихии. И кто знает, не придется ли нам в ближайшие годы каждую пядь нашей социалистической территории отстаивать зубами, когтями против центробежных тенденций частнокапиталистических сил?»[2].

«Зверь» прыгал совсем не большими прыжками и был похож скорее на котенка, но испуганному воображению не какого-нибудь Муравьева, а самого Троцкого, казался страшным зверем Апокалипсиса. Осенью 1923 года об этом звере, поедающем социалистическую экономику, постоянно говорил Пятаков, заместитель председателя ВСНХ: «Зародыши товарной капиталистической системы выросли и грозят неисчислимыми напастями социалистической системе». Всякие вариации речей [69] Пятакова на эту тему я слышал много раз собственными ушами. «Всерьез и надолго» НЭП не был принят. Это нужно знать. Без должного внимания к этому факту, без знания и анализа его, вся последующая история большевизма остается непонятной. Наша «Лига наблюдателей» в своем оптимизме, в своей ставке на здоровую «эволюцию» советского строя — несомненно недооценивала силу сопротивления НЭП. Мы, например, просто прошли мимо следующего показательного факта. В общей программе НЭП Ленин отводил очень важное место концессиям; поэтому в конце 1923 года, работая в «Торгово-промышленной газете», я хотел посвятить концессиям целую серию статей, с целью проанализировать, что такое представляют 300 поступивших на этот счет из-за границы предложений. Мое начальство (Савельев) мне сказало: «Погодите заказывать статьи на эту тему, нужно предварительно понюхать, как на вопрос смотрят в ЦК». И, понюхав, Савельев мне рекомендовал: «Не раздувайте это дело, в сущности почти никто на концессии не смотрит серьезно». Это лишний факт, свидетельствующий, что только под хлыстом Ленина партия пошла на НЭП.

Здесь будет уместно рассказать, как в связи с НЭП изменилось лично мое отношение к Ленину. В 1901 —1903 гг. я был «стопроцентным» ленинцем и в 1904 г. активнейшим большевиком; попав после тюрьмы в Женеву, стал «лейтенантом» Ленина. Он ко мне, по выражению Крупской, «очень благоволил». Обо всем этом я подробно рассказал в моей книге «Встречи с Лениным», изданной Чеховским издательством*. Потом произошло резкое столкновение с Лениным, и я ушел из большевистской организации. В последующие годы Ленин совершенно перестал меня интересовать. Его политику в первую революцию 1905—1907 гг. я считал вреднейшей, а захват власти в 1917 г. актом преступным, сделавшимся возможным только потому, что Временное правительство Керенского было абсолютно неспособно ни оказать Ленину физическое сопротивление, ни провести те смелые мероприятия (сепаратный мир, передачу земли крестьянам и т. д.), которые, по моему убеждению, предохранили бы страну от Октябрьской революции. Первые ее годы — 1917—1919 — я, конечно, следил [70] за Лениным, всегда отталкиваясь от его политики, постоянно критикуя ее, считал бессмысленным почти все, что тогда делалось. С 1921 года, с началом НЭП, мое ношение к Ленину изменяется. Я с радостью видел, постепенно снимаются со страны удушающие ее обручи военного коммунизма. С напряженным вниманием следил за каждой речью, статьей Ленина, каждым его шагом, поворотом, мероприятием. Он снова начал меня остро интересовать. Большое впечатление на меня произвела его речь в ноябре 1922 г. в Московском Совете. Никто тогда не думал, что это последнее публичное выступление Ленина и уже никаких речей он больше произносить не будет. В этой речи он говорил, что к социализму нужно подходить «не как к иконе, расписанной торжественными красками», а по-деловому, протаскивая его в будничную повседневность, «Россия нэпмановская будет Россией социалистической», но путь к этому лежит через НЭП. «Поэтому,— заключал Ленин,— НЭП продолжает быть главным, очередным, всеисчерпывающим лозунгом сегодняшнего дня». Зная, что его политика встречает сопротивление в партии, что ему приходится много затрачивать энергии на преодоление этого сопротивления, я стал искренне жалеть его и у меня пробудилась былая симпатия к нему. Я видел, что он уже не тот Ленин, с которым в 1904 году в Женеве с остервенением спорил о философии Авенариуса и Маха о «esse est percipi». Это уже не Ленин — агитатор Октябрьской революции, кидавший массам лозунг «Грабь награбленное!», звавший «на всех парах нестись к социализму» и «поголовно всем по очереди управлять государством». В 1921 году Ленин уже не безответственный подпольщик-демагог, а человек, переживший в четыре года грандиозный опыт социально-экономического строительства, проверивший в нем социалистические схемы, освободившийся от множества иллюзий и, с высоты поста правителя-диктатора России, познавший и увидевший то, чего прежде не знал, чего совсем не понимал (не только Ленин, а все мы тогда очень многое и очень важное не знали и не понимали). В 1919 и 1920 гг. Ленин узнавал у Карпова и Красикова, где я работаю. В то время я не работал (службу во Всерокомпоме, о

которой расскажу в соответствующей главе, [71] работой назвать не могу) - и видеть Ленина никакого желания не испытывал. Но в 1922 г. я уже с «энтузиазмом» работал в ВСНХ, полностью принимая новую экономическую политику, проводимую Лениным, и очень хотел его повидать, познать — куда и как далеко он идет. Я написал ему довольно большое письмо, в конце которого просил: когда у Ленина будет свободное время, дать мне возможность его видеть и с ним побеседовать так же свободно, как в «былое время в Женеве, в Сешероне». Что я ему написал?

Насколько помню, письмо было составлено в конце ноября 1922 г. «Лига наблюдателей», наш кружок, еще не сформировалась. Еще не был коллективными силами произведен обзор проблем советского строя, в результате которого появился доклад о «Судьбе основных идей Октябрьской революции». До этого лично меня больше всего интересовали следующие вопросы.

Ленин писал, что меньшевиков, сеющих панику и твердящих, что «отступление» коммунистической партии неминуемо ведет к полному восстановлению капитализма, нужно расстреливать. К этой категории, подлежащей расстрелу, я как будто никак не принадлежал по той простой причине, что, по моему убеждению, НЭП отнюдь не означал восстановление капитализма, хотя на частичное его восстановление настойчиво указывал сам Ленин. О каком капитализме, говорил я, может идти речь, когда после «отступления» в руках государства остается вся крупная промышленность, весь железнодорожный, морской, речной транспорт, вся банковская система, вся (или почти вся) оптовая торговля, громадная часть жилищного фонда, вся земля, все леса, все недра страны? Капитализм предполагает частную собственность на средства и орудия производства. А этого нет. Где и в какой стране существует капитализм с такой широчайшей национализацией всех важнейших отраслей народного хозяйства? Такого капитализма в мире нет. Это все, что угодно, только не капитализм; поэтому заявлять, что отступление ведет или привело к капитализму, просто бессмысленно. Позднее, когда начала собираться наша «Лига наблюдателей», я несколько раз защищал вышеизложенную точку зрения. Не могу сказать, что она была принята без оговорок всеми участниками нашего кружка, но часть их была со мной полностью согласна. В этом пункте особенно обнаруживалось наше расхождение с тем, что писала эмигрантская печать— [72] «сменовеховцы» и «Социалистический вестник» берлинских меньшевиков. «Вестник» утверждал, что НЭП будет благодетельна для частного капитала, но принесет крах национализированной государственной промышленности, что такая отсталая страна, как Россия, не может развить индустрию, лишь становясь на капиталистические рельсы, что национализированное советское хозяйство есть только «лабораторный опыт», «оранжерейное хозяйство» и что вообще, «хотя диктатуры упорствуют, для них приходит последний 12-й час».

Второе замечание. Когда пускали в обращение термин «отступление», с ним обычно в коммунистической партии связывали отход от высшей и лучшей ступени к чему-то низшему и худшему. Наоборот, я видел, что от плохого, построенного на иллюзиях, разлетевшихся при соприкосновении с жизнью, отступление ведет к чему-то более здоровому, построенному на реалистической основе, учитывающей прежде всего интересы многомиллионного крестьянства и такой фактор, как личный, частный интерес. В отличие от капиталистической экономики советская экономика должна быть управляемой (термин «планируемая» появился несколько позднее), но это управление нельзя установить с помощью поучений, заимствованных из старых социалистических учебников, вроде книги Бебеля, которая, как и «Утопия» Томаса Мора, строила хозяйство без денежной системы и денежного расчета[3]. Без учета в деньгах, все основные категории управляемого хозяйства (государственный бюджет, себестоимость, прибыль, заработная плата и т. д.) [73] повисают в воздухе. Четырехлетний опыт Советской власти, расходясь со старыми учебниками и «торжественно расписанными иконами», показал, что полная социализация, без исключения, всего хозяйства не должна «иметь места», так как это экономически вредно и бессмысленно. Рядом с национализированным сектором должен быть и может быть допущен частный сектор в виде крестьянского хозяйства, мелких предприятий в индустрии, ремесле и торговле, не представляющих никакой опасности для национализированных командных высот, а только дополняющих их активность. В сельском хозяйстве еще до революции, несмотря на неблагоприятствующую им политическую обстановку, ускоренно развивались разные виды добровольно создающейся кооперации. При Советской власти такого рода кооперативы должны получить сильное мощное развитие и, соединяясь с разными мероприятиями для поднятия производительности крестьянского труда, они сделают в сельском хозяйстве то, что предполагалось достигнуть принудительной, неудачной, отвергаемой крестьянами организацией колхозов. Мимоходом замечу, что до революции, в 1908—1911 гг. я, в «Вестнике кооперации», в «Киевской мысли» и других изданиях за 1909—1911 гг. много писал о кооперативах в сельском хозяйстве и их организацию считал важнейшей частью решения «аграрного вопроса». Делая общую характеристику НЭП, я полагал, что это и есть «совершенно новое слово в теории строительства хозяйственной базы социализма»; оно радикально отличается от старых «икон» прежних социалистических схем тем, что сочетает национализированный сектор и сектор частный, интерес общий, государственный, с интересом частным[4].

Вот какие мысли были в моей голове, когда я составлял письмо Ленину, и лишь в немного иной, чем в предыдущих строках, словесной форме, они и занесены в мое письмо. Копии этого письма у меня нет. Но вспоминаю, что в нем с большим перегибом было восхваление по адресу проводимой Лениным политики. В шутливой форме я напомнил ему мой спор с ним о философии эмпириокритицизма, но, когда отослал письмо, стал с досадой думать, что напоминание о философии [74] сделал в неудачной форме, дающей Ленину какое-то основание заключить, что будто я, как и другие, отказался от преследуемой Лениным философии Авенариуса и Маха. А этого у меня не было.

На посланное письмо в течение долгого времени никакого отклика не было. Я решил, что оно застряло где-нибудь в секретариате Ленина или брошено в корзину как сотни тысяч других писем, посылавшихся Ленину' со всех концов России и до него не доходивших. У меня было даже предположение, что оно могло быть сознательно погребено в секретариате Ленина. В числе других там работала О. Б. Лепешинская (ее я знал еще с 1904 года в Женеве), весьма косившаяся на меня за отход от большевизма (о Лепешинской, ставшей «великим ученым» в эпоху Сталина, я писал в моей книге «Встречи с Лениным», стр. 128—131). Оказалось, что я ошибся. Не помню точно когда (на даты, в отличие от разговоров, у меня нет хорошей памяти) — думаю, что это было на последней неделе декабря (1922 год), я был вызван в редакцию «Правды» Марией Ильиничной Ульяновой, сестрой Ленина, бывшей в то время секретарем «Правды». Она мне сказала, что Ленин получил мое письмо, «благодарит вас за него и как только будет чувствовать себя лучше, непременно назначит вам свидание». Если Ленин,— подумал я,— благодарит за письмо, это очень важно: значит, ничего, его шокирующего, он там не нашел. «А разве Владимир Ильич болен? Что такое у него?»— спросил я Ульянову. Мария Ильинична не была лживой. Сказать мне, что у Ленина был второй удар паралича, она, конечно, не могла. Характер болезни его тщательно скрывали. О ней знали лишь немногие лица. Не пускаясь в объяснения, но не отрицая болезнь Ленина, М. И. Ульянова на мой вопрос, уклончиво и, по своему обыкновению краснея и опуская глаза, ответила: «Сейчас Владимир Ильич чувствует себя много лучше».

Мне в голову не приходило, что Ленин опасно болен, хотя, что он болеет, я знал еще в 1920 году. М. Горький и М. Ф. Андреева были в это время у Ленина, и Андреева, зайдя к нам, рассказала, что Ленин страдает от постоянной головной боли и бессонницы, от которой его не спасают никакие прописываемые средства.

Первый удар паралича у него произошел 24 мая 1922 года. Он был в Горках, в своей летней резиденции, [75] в 29 километрах от Москвы, в бывшем имении одного из магнатов капиталистической России — Морозова. Тогда обнаружились первые признаки поражения мозга — частичный паралич правой руки и ноги и небольшое расстройство речи. Бюллетень о болезни Ленина появился 4 июня и составлен так, что никто, даже врачи, не мог, судя по этому бюллетеню, сказать или предположить, что Ленин серьезно болен. В бюллетене говорится, что он захворал гастроэнтеритом, что у него переутомление и на этой почве небольшое расстройство кровообращения. Явно ничего важного. Второй бюллетень 18 июня отмечает, что желудочно-кишечный тракт теперь в порядке, что явления расстройства кровообращения исчезли, «больной покинул постель, чувствует себя хорошо, но тяготится предписанным ему врачами бездействием».

Под первым бюллетенем, кроме имен русских врачей (Крамер, Кожевников, Гетье, Левин[5]), стоит подпись проф. Форстера, а под вторым проф. Клемперера — иностранных (немецких) врачей. На это тогда в Москве обратили внимание: «Смотрите, как оберегают Ильича, крошечное нездоровье, и уже немедленно выписываются на помощь русским врачам иностранные знаменитости». Другие злословили: «Выписки иностранных врачей и бюллетени напоминают времена «царствующих особ»; прежде маленькое нездоровье царя вызывало появление бюллетеней о ходе его болезни, а теперь то же самое происходит около Ленина, «красного царя». Насколько серьезно заболевание Ленина, о том не подозревала даже и та малюсенькая группа, знавшая о его болезни. Однако среди них было лицо, которое тогда же, уже с 1922 года, решило, что «Ленину капут». На это обстоятельство, бросающее свет на то, что произошло позднее, я не встречал никогда и никаких указаний в печати. Оно попало ко мне из уст Владимирова, заместителя Дзержинского на посту председателя ВСНХ. В дальнейших главах моих воспоминаний, прямо относящихся к ВСНХ, я подробно расскажу, при каких обстоятельствах, какими словами, мне о том рассказывал Владимиров.

Лицо, убежденное, что «Ленину капут» — был Сталин. [76]

Не могу указать,— Владимиров ничего об этом не сказал - с кем, с какими врачами, иностранными или русскими, Сталин беседовал. Но, их расспрашивая, прибегая для большего уяснения вопроса к медицинским книгам, добавляя сюда свои наблюдения за давно падающим здоровьем Ленина, Сталин пришел к выводу, что Ленин не протянет долго, за первым ударом последуют другие. Главным образом для проверки своего заключения он и ездил в Горки, где,— это можно установить по данным из других источников,— был 11 июля, 5 августа и 30 августа. В два первых туда приезда он узнал, что, несмотря на бюллетени, успокоительно извещающие, что больной на пути к выздоровлению и «чувствует себя хорошо», припадки продолжались, выражаясь в кратковременном параличе конечностей и неожиданной, временной, иногда на 20—30 минут, потери речи или ее затруднении. Подкрепляясь этими наблюдениями, Сталин решил, что: «интересы страны, революции, партии властно требуют не рассчитывать на дальнейшее пребывание Ленина в качестве вождя партии и главы правительства. Политбюро должно работать так, как будто Ленина уже нет среди нас, ждать от него директив и помощи не приходится, и соответственно этому положению, умело распределить между членами Политбюро все руководство страной»*. Однако Сталин поспешил с выводом, что Ленину уже капут. После длительного ухода в декабре 1921 г. от работы и многомесячного пребывания в Горках, Ленин почувствовал себя настолько выздоровевшим, что 2 октября 1922 г. возвратился в Москву и развил кипучую энергию. Из записей его главного секретаря — Фотиевой (опубликованных в 1945 году) видно, что на протяжении двух с половиной месяцев Ленин председательствовал на 25 заседаниях (трех заседаниях Политбюро, четырех заседаниях Совета Труда и Обороны, семи заседаниях Совета народных комиссаров и т. д.), собственноручно написал 110 писем и принял 175 человек. Кроме того, он сделал три публичных выступления. Первое на 4-й сессии ВЦИК в Кремле, в Андреевском зале, в присутствии представителей дипломатического корпуса, второе 13 ноября на IV конгрессе [77] Коммунистического Интернационала, где, что было для него не легко и требовало большого напряжения, произнес речь на немецком языке. Наконец, третье его выступление, меньше чем за месяц до второго удара, произошло на пленуме Московского Совета. Двум моим коллегам из «Торгово-промышленной газеты» удалось эту речь слышать. По их словам, она была сказана с большим подъемом и силой и произвела огромное впечатление; овациям, бурным аплодисментам не было конца. Кое-что все-таки поразило нашего сотрудника. Во время речи, а Ленин произносил ее стоя, он неожиданно замолк, открыл как-то странно рот, зашатался, присел, но тут же, каким-то усилием воли, заставил себя вскочить, быстро выпрямиться и, уже без всякого дальнейшего перерыва, продолжать говорить. Кажется, никто не обратил на это внимания, но через четыре месяца, когда уже все знали о страшной болезни Ленина, наш сотрудник вспоминал об этом происшествии и, без достаточных оснований, уверял всех, будто он тогда уже понял, что Ленин очень болен.

Речь в Московском Совете была последним публичным выступлением Ленина. Отчаянные головные боли, бессонница, утомление охватили его снова. Для отдыха он уезжает в Горки, через неделю возвращается в Москву, и здесь 16 декабря 1922 г. его сразил второй удар, уже стойкий паралич правых конечностей. Крамер, один из докторов, лечивших Ленина, всегда говорил, что ленинская живучесть, сила его сопротивляемости болезни, представляют в истории этой болезни феноменальное явление. И действительно, несмотря на только что испытанный сильнейший приступ болезни, Ленин уже через неделю вызывает к себе секретарей, требует газеты, диктует так называемое «завещание», в котором указывает, что отношения между Сталиным и Троцким таковы, что если не принять мер, то из этого может получиться раскол. В дополнение к этому «завещанию» Ленин 4 января 1923 г. советует снять Сталина с поста Генерального секретаря партии. Об этом «завещании» столько уже писалось, что мне повторяться незачем. Будет более интересным сообщить то, что до сих пор не указывалось. Желая быть в курсе того, что делается в советском хозяйстве и государстве, Ленин заставлял Крупскую для получения интересующих его сведений обращаться к Каменеву, Рыкову и Сталину. Последний, в качестве Генерального секретаря партии, имел больше [78] чем кто-либо интересующих Ленина данных. Сталин делал это очень неохотно, притом в такой форме, которая оскорбляла Крупскую. Из того, что мы все много позднее узнали, например, из воспоминаний Троцкого, следует, что Сталин был с Крупской до крайности груб. Дав раза два требуемые ею сведения, он потом просто послал ее «к чёрту» и всякие разговоры с ней прекратил. Возмущенная Крупская подняла по этому поводу большой скандал, жаловалась на Сталина Каменеву, Зиновьеву и, в конце концов, рассказала обо всем Ленину[6].

Чем объяснить такое поведение Сталина? В свете того что мне говорил Владимиров, оно делается понятным. Раз Сталин решил, что хотя Ленин еще и жив, но безнадежно болен и прежним властным вождем быть не может, то особенно церемониться с ним и прислушиваться к нему не нужно. До Этого Сталин рабски следовал во всем за Лениным, вечно подлизывался к нему, но так как умирающий, разбитый параличом человек ему уже не страшен, он хамски повертывается к нему спиной. Именно так,— это я видел из слов Владимирова,— нужно объяснить его грубое обращение с Крупской, его нежелание давать что-либо на суд и решение Ленина. В течение длительного отхода последнего от работы (он начался, в сущности, уже с декабря 1921 года) Сталин, по славам Ленина, «сосредоточил в качестве Генерального секретаря партии необъятную власть». А приобретя ее, он, очевидно, думал, что теперь, с этой властью уже можно и не сгибаться перед обреченным на смерть человеком. [79]

Узнал ли Ленин, что Сталин считает его окончательно выбывшим из строя? Да, узнал. Так утверждал Владимиров в беседе со мной в декабре 1924 года. Ленина тогда уже не было в живых. На чем покоилось его утверждение, не знаю. Владимирова я о том не расспрашивал и по ряду причин не мог этого делать. По его словам, Ленин сказал: «Я еще не умер, а они, со Сталиным во главе, меня уже похоронили». При таком, неожиданно обнаружившемся, отношении Сталина неприязнь к нему у больного Ленина естественно и сразу появилась и, под влиянием жалоб Крупской, крайне обострилась. Вероятно, эта вспыхнувшая неприязнь и вызвала у него рекомендацию снять за грубость Сталина с поста Генерального секретаря, а потом решение порвать с ним всякие личные отношения. Этого Владимиров мне не сказал. Это уже мое заключение, сделанное после прочтения т. н. «завещания» Ленина, с которым я познакомился много позднее. Но Владимиров сказал другое:

«Владимир Ильич в личных отношениях не был злопамятным, но обида его на Сталина все же была так сильна, что, после второго приступа болезни, он Сталина уже больше видеть не хотел и не видел».

Вот это очень важно и надлежит запомнить. Тот же Владимиров сделал предположение, что Ленин в январе, феврале и марте 1923 года написал пять статей «директивного» характера, именно с целью показать, что его еще рано хоронить и что голова его работает превосходно. Эти статьи ему дались тяжко, с огромным трудом. Об этом есть сведения из многих источников и, в том числе, от всегда находившихся при Ленине врачей. Писать он не мог, правая рука была парализована, мог только диктовать, а к этому он не был привычен. Его смущало, что он подолгу ищет нужные ему слова, нужные формулировки мысли, а в это время машинистка молча томится бездействием и ждет от него полчаса, а иногда и более, продолжения фразы. Чтобы его не смущало присутствие машинистки, ее посадили в комнату рядом с Лениным, провели туда нечто вроде телефона и с его помощью Ленин мог, уже не спеша, диктовать свои статьи. Составление этих статей, требуя от него большого умственного напряжения, сопровождалось страшными головными болями. Чтобы [80] уменьшить боль, ему все время клали на голову холодные компрессы.

Крупская, вероятно, следуя внушениям самого Ленина, называла его предсмертные статьи «завещанием в подлинном смысле слова». Нужно думать, что они появились не только потому, что Ленин хотел показать, что рано считать его умершим, а больше всего потому, что у него было, как всю его жизнь, крепкое сознание необходимости давать партии новые, важные директивы связи с изменяющейся обстановкой в стране. Это было его «завещанием», а не та характеристика нескольких наиболее ответственных партийных работников (Каменева, Зиновьева, Бухарина, Пятакова, Троцкого и Сталина), которую неправильно назвали «завещанием». Как к предсмертным статьям Ленина отнеслись мы в нашем кружке (в «Лиге наблюдателей») и многие другие интеллигенты?

Ввиду того, что это несколько особый вопрос, я не говорил о нем раньше, описывая, на какой критической основе создавался меморандум «О судьбе основных идей Октябрьской революции». К тому же некоторые статьи Ленина появились после того, как меморандум был составлен. Посмотрим — какие же мысли, тезисы, советы, признания особенно бросались именно нам в глаза в последних предсмертных статьях Ленина, вызвав у одного из участников нашего кружка почти торжествующее заявление такого характера: «Господа, чего вы хотите? Ведь нельзя найти лучшего, более убедительного, самим Лениным сделанного, подтверждения, что мы правильно оцениваем здоровое направление советского государства».

В доказательство, что Россия вполне ушла от идей Октябрьской революции, приводились следующие цитаты из предсмертных статей Ленина, казавшиеся императивно определяющими всю дальнейшую новую атмосферу страны, пережившей революцию и от нее отошедшей: «От всеобщей грамотности мы отстали еще очень сильно, и даже прогресс по сравнению с царским временем оказался слишком медленным. Нельзя удержаться, чтобы не напомнить, что из указанных лиц пять были потом убиты Сталиным. (Прим. авт.)

[81]

Это служит грозным предостережением и упреком по адресу тех, кто витал и витает в эмпиреях «пролетарской культуры». Мы не заботимся о том, чтобы поставить народного учителя на ту высоту, без которой и речи не может быть ни о какой культуре».

«Нам бы для начала достаточно настоящей буржуазной культуры». «Мы до сих пор не выбрались из полуазиатской бескультурности».

«Теперь центр тяжести меняется до того, что переносится на мирную, организационную «культурную» работу».

«У нас хорошее в социальном устройстве до последней степени не продумано, не понято, не прочувствовано, схвачено наспех, не проверено, не подтверждено опытом, не закреплено. Иначе и не могло быть в революционную эпоху при головокружительной быстроте развития, которая привела нас в пять лет от царизма к советскому строю».

«Надо вовремя взяться за ум. Надо проникнуться спасительным недоверием к скоропалительному быстрому движению. Надо задуматься над проверкой шагов, которые мы ежечасно провозглашаем, ежеминутно делаем и потом ежесекундно доказываем их непрочность. Вреднее всего здесь было бы спешить. Семь раз примерь, один раз отрежь. Лучше меньше, да лучше. Вреднее всего было бы полагаться на то, что мы хоть что-нибудь знаем. Элементы знания, просвещения, обучения у нас до смешного малы по сравнению со всеми другими государствами. Надо, во-первых, учиться, во-вторых,— учиться, в-третьих,— учиться». «Мы должны свести наш государственный аппарат до максимальной экономии. Ценой величайшей и величайшей экономии хозяйства мы получим возможность добиться того, чтобы всякое малейшее сбережение сохранить для развития нашей крупной машинной индустрии».

«В нашей Советской республике социальный строй основан на сотрудничестве двух классов — рабочих и крестьян, к которым теперь допущены на известных условиях и «нэпманы», т. е. буржуазия».

«Теперь мы нашли ту степень соединения частного капитала, частного торгового интереса, проверки и контроля его государством, степень подчинения его общим интересам, которые раньше составляли камень преткновения для многих и многих социалистов».

Из всех приведенных цитат из статей Ленина я обращал особое внимание на последнюю. Ее содержание как будто совпадало с мыслью, высказанной мною в письме к Ленину: в понятие НЭП входит управляемый национализированный сектор, рядом с ним допускаемый к существованию частный сектор, и все это при денежной системе, товарном производстве, товарном обращении, торговле, а не распределении товаров — это и есть новое слово в теории создания экономической базы социализма.

Какое общее впечатление вынесли мы в 1923 году из чтения предсмертных статей Ленина, из его «подлинного завещания»? Убеждение было таково: от всех статей веет явным концом революции, ее выдыханием. Осуждено «скоропалительное быстрое движение». Ураган промчался, бушующее море улеглось. Только теперь, после того как испробованы все революционные методы и отброшены вдохновляющие утопический максимализм идеи, открывается реальная возможность перейти к широкой реформаторской работе, в которой мы, конечно, должны принять участие самое горячее. Вот что заключила из предсмертных статей Ленина наша «Лига наблюдателей» и сходная с нею по настроениям интеллигенция. При обсуждении этого вопроса участник нашего кружка, указанный мною как его девятый член, сделал следующую параллель. Революция 1905—1906 гг. потрясла самодержавную власть, все же она не исчезла, продолжала существовать, но происшедшие в стране изменения были таковы, что дали возможность вести реформаторскую деятельность с надеждой, что ход дальнейших изменений приведет к радикальной трансформации власти. Аналогичная ситуация будто бы складывается и в 1923 г. Мы принуждены были приспосабливаться к условиям самодержавного строя. Большевистскую власть мы опрокинуть не можем, она остается, она не наша, не та демократическая власть, с которой мы хотели бы иметь дело, но эта власть явно меняется, эволюционирует - [83]к лучшему, и это особенно видно из предсмертных статей Ленина. Как о том будет сказано позднее, многое в этих статьях Ленина нами было понято совсем не так, как это делали его наследники, а на нечто очень важное мы совсем не обратили внимания. Вот пример. В своей статье «О нашей революции» и в конце статьи «О кооперации» Ленин резко критиковал социалистов, педантов, «дураков», героев II Интернационала, твердящих по старым учебникам, что для установления социализма нужны «объективные экономические предпосылки», некая предварительная высота развития производительных сил. Политическая победа пролетариата, согласно со старыми учебниками марксизма, должна следовать за предпосылками, появиться на созданной базе, а не упреждать ее появление. Этой старой теории, с которой он сам прежде постоянно носился, Ленин противопоставил диаметрально противоположную: сначала захват, завоевание политической власти, а потом уже построение «предпосылок». Мы знаем теперь, что после второй мировой войны в завоеванной Москвой Восточной Европе и на всем азиатском Востоке (Монголии, Китае, Корее, Вьетнаме) по этому новому «методу» и начало строиться то, что стало называться социализмом. Как это и ни удивительно, но на эту новую теорию, имевшую в дальнейшем огромное мировое значение,— в то время когда Ленин ее формулировал, никто из нас, ни в «Лиге наблюдателей», ни в других интеллигентских кругах, не обратил никакого внимания. Впервые на «исправление» марксизма этой теорией мне указал зам. председателя ВСНХ Г. Л. Пятаков, при одном разговоре с ним в 1926 году, а может быть, в 1927. Он полностью, разумеется, разделял новую теорию и весьма оригинально ее обосновывал. Но и тогда большого значения я ей не придал. Значит, нужно сознаться, что мы — я, как и другие меньшевики и другие интеллигенты — оказались слепыми в этом важном вопросе и стали разбираться в нем с большим опозданием (многие и до сих пор в нем не разбираются). […]

Второго марта 1923 г, Ленин закончил отделку своей статьи «Лучше меньше, да лучше» (о рабоче-крестьянской инспекции, т. н. «Рабкрине») и послал ее для напечатания в «Правду». Шестого марта составлял телеграмму для защиты Мдивани и Махарадзе от скандальных нападок на них Орджоникидзе, действующего с согласия Сталина и Дзержинского. Седьмого марта читал книгу против идеализма Л. Аксельрод и книгу Древса [86] "Миф о Христе". О чтении им этих книг Л. И. Аксель-род слышала от Крупской, а я от Аксельрод, при встрече с ней в 1926 году. А девятого марта Ленина бьет третий удар такой силы, что превращает в полутруп. Он не может говорить, только мычит. Скрывать о болезни, как то делалось до сих пор, уже больше нельзя. И 12 марта наряду с медицинским бюллетенем о состоянии здоровья Ленина, подписанным проф. Минковским, проф. Форстером, проф. Крамером и приват-доцентом Кожевниковым, появляется правительственное сообщение. Кратко изложив, начиная с 1 мая 1922 г., ход болезни, заставившей Ленина «отойти от руководства делами Советской Республики», оно указывало, что «вследствие значительного ухудшения в состоянии здоровья Ленина» правительство признает необходимым оповещать о нем публикацией медицинских бюллетеней. Бюллетени 12 и 13 марта составлены с максимальной осторожностью в терминах. В сущности, они скрывают действительное состояние Ленина. Они говорят «о некотором ослаблении двигательных функций правой руки и ноги», о «некотором расстройстве речи». Люди все же догадываются, что это значит: Ленин разбит параличом или, как вульгарно говорили, «Ленина ударил кондрашка».

Нужно знать, что Москва 1923 года была абсолютно не похожа на привыкшую дрожать от страха, боящуюся сказать лишнее слово Москву 1953 года, которая в марте узнала, что Сталин разбит параличом. Чтобы почувствовать различие общей атмосферы, следует взять такой хороший показатель, как газеты; например, сравнить «Правду» и «Известия» за те же годы. Газеты 1923 года интересны, они живые. Они обсуждают острые вопросы. Целые страницы наполнены полемикой друг с другом ответственных руководителей советского государства и хозяйства. В статьях и в отделах печати цитируется, что пишет о СССР иностранная и эмигрантская печать — «Руль», «Последние новости», «Социалистический вестник». С последней ведется постоянная полемика. В газетах много интересных корреспонденций из провинции, они печатают цены всяких товаров и продуктов, дают объявления синдикатов и трестов, предлагающих и рекламирующих свои изделия. Во время праздников Пасхи можно даже было узнать из объявлений, где и за какую цену следует приобрести «шоколадные яйца». В сравнении с печатью 1923 года, газеты 1953 года, притом выходящие в сильно уменьшенном [87] объеме, являются мертвыми, серыми, скучными, невыносимыми листками, предназначенными для прославления Сталина и сталинизма. Такое же различие и в общей обстановке. Когда Сталина разбил паралич, никто не смел не только расспрашивать — как и при какой обстановке это произошло, а и слова сказать. Не так было в марте 1923 г. Москва загудела тогда, как разбуженный улей. Кажется, не было дома, где не говорилось о болезни Ленина. Правительственное сообщение поразило своей неожиданностью. Ведь кроме крошечной группки никто не знал, насколько опасно болен Ленин и что у него уже третий удар. Почти все, особенно те, кто совсем недавно читали его статьи, были уверены, что он по-прежнему управляет страной. Одни,— и это, конечно, партийцы и большая часть рабочих,— Ленина любили, другие не любили, но им интересовались; третьи жгуче ненавидели и все же им интересовались. Вероятно, из этой третьей группы впервые и пополз по Москве слух, что у Ленина прогрессивный паралич, явившийся следствием сифилиса. В своих воспоминаниях о Ленине, появившихся в 1933 году, в «Славоник Ревью», а позднее, в их переводе на русский язык, напечатанных в парижском журнале «Возрождение» (1950 г., десятая тетрадь), П. Б. Струве писал: «Можно сказать почти наверное, что Ленин умер от последствий сифилиса, но на мой взгляд это было во всяком случае чистой случайностью».

На чем основывал П. Б. Струве свою почти уверенность — не знаю. Могу только указать, что об этом вопросе у меня был большой разговор с М. А. Савельевым (моим ближайшим начальством). Он мне рассказал, что к предположениям и слухам о сифилисе у Ленина часть Политбюро отнеслась только как к очередной вражеской попытке его как-нибудь опозорить, но в том же Политбюро Рыков, Зиновьев, Каменев — считали, что нельзя отбрасывать эти слухи простым их отрицанием. Поэтому была образована особая тайная комиссия ЦК, которой было поручено собрать все данные по этому вопросу. В распоряжении комиссии были всякие анализы крови и пр., сделанные еще после первого удара, результаты вскрытия тела и, наконец, все, что можно было иметь для суждения: не было ли сифилиса у предков Ленина. На основании всего собранного материала комиссия убежденно пришла к выводу, что сифилиса у Ленина не было. Кто входил в эту комиссию, Савельев мне не указал.

[88] […]

Сталин — одна из самых чудовищных, зловещих фигур в истории последних столетий. Став всемогущим, он был способен на все и на всякого рода преступления. Горького он все-таки не отравил, тот умер естественной смертью от многих болезней. В доказательство ссылаюсь на полное, по моему убеждению, объяснение загадочных московских процессов 1936—1938 гг., появившееся в 1953 году в приложении к № 98 (ноябрь) бюллетеня «De l'Association d'Etudes et d'Informations Politiques Internationales», издаваемом в Париже. Желание русской эмиграции замолчать этот документ и опровергнуть его объяснение вытекало из косности ее мысли, из привычки трафаретных ссылок на «экономику», на «политику» даже там, где проступает лишь патология*.

* «Manchester Guardien», пользуясь опубликованным в США секретным докладом Хрущева, писал (№ 5, июнь), что Сталин — этот «обожествленный вождь», пораженный манией преследования, был такой же сумасшедший, как Калигула или Нерон. Французский бюллетень, на который я ссылаюсь, в своем анализе кровавых чисток 1936—1938 гг. и дела врачей, указывает именно Калигулу: «Un Caligula au Kremlin. Le cas pathologique de Staline». Почти все, что только теперь узнают из доклада Хрущева, было в Бюллетене опубликовано с массой подробностей еще три года назад. Можно сообщить, что все эти сведения были получены из самого Кремля, от В. Межлаука, заместителя Молотова. Межлаук был убит Ежовым — исполнителем велений «Калигулы». (Прим. авт.)

[92] […]

Правительственное сообщение об опасной болезни Ленина не было в марте 1923 г. единственным событием, о котором много говорилось в Москве. Было еще одно, обратившее на себя весьма большое внимание, но, конечно, в сравнении с первым событием захватившее во много раз меньший круг населения. Четырнадцатого марта, два дня после правительственного сообщения, «Правда» выпустила особый номер, посвященный 25-летию образования Коммунистической партии, начало которой газета сочла возможным отнести к 1898 г., когда в Минске собралось несколько социал-демократов и в своем Манифесте объявили о создании соц.-дем. рабочей партии России. В этом номере выступили все знаменитости партии — Каменев, Зиновьев, Бухарин, Покровский, Троцкий, Сафаров, Сталин, Преображенский, Н. Осинский, Радек, С. Малышев, Рязанов, Бубнов, Антонов-Овсеенко, Сапронов, Кржижановский, Каганович, Демьян Бедный, Вардин, Ярославский, Яковлева, И. Степанов, Лепешинский, Эйдельман. Ни одна статья этого выпуска не привлекла к себе такого обостренного внимания, как та, что написал Радек [94]. В те дни, встречаясь с моими знакомыми, я, после почти обязательных слов о внезапной болезни Ленина, много раз слышал такой вопрос: «А статью Радека читали? Что это значит?» Иные к этому прибавляли: «Статья Радека, да еще в этом номере, не могла появиться случайно».

Что же такое написал Радек? Чтобы понять произведенное его статьей впечатление, нужно, конечно, перенестись в то время, в обстановку 1923 г. Только незнание этой обстановки, неприсутствие в ней привело к тому что позднейшие историки и исследователи «оппозиции» не обратили на нее почти никакого внимания. В действительности же она сыграла роль масла, брошенного в тлеющий огонь, дала разжигающий толчок к той ненависти, склоке, вражде, которые пылали в Коммунистической партии в конце 1923 года.

Под заголовком «Лев Троцкий — организатор победы» Радек написал самую безудержную апологию Троцкого. Кажется, никто так до этого не писал о нем. Ра-дек говорит о Троцком как о «великом умственном авторитете», «великом представителе русской революции»; он раскрывает «тайну величия» Троцкого, его «гениальное понимание» военных вопросов, его «организаторский гений». Нет надобности и возможности привести всю статью Радека, написанную со свойственным ему синтаксическим и прочим хроманием. Приведу из нее лишь обширные выдержки.

«Государственная машина наша скрипит и спотыкается. А что у нас вышло действительно хорошо — это Красная Армия. Создатель ее, волевой центр ее — это тов. Л. Д. Троцкий. … Троцкий один из лучших писателей мирового социализма, и ему эти литературные качества не помешали (?) быть первым вождем, первым организатором первой армии пролетариата. Перо лучшего своего публициста революция перековала в меч

Я не знаю, насколько перед войною т. Троцкий занимался вопросами военной теории. Я думаю, что толчок для гениального понимания этих вопросов он получил не из книг, а тогда, когда во время балканской войны он, как корреспондент, присматривался к этой репетиции мировой войны... Одним из замечательнейших документов его понимания классового строения армии, понимания души армии является его речь по поводу июльского [95] наступления Керенского.. . В этой постановке вопроса, сделанной Троцким,— вся тайна величия Троцкого, как организатора Красной Армии. Ни на минуту не допуская мысли, что добровольческая армия может спасти Россию, Троцкий строил ее как аппарат, нужный ему для создания новой армии. Но если в этом выражался организаторский гений Троцкого, смелость его мысли, то еще более яркое выражение она нашла в мужественном его подходе к идее использования военных специалистов для строения армии...

Чтобы выйти практически победителем в этом вопросе, нужно было, чтобы во главе армии стоял человек с железной волей... Но т. Троцкий не только сумел, благодаря своей энергии, подчинить себе бывшее кадровое офицерство, он достиг большего. Он сумел завоевать себе доверие лучших элементов специалистов и превратить их из врагов Советской России в ее убежденных сторонников... Эта великая победа на внутреннем фронте, эта моральная победа над противником была не только результатом железной энергии Троцкого, внушающей всем уважение, но... результатом глубокой моральной силы великого умственного, даже военного авторитета, который умел завоевать себе этот социалистический писатель и трибун... Русская революция действовала тут через мозг, нервную систему и сердце этого великого своего представителя ... Только человек, так работающий, как Троцкий, только человек, так не щадивший себя, как Троцкий... мог сделаться знаменосцем вооруженного трудового народа ... Он, как никто, умел применять науку о значении моральных факторов в войне...

Если наша партия войдет в историю как первая партия пролетариата, которая сумела построить великую армию, то эта блестящая страница русской революции будет навсегда связана с именем Льва Давидовича Троцкого, как человека, труд и дело которого будут предметом не только любви, но и науки новых поколений рабочего класса, готовящихся к завоеванию всего мира» .*

*Правда , № 56, 14 марта 1923, С. 4. Курсив автора. (Прим. первого ред.)

Зная что произошло потом, т. е. когда в течение десятилетий остервенело делалось все, чтобы, опозорив, вычеркнуть из истории само имя Троцкого,— строки Радека,— особенно последние, звучат трагической иронией. Но не будем забегать в позднейшее время, останемся в 1923 году и спросим: почему многих так поразила статья Радека и почему другие о ней отзывались с такой злобой? Вдумаемся в ее содержание. Троцкий был известен как человек, сыгравший огромную роль в Октябрьской революции, следовательно, и в создании Советской Республики. Но Радек пошел дальше этого, он указывает на Троцкого как на организатора Красной Армии, организатора ее побед над всеми врагами Советской страны, в сущности, делает из Троцкого спасителя страны. В специальном номере «Правды», посвященном 25-летию партии, о Ленине говорится немного, зато Троцкий, статья которого помещена в том же номере, поставлен на высочайший пьедестал. Радек как будто хочет показать,— так его и поняли многие,— насколько Троцкий возвышается над всеми другими руководителями партии. И подобное возвеличение появляется именно в момент, когда правительственное сообщение, говоря об опасной болезни Ленина, дает понять, что от руководства партией и страной Ленин отошел. Отсюда лишь небольшой шаг до слуха, что незадолго до третьего удара Ленин оставил какое-то обращение к партии, в котором на роль своего заместителя выдвинул Троцкого. В этом выдвижении Троцкого на вакантное место после ухода Ленина видят весь смысл его статьи. Слух о заместительстве Троцким Ленина держался упорно в среде, главным образом, низовой части партии,— той, которая была далека от ее командующей верхушки. Max Eastmann, бывший в это время в России, его подхватил и говорит о нем в своей книжке «Since Lenin Died», появившейся в 1925 г. Если бы такого слуха не было, Крупской незачем было бы его опровергать в своем письме в «Sunday Worker», копия которого помещена ею в октябре в № 16 «Большевика» за 1925 г.

Возвеличение Троцкого, сделанное Радеком, усиливается следующим обстоятельством. Месяц спустя, в апреле, происходит XII съезд партии, на котором Ленин, разумеется, не присутствует. Троцкий делает на нем не отчетный, а, по его словам, «директивный» доклад о промышленности. Подавляющая часть делегатов съезда [97] его встречает и после доклада провожает такой овацией, что в президиуме съезда считают ее просто «неприличной». По мнению Ворошилова, подобной овацией можно встречать только Ленина, а не Троцкого. Очень много на съезде аплодируют Зиновьеву (слабо Сталину), но совсем не так, как Троцкому. Известно, что Троцкий, талантливый литератор и в этом отношении, конечно, выше всех остальных писателей партии,— был большой мастер ударных словечек, вроде «Волга-честная советская река», «грызите гранит науки молодыми зубами», «подымайте технику до высот коммунистической партийности», «советская копеечка социалистический рубль бережет» и т. д. На этот раз в содержательный, блестяще сказанный доклад он бросает социально-экономический термин, делающийся немедленно популярным и общепризнанным: «Ножницы». Советскую экономическую ткань опасно и безобразно режут «ножницы».

«Ножницы» — это представленная Троцким диаграмма, весьма выразительно показывающая, как взлетели и высоко взлетают промышленные цены и, в противоположность им, как падают, снижаются сельскохозяйственные цены, создавая разрыв между городом и деревней. О докладе Троцкого много говорят. Еще бы! Он указал на важнейший вопрос. Его «ножницы» у всех на устах. Большое впечатление от директивного доклада, соединяясь с тем, что о «гениальности» Троцкого и его «выдающихся военных заслугах» написал Радек, приводит многих провинциальных делегатов к выводу, что теперь, когда у руля нет Ленина, блестящий и талантливый Троцкий наверное получит большое влияние и в Совнаркоме, и в Политбюро. Словом, опять какой-то подход к тому слуху, что Ленин хотел выдвинуть Троцкого в качестве своего заместителя. Самым настойчивым образом указываю, что такого рода мысли бродили в голове у некоторых делегатов съезда. Об этом слышал из разных источников, но разговоры об этом, за которыми видели поползновение Троцкого подняться над другими членами Политбюро, вызывали крайнее раздражение у Зиновьева, Каменева, Рыкова, Бухарина, Сталина, Томского, Калинина.

В нашем кружке («Лиге наблюдателей») мы были прекрасно осведомлены, что всякой попытке Троцкого высоко «взлететь» члены Политбюро дадут решительный отпор. Сведения о том ко мне поступали из разговоров с коммунистами ВСНХ, другой участник «Лиги наблюдателей» имел их от коммунистов Госплана, третий участник [98] кружка постоянно имел груду всяческих сведений от своего близкого знакомого Рязанова, директора Института Маркса и Энгельса. Против Троцкого и статьи о нем Радека была особенно озлоблена группа, которую я назову - «Сталин, Ворошилов и К°» (потом будет ясно, почему я выделяю этих лиц в особую группу). Сталин назвал статью Радека «идиотской болтовней» и неоднократно заявлял, что нельзя серьезно относиться к Радеку. «Не язык подчинен ему, а он языку». Радек — «это человек, которому дан язык не для того, чтобы управлять им, а для того, чтобы самому подчиняться своему языку, не зная, когда и что сболтнет этот язык». С такой же злобой отнесся к Радеку и его статье Ворошилов. В 1923 г. он был командующим Северо-Кавказским военным округом. На XII съезде фигурировал как делегат от организаций Северного Кавказа и в качестве почетной фигуры находился в составе президиума съезда. Когда на съезде появился Троцкий (Лев Давидович) в сопровождении Радека, Ворошилов с насмешкой крикнул: «Вот идет лев, а за ним его хвост!»

Остроумный и находчивый Радек через несколько минут ответил Ворошилову неприличным четверостишием, облетевшим всех делегатов съезда и потом ходившим по Москве:

У Ворошилова тупая голова,

Все мысли в кучу свалены.

И лучше быть хвостом у льва,

Чем жопою у Сталина.

Почему Сталину, Ворошилову и К° более чем другим была так ненавистна статья Радека? В нашем кружке мы имели на этот счет полное объяснение. Ленин, указывая на роль специалистов вообще, заявил в марте 1920 г., что «если наша Красная Армия одержала победы, то это потому, что мы эту задачу (вопрос о специалистах) сумели решить по отношению к Красной Армии. Тысячи бывших офицеров, генералов, полковников царской армии нам изменяли, нас предавали, и от этого гибли тысячи лучших красноармейцев, но десятки тысяч нам служат[7], оставаясь [99] сторонниками буржуазии, и без них Красной Армии не было бы. Когда без них мы пробовали создать два года тому назад Красную Армию, то получилась партизанщина, разброд, получилось то, что мы имели 10—12 миллионов штыков (??), но ни одной годной к войне дивизии не было, и мы были неспособны миллионами штыков бороться с ничтожной армией белых».

Значение военных специалистов Троцкий понимал и признавал, конечно, не менее Ленина и на посту главнокомандующего Красной Армией действительно сделал все, чтобы привлечь для формирования новой армии опытных специалистов царской армии. Так как эти вопросы мне чужды, я не буду останавливаться на стратегических и военных ошибках, которые (о чем в 1924 г. и позднее твердили партийные ненавистники Троцкого) он делал в гражданской войне с Колчаком и Деникиным. Объективно к нему относясь, нужно признать, что часть того, что о нем написал в своей статье Радек, была все-таки верна. От генерал-лейтенанта Литвинова я слышал величайшую похвалу Троцкому.

По его словам, у того все данные, чтобы быть «большим настоящим военачальником», и Литвинов добавлял, что это не его личное мнение, а — почти без исключения всех генералов и специалистов штаба Троцкого, людей, с ним близко работающих. Такой же отзыв давал о Троцком другой мне знакомый генерал, Фролов. Именно с этим и не соглашалась та особая группа коммунистов, которая, занимая командные посты во время гражданской войны, абсолютно не признавала специалистов царской армии, называла их всех врагами и изменниками, ни в какую их военную науку не верила и считала, что для побед нужен лишь пролетарский напор, смелость, классовая ненависть к врагу. «Дайте побольше пушек и пулеметов, и мы всех врагов победим».

В 1918 году к таким военным вождям принадлежали: Сталин, бывший слесарь Ворошилов, бывший портной Щаденко, фельдфебель царской армии Буденный и десятки других коммунистов, так называемых «боевиков-партизанов». На этой почве, даже вне зависимости от других причин, их столкновение с Троцким, с его признанием военной науки и военных специалистов, было неизбежно. То, что из этого получилось, можно показать на примере событий у Царицына (будущий Сталинград).[100] […]

[101] Сталин и им поддерживаемый Ворошилов не только не считались с военными приказами Троцкого, но посылали в Москву дерзкие жалобы, обвинения, что Троцкий, якобы умышленно, не посылает на Царицынский фронт нужное вооружение. Тогда Троцкий, обращаясь к Ленину, поставил ультиматум: убрать из Царицына Сталина, и Ленин с этим согласился. А после этого Троцкий приказал и Ворошилову покинуть Царицын. С этого момента эти оба «полководца» затаили лютую ненависть к Троцкому и столкновения с ним продолжались у них потом и на других фронтах. (Позднее, после смерти Ленина, Царицын был представлен как место, где впервые обнаружился «военный гений» Сталина. В честь его Царицын и был переименован в Сталинград, а Алчеевка — место рождения другого сталинградского «героя», Ворошилова, сделалась городом Ворошиловском.) Из очень кратко рассказанной мною истории столкновения Сталина и Ворошилова с Троцким можно понять, откуда то озлобление, с каким они реагировали на статью Радека. Стоит добавить, что уже в том же номере, где она появилась, статья Сталина о стратегии и тактике пускала злую шпильку по адресу Троцкого как главнокомандующего. Не называя его, Сталин писал о полной негодности стратегического плана, который Троцкий предлагал в борьбе против Деникина. Озлобление против Радека высказывали не только Сталин и Ворошилов, но и некоторые другие коммунисты-полководцы, члены революционных комитетов на фронтах и политические комиссары. У них был большой зуб против Троцкого. Он требовал неукоснительного выполнения его военных приказов, а они на это шли с неохотой. В его обращении с ними несомненно проявлялась большая надменность, вызывавшая у них отпор и насмешливое наименование его «Наполеоном»; их раздражение усиливалось его помпезным появлением на фронтах в особом поезде, полном удобств, и его большой любовью к позе.

Из сказанного выше можно вывести некоторое заключение, которое я и некоторые мои знакомые считали в 1923 году крайне важным. Столь же важным я продолжаю его считать и в настоящее время. В самом деле, перечислю то, что произошло в марте и апреле 1923 г. Во-первых,— все узнали, что Ленин очень болен и от руководства страною отошел. Во-вторых,— напечатана нашумевшая статья Радека о гениальности Троцкого. В-третьих,— откуда-то пошел слух, что Ленин [102] рекомендовал Троцкого в качестве своего заместителя. В-четвертых,— произошла восторженная овация по адресу Троцкого в апреле на XII съезде партии. В-пятых, - его талантливый доклад о промышленности и «ножницах» привлек к себе огромное внимание. Картинно говоря, фигура Троцкого, как звезда с усиленным особым блеском, ярким светом зажглась на «советском небе». И появление этой «звезды»,— что можно констатировать совершенно бесспорно,— вызвало озлобление у большинства верхушки партии, у членов Политбюро, у группы Сталин — Ворошилов и К°. Никакой «оппозиции», лидером которой позднее стал Троцкий, в эти месяцы тогда еще не было. Эта оппозиция появилась лишь много месяцев позднее, в конце 1923 г. Озлобление против Троцкого, желание уменьшить его возросшую популярность, ударить по нем, начать борьбу с ним, сдернуть его с той высоты, на которую его поставили Ра-дек, низовая часть партии и значительная часть делегатов XII съезда,— все это обнаружилось до появления будущей троцкистской оппозиции, а не было ее следствием. В комплексе антитроцкизма в марте и апреле 1923 г. играл грандиозную роль личный момент: и ненависть, и зависть, и нежелание диадохов из Политбюро уступить Троцкому что-либо из «наследства» Ленина. Что это так, о том свидетельствует подпольная борьба с Троцким, начавшаяся уже с мая месяца, то есть (опять подчеркиваю) еще до появления так называемой «оппозиции». В мае один из моих коллег-сотрудников «Торгово-промышленной газеты» показал мне листок, напечатанный с помощью чего-то вроде гектографа, с текстом из четко сделанных букв. На листке было заглавие: «Маленькая биография большого человека» и дальше в насмешливом тоне шла речь о Троцком, считающем себя очень «большим человеком» и «старым большевиком». Когда, спрашивал листок, Троцкий стал большевиком?— Только в 1917 г. накануне Октябрьской революции, то есть,— многозначительно прибавлял листок,— когда никто уже не мог сомневаться, что она будет победоносной. Кем до этого был Троцкий?— В течение 14 лет он был меньшевиком и постоянно сражался с большевиками. Его большевистское бытие измеряется неполными 6 годами, а меньшевистское бытие 14 годами. Следовательно, правильнее считать его старым меньшевиком, а не старым большевиком. Что делал Троцкий, вступив в большевистскую партию?— [103] Листок в язвительных выражениях указывал, что Троцкий много раз выступал против Ленина, то есть сражался с большевизмом. Отсюда призыв листка: «Бойтесь данайцев, дары приносящих!»

Издевательский листок о Троцком меня возмутил. Зачем эта странная подпольная литература, когда для критики Троцкого открыты страницы «Правды» и всех советских газет? Я показал листок моему ближайшему начальству, М. А. Савельеву. Он покраснел и не промолвил ни одного слова осуждения. Мне показалось, что появление листка его не удивило. Сам Савельев был послушным исполнителем всего, что декретировал тогдашний Центральный Комитет партии, и, как следствие этого, был и должен был быть «антитроцкистом». Оказалось, что подпольная литература против Троцкого одним указанным листком не ограничилась. В июне того же 1923 г. я проводил свой отпуск в Ессентуках на Северном Кавказе. В гостинице напротив грязелечебницы, в которой я жил, в это же время жила и Любовь Исааковна Аксельрод-Ортодокс. Она была соратницей, ученицей Плеханова, меньшевичкой, но потому что в философии была «Ортодоксом», то есть, так же как и Ленин, защитницей «диалектического материализма», ее авторитет в этой области в течение первых лет после Октябрьской революции был очень велик. Желая углубить с ее помощью познание философского материализма, Аксельрод часто навещали местные кавказские коммунисты — из Моздока, Армавира, Кисловодска, Ставрополя — и однажды ей кто-то из них принес произведение, подобное тому, что я уже видел в Москве. Аксель-род мне рассказала его содержание. Под заглавием «Что писал и думал Ильич о Троцком» было собрано все самое ругательное, самое презрительное, что с 1904 г. о нем напечатал Ленин. Сопоставление этого листка с тем, что я уже видел, не оставляло никакого сомнения, что такого рода произведение не есть какая-то случайность, а результат систематической кампании против Троцкого, ведущейся, до поры до времени, под закрытым забралом.

Кто же занимался, кто руководил этим «совлечением одежд» с Троцкого, как выразился один из его единомышленников — Преображенский? Об этой подпольной анонимной литературе не было сказано ни одного слова в большевистской прессе. О ней не было принято говорить. Троцкисты презрительно называли ее «клозетной [104] литературой». Один из них в 1924 г. мне сказал, что ее составлял и пускал в обращение Товстуха, личный секретарь Сталина. Насколько это верно, судить не могу, но еще раз обращаю внимание, что литература, рассчитанная на дискредитирование Троцкого, появилась до того как он выступил в качестве главного лидера «оппозиции» осенью и в конце 1923 г. Об образовании этой оппозиции я буду говорить немного дальше, а перед тем перейду к одному событию, происшедшему той же осенью 1923 г.

С умолчанием самого существенного характера, ему посвящено несколько строк в статье о «Последнем периоде работ Ленина», появившейся в № 4 «Исторического журнала» за 1945 г. Других более ранних указаний на это событие лично я в советской печати не помню. Указанная статья написана Л. А. Фотиевой, главной и очень им ценимой секретаршей Ленина во время его пребывания на посту председателя Совета Народных Комиссаров. После смерти Ленина она немедленно утратила свое значение, а потом о ней, как о множестве других лиц, совсем перестали упоминать. Ее фамилия, рядом с 137 другими, самыми старыми, еще живыми членами Коммунистической партии (Фотиева вступила в нее в 1904 г.), снова появилась лишь 10 марта 1956 г. в «Правде» в приветствии указанных лиц, адресованном «Ленинскому Центральному Комитету», то есть комитету Хрущева — Булганина.

Я не уверен, что Фотиева это сделает, но когда Сталина уже нет и идол повержен, было бы желательно, чтобы она сделала исправления и добавления в своем сообщении 1945 года. Вот что она тогда писала: «19 октября 1923 г., выйдя на прогулку, Владимир Ильич Ленин неожиданно зашел в гараж и потребовал, чтобы его отвезли в Москву. Приехав в Кремль, зашел к себе на квартиру, заглянул в зал заседаний, в свой кабинет, спустился с лестницы, сел в машину, проехал по Сельскохозяйственной выставке в Парке Культуры и Отдыха и вернулся в Горки. Эту поездку он совершил вместе с Надеждой Константиновной [Крупской] и Марией Ильинишной. Это была последняя поездка Владимира Ильича».

В четвертом издании сочинений Ленина (том 33, вышедший в 1950 году, с. 500) сообщение об этом событии [105] еще короче: в «октябре, 19-го, Ленин приезжает в Москву на несколько часов, заходит в свой кабинет, на обратном пути в Горки посещает Сельскохозяйственную выставку».

Сведения, которыми я располагаю, эту поездку изображают в ином виде. В сообщении Фотиевой многого недостает. Не верится, что она об этом важном не знала. Пользуясь данными, полученными мною из одного и того же источника (я потом укажу его), но в несколько противоречивых версиях, я попробую, устраняя противоречия, рассказать возможно полнее, что произошло 19 октября.

«Правда» (9 октября 1923 г.) сообщала, что Молотов, присутствуя на курсах секретарей уездных комитетов партии, на вопрос, в каком состоянии находится сейчас здоровье Ленина, дал следующий ответ: «Здоровье Владимира Ильича летом было в очень тяжелом состоянии. Эти месяцы были месяцами острой тревоги как для лечивших тов. Ленина врачей, так и для ЦК нашей партии, но за последние два месяца произошло несомненно значительное улучшение. Тов. Ленин начал сам [?] ходить, совершать поездки на автомобиле по часу и больше, а в самый последний месяц, хотя и медленно, начала восстанавливаться его речь. Принятые меры дали, таким образом, удовлетворительные результаты, улучшение определенно обозначилось, и общее состояние здоровья можно считать удовлетворительным. Главное затруднение в области восстановления речи. Но при помощи врачей и окружающих его родных, главным образом Н. К. Крупской, тов. Ленин работает над собою и овладевает речью. Тов. Ленин интересуется вопросами политической жизни, и уже раньше с разрешения врачей он начал читать газеты. Самостоятельность и самодеятельность тов. Ленина идут вперед (ужасный язык!— Н. В.), и мы надеемся, что они скоро приведут его к полному выздоровлению».

Живучесть Ленина, изумлявшая его врачей, была феноменальна. Вскрытие черепа после смерти показало, что головной мозг его от недостаточного притока крови, сужений артерий, общего склероза сосудов — был поражен очагами размягчений. Сталин острым нюхом животного верно учуял, что «Ленину капут». И все-таки были [106] месяцы, когда казалось, что Ленин на пути к выздоровлению. Таковыми, например, были сентябрь и октябрь 1923 г. Он мог ходить, опираясь на палку, упражнялся в писании левой рукой (правая оставалась парализованной), у него был превосходный аппетит. Способность речи, одно время полностью исчезнувшая, начала хорошо возвращаться именно в октябре. Он ежедневно имел перед собою газеты, часть их читал, а в другой части указывал, какие статьи ему должны прочитать. Среди вопросов, его интересовавших, была Сельскохозяйственная выставка в Москве. Ее хотели открыть еще в конце 1922 г., и тогда, за месяц до второго припадка паралича, он написал ей приветствие. Его можно найти в томе 35-м четвертого издания его сочинений, кстати сказать, насквозь сталинизированном, полном вставок, прославляющих Сталина.

«Придаю,— писал Ленин,— очень большое значение выставке: уверен, что все организации окажут ей полное содействие. От души желаю наилучшего успеха». Эта выставка, не организованная вследствие разных препятствий в 1922 г., открылась 19 августа 1923 года. За всем, что о ней сообщалось в советской печати, Ленин внимательно следил. Доктору Гетье Крупская объяснила, чем вызывается его интерес к выставке. «Прочитайте «Странички из дневника», написанные 4 января 1923 г.,— говорила она,— увидите, что Ленин хотел, чтобы город неизмеримо больше, чем в царское время, давал деревне знаний, культуры, больше оказывал помощь. Нужно во много раз увеличить общение города с деревней».

Сельскохозяйственная выставка, отвечая заданию укрепить, расширить общение города и деревни, была организована под лозунгом, как говорили тогда,— «смычки города с деревней». Я был на этой выставке три раза и нашел, что она очень удачна и полезна. Со всех сторон России в нее привозились крестьяне и их знакомили с тем, что город может дать деревне, чтобы способствовать превращению ее в «новую» деревню. На выставке было, конечно, много разных политических митингов, но еще более деловых, практического характера, лекций и демонстраций. Все время организовывались так называемые «дни»: день урожая, агрономической помощи, опытного дела, кустарной промышленности, коневодства, холодильного дела, мелкого животноводства, пчеловодства, строительства, водоснабжения и т. д. Во всех этих областях [107] указывалось, что нужно деревне и чем и как ей может помочь город. Большевики той же осенью носились с идеей образовать подчиненный им «Международный крестьянский союз». Из этой затеи, в конечном счете, как известно, ничего не вышло, но за пробу такой организации большевики взялись рьяно и в октябре, во время выставки, собрали, так называемых, крестьянских делегатов из разных стран: Польши, Чехословакии, Франции, Германии, Соед. Штатов, Мексики и т. д. На одном из заседаний этой «международной крестьянской конференции», имеющей целью поведать крестьянам всего мира о безнадежности их положения в капиталистических странах, председатель Коминтерна Зиновьев сделал следующее заявление («Правда» от 16 октября 1923 г.): «Наш учитель т. Ленин, который все еще не вполне оправился от болезни, однако получил уже в последнее время возможность знакомиться с политическими событиями, проявляет особый интерес к этому съезду крестьян. Я получил точные сведения относительно того, что составом съезда, его характером и прочими явлениями, которые имеются в газетах относительно этого съезда, т. Ленин интересовался в первую очередь. Если у нас есть человек, который имеет особенно острый глаз относительно того, чтобы из вороха событий выбрать самое главное, которое является узловым пунктом в партии,— так это Владимир Ильич Ленин».

Итак, Ленин очень интересовался Сельскохозяйственной выставкой и одновременно конференцией представителей иностранных крестьян, постоянно посещающих эту выставку. Ленин знал, что 21 октября в 12 часов дня Сельскохозяйственная выставка будет закрыта на торжественном заседании, в котором примут участие ее организаторы, представители Коминтерна, Наркомзема, ВЦСПС, ВСНХ и Международного крестьянского съезда. Желание побывать на выставке, хотя бы мельком на нее взглянуть, пока она еще не закрыта, у него было так сильно, что 19 октября, зайдя в автомобильный гараж и встретив там шофера, он приказал ему везти себя из Горок в Москву

Шоферу потихоньку удается известить о требовании Ленина Крупскую и М. И. Ульянову. Те прибегают, умоляют Ленина не делать этой поездки, она может быть для него вредна, но Ленин неумолим [108], он непременно хочет взглянуть на выставку и побывать в Кремле. Видя, что убеждения на Ленина не действуют, что он раздражается, начинает нервничать, а это для него опасно, Крупская и М. И. Ульянова садятся с ним в автомобиль. Это одна версия. По другой, вместе с ним едет один из докторов, постоянно находившихся в Горках. Всю дорогу Ленин подгоняет шофера: «Скорей, скорей!», чего прежде он никогда не делал. Из заметки Фотиевой следует, что Ленин сначала поехал в Кремль, а потом на Сельскохозяйственную выставку. Но если Ленину так хотелось посмотреть выставку, зачем ему было ехать сначала в Кремль, когда выставка находилась на пути к Кремлю? Из Горок дорога приводила к предместью Москвы, к так называемым «Котлам», потом к Шаболовской улице, проехав по которой автомобиль выезжал к улице налево — Крымский Вал — находящейся уже на территории самой выставки, перерезающей ее. При взгляде на план Москвы (кстати сказать, переставший, как было при Сталине, быть секретом) будет совершенно ясно, что, желая в первую очередь взглянуть на выставку, Ленину никак не нужно было ехать сначала в Кремль, то есть мимо нее.

Что делал Ленин, приехав в Кремль? По словам Фотиевой, он зашел сначала к себе на квартиру, а потом в зал заседаний и свой кабинет Совнаркома. У меня другие сведения, как раз обратные. После зала заседаний Ленин пришел в свою квартиру и там долго искал какую-то вещь, написанную им до третьего удара и оставшуюся в его кремлевской квартире, когда его на носилках перевезли в Горки. Хранимые им бумаги Ленин никому не позволял трогать. В 1922 г., уехав в Горки, он потребовал от Фотиевой (она о том пишет) «запереть ящики его стола в кабинете и ничего там не разбирать». Такие же порядки он установил и в своей квартире. Никто, в том числе и Крупская, не должен ни брать, ни перекладывать его заметки и всякие другие документы. Он говорил, что только при этом условии он всегда легко и быстро находит нужные ему вещи в груде всяких им хранимых бумаг и документов. О существовании у Ленина такого правила я знал еще в 1904 г. в Женеве. Приехав из Горок в Кремль, Ленин нашел, что установленный им порядок кем-то нарушен. Искомая им вещь там, где он рассчитывал ее найти, не оказалась. Ленин пришел от этого в сильное раздражение [109], начал хрипеть, у него появились конвульсии. Испуганные Крупская и Ульянова, может быть с чьей-то помощью, свели его вниз, посадили в автомобиль и привезли в Горки. После этого несколько дней он находился в самом тяжелом болезненном состоянии. Восстанавливающаяся способность речи снова исчезла (правда, не надолго). Врачи изумлялись — почему прервалось выздоровление, которое до 19 октября шло так успешно? Что случилось 19 октября? Произошло ли ухудшение от самой поездки в Москву, от волнения при посещении выставки или от чего-то другого? М. И. Ульянова,— я уже говорил,— не была лживой, искусством скрытничать совсем не обладала. Докторам или доктору, поставившему ей только что указанные вопросы, она откровенно рассказала, что все шло как будто хорошо до того момента, когда, начав искать нужную ему вещь, Ленин, не находя ее, стал волноваться, раздражаться, а потом вдруг объявил, что вещь у него украдена. Это тогда его стали передергивать конвульсии и он стал совсем терять способность речи. Как фамилия докторов или доктора, с которым говорила М. И. Ульянова? Это мог быть доктор Осипов, доктор Елистратов, Кожевников, Крамер. Докторов при Ленине и его посещавших было много. Я думаю (об этом ниже), что это был Крамер, подписывавший бюллетени о болезни Ленина, очень к нему, как то знали Крупская и М. И. Ульянова, расположенный и превосходно осведомленный о всем, что происходило с Лениным и около него. И вот что интересно: через несколько дней после разговора с ним М. И. Ульяновой Крупская вызвала его к себе и очень недовольным тоном заявила, что М. И. неверно передала ему о случившемся.

«Владимир Ильич болен, он может несколько в искаженном виде представлять себе некоторые явления. На слова его в этом состоянии полагаться нельзя. Я не хочу, чтобы разнесся слух, будто какие-то документы, рукописи, письма у Владимира Ильича украдены. Такой слух может принести только большие неприятности и создать совершенно ненужные разговоры и подозрения. Очень прошу забыть все то, что вам говорила Мария Ильинична. Она, с своей стороны, вас тоже об этом просит и потому возобновлять с ней разговор на эту тему не нужно».

[110] То что я написал (с удалением нескольких противоречий), получено мною от одного лица, которое назову Иксом*. Икс был активным участником «Лиги наблюдателей». Кстати сказать, это он шутя дал нашему кружку такое название. Теперь, составляя эти воспоминания, хотелось бы представить факты прошлого, все, что слышал и видел, с максимумом мельчайших подробностей. Но тогда, тридцать два или тридцать четыре года назад, ни о какой записи слышанного я абсолютно не думал. Даже мысль о том в голову не приходила. Очень часто многое слышанное, как говорится, в одно ухо влетало, а из другого вылетало. Я с интересом слушал рассказ Икса, но не помню,— этого, видимо, не было,— чтобы я его расспрашивал о всем, что относится к поездке Ленина из Горок в Москву. Поэтому есть пункты, для меня теперь темные. Смутно помню, что он в качестве своих информаторов называл Крамера и Кожевникова, но Икс легко мог назвать и другие фамилии, так как по роду своей деятельности был знаком со всеми врачами, находившимися при Ленине. Вот на чем основываю предположение, что главным его информатором в этом деле был Крамер. В 1927 году я сильно болел и для лечения решил обратиться к профессору Крамеру. Попасть к нему на прием было крайне трудно. Для этого иногда нужно было ждать очереди недели три. Икс мне дал к нему записку, и я был принят Крамером немедленно вне всякой очереди. Когда я удивился эффекту письма Икса, тот мне сказал: «Ничего удивительного в этом нет, мы с Крамером большие друзья и постоянно встречаемся».

Встает вопрос — что это за документы, исчезнувшие у Ленина? Может быть, никакой кражи на самом деле не было, а ее, по словам Крупской, создало воображение больного Ленина?

Вот ответ.

Летом 1930 года, я был тогда редактором органа торгового представительства СССР в Париже «La vie Economique des Soviets», ко мне пришел Икс, неожиданно приехавший на короткое время во Францию. Само собою разумеется, у нас начался многочасовой разговор о том, что делается в России. Власть тогда уже полностью попала в руки Сталина. Шла бешеная ставка [111] на сверхиндустриализацию, уже проводилась ужасная насильственная коллективизация деревни, интеллигенция была придушена и терроризирована. Мы с Иксом с горечью вспоминали наши беседы в «Лиге наблюдателей», наши оптимистические расчеты, наши надежды на здоровую эволюцию советского государства. Все оказалось битым, все — только иллюзией. Икс, с мрачным предчувствием надвигающегося на Россию кошмара, уезжал туда обратно, а я после разговора с ним в первый раз подумал о переходе в эмиграцию. Конечно, я расспрашивал Икса, что случилось вообще с нашими знакомыми и, в частности, какую позицию в отношении Сталина занимают знакомые мне коммунисты. Спросил и о Крупской, вдове Ленина, как она себя ведет при диктатуре того самого Сталина, которого Ленин требовал удалить с поста Генерального секретаря.

— Что делает Крупская?— бросил мне в ответ Икс.

— Молчит, унижается. Ни одного слова протеста, хотя то, что делает Сталин, совершенно расходится с тем, чему в последнее время поучал Ленин. Но что можете ожидать от Крупской, этой скверной особы. Вы же знаете, я вам рассказывал, что Сталин выкрал из квартиры Ленина весьма неприятную вещь, написанную о нем Лениным, а Крупская, боясь мести Сталина, сделала все, чтобы замять, похоронить эту историю, чтобы никто и никогда о ней не говорил. Сталин за это сделал ее членом Центрального Комитета партии. Вы же знаете[8].

В том-то и дело, что я теперь не могу сказать, что знаю все. Весьма возможно, даже вероятно, Икс мне подробно рассказывал об этом деле, но, по тем или иным причинам, на часть я не обратил внимания, а кое-что просто забыл и никакими усилиями памяти это забытое поднять не могу. Во всяком случае последняя поездка Ленина в Москву не является столь простой, какой она представляется в рассказе Фотиевой.

Вот что нужно добавить к сказанному. Из письма Крупской, которое цитировал в своем секретном докладе Хрущев и на которое я ссылался выше, видно, что Сталин не только ругал Крупскую, но ей чем-то угрожал. Умоляя Каменева и Зиновьева, стоявших тогда на самом верху власти, защитить ее от [112] Сталина, Крупская явно боялась Сталина. В октябре 1923 г. она, конечно, превосходно знала, что какой-то документ, какая-то вещь исчезла из кабинета Ленина. У нее были всякие основания подозревать, что эта кража сделана кем-то по указанию Сталина или им самим. Но страшась его, она сделала все, чтобы замять эту историю с кражей. Опубликованное 4 июня 1956 г. письмо Крупской приносит косвенные подтверждения того, что тридцать лет тому назад мне рассказывал Икс.

ГЛАВА III

ЛЕВАЯ ОППОЗИЦИЯ И БОРЬБА ЗА ВЛАСТЬ

На XIII съезде партии в мае 1924 г. Зиновьев, вспоминая последние месяцы 1923 г. и начало 1924 г., говорил: «Партию лихорадило. Партия не спала ночью. Дискуссии продолжались целыми ночами. Партия многое и о многом увидела в этой дискуссии в новом свете. Партия была взбудоражена как улей». Зиновьев весьма точно передал обстановку, в которой появилась троцкистская «левая» оппозиция. Такой длительной, упорной дискуссии не было ни по вопросу о заключении в Бресте мира с немцами, ни о роли профсоюзов. Борьба Центрального Комитета партии, точнее сказать Политбюро, с этой оппозицией велась в течение нескольких лет, окончилась ее разгромом, высылкой в январе 1928 г. Троцкого в Алма-Ату в Средней Азии, а потом, в феврале 1929 г., в Константинополь. Разбив, бросив в ссылку или подчинив себе членов троцкистской оппозиции, Сталин и примкнувшая к нему часть Политбюро, вооружившись идеями троцкистской оппозиции, произвели разгром другой оппозиции — Рыкова, Бухарина, Томского, чтобы открыть эпоху пятилеток и диктатуры Сталина.

Что же произошло в конце 1923 г. с продолжением этого в начале 1924? В нашем кружке не только с интересом, а, я бы сказал, со страстью, относились к происходящей в партии дискуссии. Мы как бы считали себя кровно заинтересованными в исходе партийной дискуссии. Благодаря большим связям с обеими борющимися в партии частями, мы были превосходно осведомлены о всем, что происходит, что делается за ее кулисами. Параллельно дискуссии в компартии в нашем кружке тоже шла дискуссия для ответа на вопрос: на чьей мы стороне — Троцкого и оппозиции или Центрального Комитета и Политбюро в лице Зиновьева, Каменева, Рыкова? В платформе Троцкого одна часть нашего кружка видела некоторые здоровые элементы, крайне полезные с точки зрения внесения в общероссийскую атмосферу демократических [114] идей и принципов. Другая часть «Лиги наблюдателей», наоборот, кампанию, руководимую Троцким считала вреднейшей акцией. Лишь после больших долгих споров взгляды именно этой части кружка были приняты всей «Лигой наблюдателей». Какими же иными, какими сведениями, аргументами мы пользовались чтобы, в конце концов, прийти к решению: «Мы против оппозиции и ее члены не должны рассчитывать как-либо втянуть нас в их кампанию».

Я уже говорил, что с марта месяца 1923 г., в связи со слухами, что Троцкий выдвигается или сам себя выдвигает в качестве заместителя Ленина, в верхах партии — особенно у Зиновьева, Каменева, Сталина — обострилось враждебное отталкивание от него, решение всеми средствами преградить ему дорогу. Появление слухов о праве Троцкого на заместительство Ленина произошло не без его участия. Радек, уже и раньше отличавшийся восхвалением Троцкого — «стальной воли, обузданной разумом»,— все-таки не написал бы в марте 1923 г. свою безудержную апологетику Троцкого, если бы в какой-то степени им не подталкивался. Право заместить Ленина у Троцкого глубоко сидело в сознании и, конечно, вызывало антипатию к тем, кто это право подвергал сомнению. Об этом многие знали, многие чувствовали, а позднее об этом праве открыто писал сам Троцкий в своей автобиографии, изданной в 1930 г. в Берлине. Он пишет, что в 1922 г. в конце ноября «Ленин имел со мною большой разговор о моей дальнейшей работе. Он намечал создание при ЦК комиссии по борьбе с бюрократизмом. Мы оба должны были войти в нее. По существу эта комиссия должна была стать рычагом для разрушения сталинской фракции, как позвоночника бюрократии, и для создания таких условий в партии, которые дали бы мне возможность стать заместителем Ленина, по его мысли: преемником на посту председателя Совнаркома. Только в этой связи становится ясен смысл, так называемого, завещания.. . Бесспорная цель завещания облегчить мне руководящую работу. Ленин хочет достигнуть этого, разумеется, с наименьшими личными трениями». Нужно ко всему этому заявлению относиться с величайшим недоверием.

[115]. Смешно и странно думать, «бесспорной целью» завещания было вознести Троцкого на место Ленина. По этому случаю приходится напомнить, хотя это, кажется, достаточно известно, что именно писал Ленин 25 декабря 1922 г. в этом «завещании».

«Наша партия опирается на два класса и поэтому возможна ее неустойчивость и неизбежно её падение, если бы между этими двумя классами не могло состояться соглашения. На этот случай принимать те или иные меры, вообще рассуждать об устойчивости нашего ЦК, бесполезно. Никакие меры в этом случае не окажутся способными предупредить раскол. Но я надеюсь, что это слишком отдаленное будущее и слишком невероятное событие чтобы о нем говорить.

Я имею в виду устойчивость как гарантию от раскола на ближайшее время и намерен разобрать здесь ряд соображений чисто личного свойства.

Я думаю, что основным в вопросе устойчивости с этой точки зрения являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий. Отношения между ними, по-моему, составляют большую половину опасности раскола, который мог бы быть избегнут и избежанию которого, по моему мнению, должно служить, между прочим, увеличение числа членов ЦК до 50, до 100 человек.

Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, т. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС[9], отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хвастающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела.

Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может на-[116] ступить неожиданно»[10]. Из приведенных строк абсолютно не видно, что Ленин выдвигал Троцкого как своего преемника. Но, несомненно, что сам Троцкий и часть партии таковым его считали, и отсюда огромное противодействие верхушки партии всем попыткам Троцкого взлететь наверх. Обладавший огромным самолюбием и волей, влюбленный в себя Троцкий не принадлежал к людям, останавливающимся пред препятствиями. Он не мог оставаться безмолвным, не отвечать, как он говорил, на всякие «заговоры», сплетни, инсинуации, создаваемые за его спиной. И в сентябре его «прорвало». Если следовать за Сталиным (см. его указания на XIII партийной конференции), то «недопустимое фракционное выступление Троцкого» произошло в следующей обстановке. Летом 1923 г. во многих городах России произошли стачки рабочих. Такое событие, как гром среди ясного дня, поразило правительство. Оно не могло допустить, что при «диктатуре пролетариата» пролетарии осмелятся прибегнуть к средству, которое рабочие имеют законное право применять лишь против капиталистов и реакционных буржуазных правительств. Забастовки показали, что в ряде мест рабочие были доведены до последней, крайней степени терпения. Были фабрики и заводы, где рабочим в течение недель не уплачивали заработок, и фабричное начальство и местное партийное начальство относились к этому факту с поразительным равнодушием и цинизмом. Заработок выплачивался с огромным запозданием негодными падающими «совзнаками», или рабочим говорили: «Ждите, денег нет». На некоторых фабриках «вожаков», «зачинщиков» забастовки увольняли по всем правилам самого отдаленного царского времени. На пленуме Центрального Комитета эти факты стали известны. Пленум констатировал, что в обстановке НЭПа многие администраторы потеряли демократический облик, оторвались от массы рабочих, стали плохими коммунистами, бюрократами, и эти болезненные явления нужно лечить неукоснительным применением внутрипартийной демократии. Прения по этому вопросу, очевидно, приняли острый характер, так как Троцкий, хлопнув дверью, ушел из заседания Центрального Комитета, и, несмотря на просьбы возвратиться, на посылку к нему делегации, [117] этого не сделал. А через несколько дней, 8 октября 1923 г., Троцкий послал резкое письмо в Центральный Комитет о хозяйственном кризисе и внутрипартийном режиме, за которым почти одновременно поступило заявление, подписанное 46 высокостоящими членами партии, обвиняющими Политбюро в проведении экономической политики, ведущей страну к гибели. Письмо Троцкого и «заявление 46-ти» обсуждались 25—27 октября на заседании объединенного Пленума Центрального Комитета и президиума Контрольной Комиссии с присутствием представителей десяти важнейших организаций. Ста двумя голосами против двух при десяти воздержавшихся совещание, признав выступление Троцкого глубокой политической ошибкой, постановило ни его письмо ни заявление 46-ти не выносить за пределы ЦК. Вместе с тем, при участии Троцкого и при его согласии, оно вынесло ряд постановлений, развитых несколько позднее, 5 декабря, в резолюции о партийном строительстве. В ней говорится о борьбе с разными излишествами и «нэповском» перерождении некоторых партийных работников, о борьбе с «мелкобуржуазным и сменовеховским обволакиванием партии», усилении вербовки в партию «рабочих от станка», т. е. продолжающих работать в производстве, укреплении и развитии внутрипартийной демократии, выборности должностных лиц снизу доверху, недопустимости навязывания сверху должностных лиц, особенно секретарей. Строго запрещая какие-либо «фракционные группировки» в партии, резолюция требовала, чтобы руководящие органы прислушивались к голосу масс и не считали всякую критику проявлением фракционности. Все, что говорила резолюция, казалось бы, должно было вполне удовлетворить Троцкого. Однако, через день после принятия этой резолюции, Троцкий обращается к партийным организациям с письмом «Новый курс», с особым пониманием и изложением политики внутрипартийной демократии. В то же время в обращение вступает «заявление 46-ти» и эти два документа поднимают в партии бурю — ожесточенную дискуссию в продолжение двух месяцев. Письмо Троцкого о «Новом курсе» с острой, злой критикой «аппарата партии» все же было напечатано в центральном органе партии «Правде». В марте 1923 г. Политбюро не решилось запретить печатать возмутившую его статью Радека с превозношением Троцкого, точно так же в декабре оно не посмело не напечатать письмо Троцкого, явно и 118 направленное против Политбюро. В это время с Троцким еще очень считались. Его боялись. Об этом открыто заявил Сталин: «Говорят, что ЦК должен был запретить печатание статьи т. Троцкого Это было бы со стороны ЦК опаснейшим шагом. Попробуйте запретить статью Троцкого, уже оглашенную в районах Москвы!»[11]

Письмо Троцкого и другие его статьи, из коих некоторые тоже были напечатаны в «Правде», составили небольшую брошюру в 104 страницы, носящую заголовок «Новый курс»

Она вышла в свет, кажется, в самом конце 1923 или в начале 1924 г. Современный читатель, заглянув в брошюру, рассеянно зевая, перелистает ее, и наверное ему не придет в голову мысль, что вот этой брошюрой зачитывались тысячи, если не десятки тысяч людей, и шум, страстная склока, злоба по ее поводу были огромны. Одна из любопытных сторон ее — это подчеркнутое введение и узаконение нового термина — «ленинизм»[12]. Такое наименование мировоззрения Ленина еще при его жизни было смелостью, потому что сам Ленин рассматривал свое мировоззрение лишь как применение марксизма, ничего больше. Между тем, Троцкий в одной из статей брошюры отмечает такие стороны «ленинизма», которые, по взглядам того времени, далеко не совпадали с тем, что есть марксизм. Он, например, восхваляет в «ленинизме» непревзойденную способность к «резкой перемене тактики», к «политике крутых поворотов», к воинственности с применением «хитрости, уловок, обмана врага».

[119] Троцкий прекрасно знал, что верхи партии стремятся всем внушить, что он, лишь в 1917 г. официально вступивший в большевистскую партию, в сущности в ней «чужак», «не наш», «не настоящий большевик». В отчетах о съездах, там где указывался год вступления в партию у Троцкого показан 1897 г. В подпольном листке под заголовком «Маленькая биография большого человека» о которой я уже говорил, на этот счет есть язвительная фраза: «Нужно произвести некоторую исправительную операцию, девятку передвинуть на место 8, а 8 выкинуть, заменив единицей, тогда получится 1917 г. Это и есть год, когда «Троцкий осчастливил нашу партию своим в нее вступлением». Парируя подобные уколы, Троцкий в своей брошюре надменно дает понять, что он-то и есть настоящий «ленинец», подлинный носитель «ленинизма» ближе чем кто-либо стоящий к Ленину. Он рекомендует искать правильную линию не «в справках биографического характера», т. е. не в справках, которые показывают, что до этого большую часть своей политической жизни он был не-ленинцем и не-большевиком. «Я вовсе не считаю,— пишет он,— тот путь, которым я шел к ленинизму, менее надежным и прочным, чем другие пути. Я шел к Ленину с боями, но я пришел к нему полностью и целиком... И если уже ставить вопрос в плоскости биографических изысканий, то это нужно делать как следует. Тогда пришлось бы давать ответ на острые вопросы: .. . всякий ли, кто проявил в присутствии учителя (Ленина) послушание, дает тем самым гарантии последовательности в отсутствии учителя? Исчерпывается ли ленинизм послушанием?»[13] Эти стрелы, направляясь, главным образом, против Сталина, до болезни Ленина и до заключения, что «Ленину капут»,— во всем следовавшего за ним как послушная дрессированная собака,— вызывали у него злобную реакцию.

«Оппозиция,— отвечал Сталин Троцкому,— взяла себе за правило превозносить т. Ленина гениальнейшим из гениальных людей. Боюсь, что эта похвала неискренняя, и тут простая стратегическая хитрость: хотят шумом о гениальности тов. Ленина прикрыть свой отход от Ленина и подчеркнуть [120] одновременно слабость его учеников. Что Ильич выше своих учеников — разве кто-либо сомневается в этом? Разве есть у кого-либо сомнение, что Ильич в сравнении со своими учениками выглядит Голиафом? Если речь идет о вожде партии, не о газетном вожде с кучей приветствий (намек на статьи Радека о Троцком), а о настоящем вожде, то вождь у нас один — тов. Ленин. Именно поэтому при настоящих условиях временного отсутствия т. Ленина нужно держать курс на коллегию»[14]. Это было сказано на XIII партийной конференции, за три дня до смерти Ленина, и было лживо в двояком смысле. Во-первых, Сталин был уверен,— я снова ссылаюсь тут на показание Владимирова, что отсутствие Ленина не временное, а навсегда, и, во-вторых, что если Сталин и держал курс на «коллегию», то, конечно, без участия в ней Троцкого. Помимо последнего, Политбюро состояло тогда из Зиновьева, Каменева, Сталина, Бухарина, Рыкова, Томского, Калинина с почти постоянным присутствием в нем сталинской креатуры — Куйбышева, председателя президиума Центральной Контрольной Комиссии. Но ведущей, командующей силой в этой семичленной коллегии была до поры до времени все-таки коллегия из трех только — «Зикаси» (Зиновьев, Каменев, Сталин), как шутливо называл их Рязанов, директор Института Маркса-Энгельса (с ним один из участников нашей «Лиги наблюдателей» имел постоянные встречи).

В брошюре Троцкого «Новый курс» есть две крошечные главки, на них читатель в 1956 г. вряд ли обратит даже малейшее внимание. А тридцать два или тридцать три года тому назад они вызывали раздражение против Троцкого, насмешки, название его «хвастунишкой», «Нарциссом». В одной из этих главок, ссылаясь на приказ № 1042, подписанный им в бытность очень короткое время (в 1920 г.) комиссаром железнодорожного транспорта, Троцкий дает понять, что он первый дал пример, как нужно вести плановое хозяйство, как нужно составлять хозяйственные планы и добиваться того, чтобы эти планы осуществлялись в жизни. Это находится в тесной связи с тем, что он пишет в предисловии к брошюре «Новый курс»: «Партийная мысль еще не подошла вплотную к [121] вопросам централизованного планового руководства хозяйством. Между тем, от успешности такого руководства зависит судьба революции — полностью и целиком»[15] . В другой главке Троцкий сообщает, что еще в феврале 1920 г., будучи на Урале, он пришел к мысли что нужно продовольственную разверстку заменить другим мероприятием — процентным отчислением от излишков крестьянского хозяйства. Троцкий этим хочет показать, что и в этой области он первый, еще за год до Ленина, наметил основы НЭПа, но его предложение не встретило тогда ни у кого, не исключая и Ленина, поддержки и понимания.

Как ни раздражали сторонников «Зикаси» эти подчеркивания Троцким своего «первенства» в решении многих вопросов (дух Нарцисса очень ярко выступает в талантливой автобиографии Троцкого «Моя жизнь»), все же не это создавало такое озлобление против его брошюры «Новый курс». Так как эту вещицу найти сейчас весьма трудно, мне, вместо простой ссылки на нее, придется дать сжатое ее содержание.

По мнению Троцкого, партийный бюрократизм грозит завести партию в тупик. Черты бюрократизма достигли в аппарате партии поистине опасного развития. Бюрократизм военного времени, какие бы уродливые формы он ни принимал, представляется младенческим в сравнении с нынешним бюрократизмом. Бюрократизм рождается не внизу, а на самом верху партии, он идет не от уезда к центру, а от центра к уезду. Обвинение в бюрократизме есть обвинение по адресу руководствующих кадров партии. Внутрипартийная политика носит нестерпимые черты аппаратной замкнутости и бюрократического довольства. У нас два этажа — в верхнем решают, в нижнем только узнают о решении. Самодеятельность партии сейчас сведена к нулю. Убивая самодеятельность, бюрократия мешает повышению общественного уровня партии. В партийных организациях все сосредоточивается в руках одного секретаря, который назначает, смещает, дает директивы, призывает к ответственности. Руководство вырождается в простое командование. С этим старым курсом нужно решительно покончить и взять новый курс. Партия должна подчинить себе свой аппарат, [122] не переставая быть централизованной организацией. Партийные массы должны быть не только руководимы, но участвовать в руководстве. Нужно, чтобы партия в лице своих ячеек и объединений вернула себе коллективную инициативу свободной, товарищеской критики без опаски оглядки. Необходимо освежить и обновить партийный аппарат, заставить его почувствовать, что он является исполнительным механизмом великого коллектива. Должны быть прежде всего устранены те элементы, которые при первом голосе критики требуют партийный билет на предмет репрессии. Новый курс должен начаться с того, чтобы в аппарате все почувствовали снизу доверху, что никто не смеет терроризовать партию. Нужно гнать из партии тех, кто проявляет пассивное послушание, механическое равнение по начальству, безразличность, прислужничество, карьеризм. Большевик есть не только человек дисциплины, а человек, который отстаивает свое мнение внутри своей партии. Партия не выполняла бы своей миссии, если бы она распалась на фракционные группировки. Таким не должно быть места, но партия может справиться с этой опасностью, держа курс на внутрипартийную демократию, ибо аппарат бюрократизации является одним из важнейших источников фракционности. В настоящее время фабрично-заводские ячейки из пролетариев у станка, непосредственно занятых в производстве, составляют менее одной шестой части партии. Мы отрываем рабочих от станка и передвигаем их в сторону правительствующего аппарата, что является источником бюрократизма. Нужно, чтобы фабрично-заводские ячейки составляли две трети партии. Бюрократизм тяжелее всего отзывается на идейно-политическом развитии молодых поколений, молодежи, разумея под нею не только учащуюся молодежь, но все пооктябрьское поколение. Старшее поколение привыкло думать и решать за партию. Только постоянное взаимодействие старшего поколения с младшим может в рамках партийной демократии сохранить старую гвардию как революционный фактор. Иначе старики могут окостенеть и незаметно для себя стать наиболее законным выражением аппаратного бюрократизма. Перерождение нашей старой партийной гвардии совсем не исключено. В. Либкнехт, Бебель, Зингер, Виктор Адлер, Бернштейн, Каутский, Лафарг, Гэд — все были учениками Маркса, а переродились в сторону оппортунизма. Старшее поколение, естественно играющее руководящую роль в партии, не заключает [123] в себе никакой самодовлеющей гарантии против постепенного и незаметного ослабления пролетарского и революционного духа. Средством против этой опасности является глубокая перемена курса в сторону партийной демократии и все большее вовлечение в партию пролетариев, остающихся у станка. Нужно обратить особое внимание на учащуюся молодежь, которая по своему составу и связи отражает все социальные прослойки, входящие в нашу партию. Значительная часть нашего нового студенчества состоит из членов партии с серьезным для молодого поколения революционным стажем. Молодежь — это вернейший барометр, она отражает все наши плюсы и минусы. Она резче других реагирует на партийную бюрократию. Мы были бы тупицами, если бы не прислушивались к ее настроениям. Она наша проверка, наша смена, завтрашний день, и напрасно наиболее ретивые аппаратчики фыркают на молодежь.

Таковы идеи «Нового курса», противопоставленные «Старому курсу». О новом курсе: внутрипартийной демократии, выборе должностных лиц снизу доверху, праве критики, вербовке в партию рабочих от станка и т. д.— говорит, как я указал, и резолюция ЦК, но у нее нет совпадения с «манифестом» Троцкого. У Троцкого другая «музыка». Для меня, как и других лиц по роду своей работы, по должности близко соприкасавшихся с представителями власти, со сторонниками Центрального Комитета и потому слышавших, что делается за кулисами партии, было совершенно ясно, что этой вдруг загоревшейся у Троцкого страстной любовью к «внутрипартийной демократии», в огромной степени, руководит личный момент, желание ударить именно те верхи партии, которые, особенно с марта 1923 г., делают все, чтобы отстранить Троцкого от касания власти. Это в этих верхах он видит главное зло партии. «Новый курс» Троцкого, потому что он льстил молодежи, и больше всего учащейся молодежи, нашел восторженный отзвук во многих ячейках высших учебных заведений Москвы. Нужно напомнить, что тогда коммунистическая петля еще не затянула шеи студенчества.

Многие из профессоров были далеки от коммунизма и довольно свободно читали свои лекции, без оглядки на партийные директивы. Рядом со студентами-партийцами существовала непартийная студенческая среда, и между ними не было непроходимых перегородок. Из непартийной среды студенты-коммунисты получали литературу. [124] считавшуюся запретной. Например, в руки студентов-коммунистов попадали произведения Богданова, Базарова Юшкевича (и пишущего эти строки), критикующие такую не подлежащую критике вещь, как философская книга Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». В коммунистические ячейки долетала кое-какая эмигрантская литература,— берлинский «Социалистический вестник» меньшевиков, «Руль» и некоторые книги. Из рук в руки передавались «Бесы» Достоевского, а их и в библиотеках, и в продаже достать уже было трудно. «Новый курс» Троцкого развязал языки в коммунистических ячейках вузов (высших учебных заведений), и критика направилась прежде всего на обличение «нэповского перерождения» высших партийных руководителей. Указывалось на слишком уж большую любовь к балету — вернее к балеринам — «всероссийского старосты» Калинина, секретаря ЦИК Енукидзе, на помпезную жизнь председателя Промышленного банка Краснощекова, недостойную жизнь комиссара народного просвещения Луначарского и его супруги артистки Розанэль и многих других. Старый большевик Луначарский представлял, на самом деле, все черты «нэповского перерождения». В доме, где я жил (Богословский пер. № 8, ныне улица Москвина, против театра Корша), над нашей квартирой помещался какой-то ночной артистический клуб, где происходили оргии с непременным участием в них Луначарского. Пьяное топтание, хороводы, песни, женские крики при выключенном в нужные минуты электрическом освещении — продолжались до пяти часов утра и не давали спать. Дворник нашего дома мог часто наблюдать, как выносили на руках для посадки на извозчика пьяного Луначарского в бобровой шубе. Критика в ячейках вузов не ограничилась указанием на испорченные НЭПом нравы. На собраниях критиковался весь организационный аппарат партии, в частности, решающая роль в нем всяких секретарей, назначенных сверху уездными, губернскими, областными комитетами партии.

Среди разоблачений на этот счет весьма любопытно одно, сделанное, насколько помню, в Институте имени Плеханова. После XII съезда партии, где Троцкий был встречен, а после его доклада — награжден восторженными аплодисментами, делегаты съезда, обнаружившие особую страсть в этих аплодисментах, вызывались в соответствующие места, где с угрозами им была поведана Директива Оргбюро Центрального Комитета (Сталин стоял [125] во главе этого бюро) быть «приличнее» и «не выходить из линии партии». Критика аппарата пошла в вузах гораздо далее, чем того хотел Троцкий. Можно было услышать речи на тему, что у нас нет ни малейшей свободы печати, что газету «Правда» лучше назвать «Кривдой», что в СССР царит не диктатура пролетариата, а диктатура над пролетариатом. Резкая критика аппарата велась не только в ячейках вузов, а и в ячейках охраняющего режим Народного комиссариата внутренних дел, в ячейках военной академии, штаба Московского военного округа, управления военных сообщений, автоброневой дивизии, эскадрона танков, бронепоезда и т. д., т. е. в области, подведомственной Троцкому в качестве председателя Военного Совета Республики. Это следование военных ячеек за Троцким особенно пугало или было неприятно Политбюро. Вспоминали, что во время гражданской войны ненавидевшие его самоучки-полководцы, партизаны вроде Ворошилова или моего старого знакомого со времени эмиграции Гусева, за властную натуру называли Троцкого «Наполеоном». Чтобы уменьшить влияние Троцкого в военной коммунистической среде, Политбюро, Секретариат партии, т. е. Сталин, и ЦКК в лице Куйбышева решили удалить из нее наиболее преданных Троцкому лиц. Насколько помню, вскоре после дискуссии из Военного Совета был удален Склянский, главнейший помощник Троцкого в течение гражданской войны, и назначен председателем подчиненного ВСНХ суконного треста. Бесспорно, что в это же время созрела мысль удалить и самого Троцкого из управления военными делами и вместо него поставить Фрунзе, что позднее и было сделано. Кампания за «Новый курс», в том виде, какой ей придан Троцким, лично в ней не участвовавшим вследствие болезни, разумеется, встретила ожесточеннейший отпор всех сторонников ЦК и Политбюро. Для этого были мобилизованы все выдающиеся члены партии, в том числе Крупская. Покидая больного Ленина, она из Горок приехала в Москву, чтобы в одном из районов держать речь против Троцкого, упрекать его в том, что он ориентируется на учащуюся молодежь, вместо того, чтобы «ориентироваться на пролетариат». Знал ли Ленин, что Крупская будет выступать против Троцкого, упрекать его в том, что он ориентируется на учащуюся молодежь, вместо того, чтобы «ориентироваться» на пролетариев,— это мне неизвестно, но вот что следует [126] указать: 3 января 1924 г., т. е. за 17 дней до смерти Ленина, Крупская далеко не мягко критиковала Троцкого, через несколько дней после смерти Ленина послала больному Троцкому, находившемуся в это время в Сухуме на Кавказе, следующее письмо:

«Дорогой Лев Давидович, Я пишу, чтобы рассказать вам, что приблизительно за месяц до смерти, просматривая вашу книжку («Новый курс»?— Н. В.), Владимир Ильич остановился на том месте, где вы даете характеристику Маркса и Ленина, и просил меня перечесть ему это место, слушая очень внимательно; потом еще раз просматривал сам. И еще вот что хочу сказать: то отношение, которое сложилось у Влад. Ильича к вам тогда, когда вы приехали к нам в Лондон из Сибири, не изменилось у него до самой смерти. Я желаю вам, Лев Давидович, сил и здоровья и крепко обнимаю»[16].

Нужно напомнить, что Ленин очень дружески принял в 1902 г. в Лондоне бежавшего из Сибири молодого Троцкого и весьма хорошо относился к нему до партийного съезда в 1903 г. Но Троцкий, как известно, став на сторону меньшевиков, написал язвительную критику ленинского понимания партии. Он написал, что Ленин, проводя в партии политику террора, стоит не за «нормальный конституционный уклад» в партии, а за введение в ней «осадного положения, закрепленного диктатурой». После этого Ленин порвал всякие отношения с Троцким и презрительно называл его «Ворошиловым» (болтун, изображенный Тургеневым в романе «Дым») и «Балалайкиным» (тип, высмеянный Щедриным). Когда в 1904 г. в Женеве, выслушав на митинге речь Троцкого по случаю 1 Мая, я сказал Ленину, что Троцкий превосходный оратор, Ленин насмешливо сказал: «Все Ворошиловы-Балалайкины — ораторы. В эту категорию входят недоучившиеся краснобаи-семинаристы, болтающие о марксизме приват-доценты и паскудничающие адвокаты. У Троцкого есть частицы от всех этих категорий».

Позднее Ленин отзывался о Троцком уже более жестокими словами.

[127]

Письмо Крупской, посланное Троцкому в конце января 1924 г., было им оглашено самым широким образом. О содержании его, например, я узнал от троцкиста Бык приблизительно в конце 1924 г. Но Крупская, написав это письмо, очевидно, испугалась, как это отразится на ее положении, а оно после смерти Ленина не могло быть таким, как прежде. Из письма от 23 декабря 1923 г., обращенного к Каменеву и Зиновьеву с мольбой о защите ее от «угроз» Сталина, видно, что этого человека, о котором Ленин однажды сказал, что он «любитель острых блюд», Крупская очень боялась. В октябре 1923 г. она постаралась замять, предать забвению кражу из кабинета Ленина каких-то документов, потому что в это дело, нужно предполагать, был замешан Сталин. Та же трусливая, верткая позиция у нее и с письмом к Троцкому. Впопыхах написала его, а потом постаралась свести к нулю его значение, чтобы ни у кого, особенно у Сталина, не было впечатления, что она на стороне Троцкого и имеет какое-либо отношение к слуху, что Ленин видел в нем своего заместителя.

Вот что мы читаем в ее письме, помещенном в «Большевике» № 16 за 1925 г. После смерти Ленина «все почувствовали себя как-то еще более сплоченными, готовыми до конца довести его дело. Под влиянием такого настроения я и написала тогда письмо Троцкому, которого в это время не было в Москве. Это письмо никоим образом не может быть истолковано так, как его истолковал Max Eastmann. Из него нельзя вывести того заключения, что Владимир Ильич считал его своим заместителем».

В книге «Встречи с Лениным» в 1904 г. в Женеве мне пришлось писать и о супруге его — Крупской. Кое-кто потом меня упрекал, что я говорил о ней без должной симпатии. Это верно! Симпатизировать Крупской, кстати сказать, после периода благожелательства меня возненавидевшей, у меня не было никакого основания. А позднее исчезло даже малейшее к ней уважение. После смерти Ленина она прожила 15 лет (она умерла в феврале 1939 г.), показав за это время огромную способность прислужничать и унижаться. Два дня после смерти Ленина,— он еще не был похоронен,— председатель Центральной Контрольной Комиссии, Куйбышев, известный тем, что с рабской покорностью выполнял все требования, даже намеки Сталина, опубликовал на страницах «Правды» приглашение Крупской стать членом ЦКК, о реорганизации которой Ленин писал в одной из последних предсмертных статей. Мы хотим [128] создать из ЦКК, писал Куйбышев, «твердокаменный орган твердокаменной партии, и нам много легче будет делать, когда среди нас будете вы. При вас зарождались мысли Ленина, зрели и развивались. Вы можете больше чем кто-либо помочь нам своими указаниями: правильно ли мы понимаем то, что успел нам сказать Владимир Ильич».

Подкупленная этой лестью, Крупская делается членом Центральной Контрольной Комиссии, того самого учреждения, которое скоро будет апробировать отправку в ссылку и исключение из партии старых товарищей Ленина. В 1927 г. Сталин делает ее членом Центрального Комитета партии. По воле диктатора, она награждается орденами Ленина и Трудового Красного Знамени. На ее глазах происходит истребление почти всей старой ленинской гвардии, друзей Ленина. Она молчит, хотя протест именно ее, как жены, долголетнего спутника жизни творца Октябрьской революции и большевистской партии, имел бы огромное значение и вес. Какой шум поднялся бы всюду, если бы свет узнал, что за свой протест Крупская ввержена Сталиным в изолятор или даже расстреляна. Она, так любившая воспевать жертвенность, казалось, должна была показать пример этой жертвы. Она предпочла другое — мирно дожить до 70 лет и, в качестве заместителя народного комиссара просвещения, сугубо развивать «пионерское движение», которое при Сталине могло быть наполнено только его духом. Троцкий в автобиографии говорит, что Крупская в 1927 г. будто бы сказала: «Будь Ленин жив, он при Сталине сидел бы в тюрьме». Не верю, что эту фразу она сказала. Ведь в 1927 г. за благонравное поведение ее ввели в Центральный Комитет. Но если бы даже эту фразу она сболтнула, потом трижды отреклась бы от нее.

Мне нет надобности останавливаться здесь на критике, которой подвергли сторонники ЦК и Политбюро «Новый курс» Троцкого. Против него, в частности, голосовали в подавляющем числе все фабрично-заводские ячейки, и оппозиционеры говорили, что такое голосование объясняется тем, что многие рабочие боялись увольнения от работы, если они выскажут свое согласие с Троцким. Членов оппозиции предупреждали, что XIII партийная конференция, имеющая целью выразить своё отношение к «Новому курсу», будет состоять из подобранных Оргбюро участников, и потому решения ее НЭП и кризис партии [129] известны уже заранее. И на самом деле эта конференция, состоявшаяся 16—18 января 1924 года, после ожесточенных дебатов вынесла резкое осуждение оппозиции назвала ее лозунги «мелкобуржуазным уклоном», указала на демагогическое противопоставление молодежи командующим «старым» кадрам и сурово разобрала поведение Троцкого, начиная с сентября 1923 г. А в его поведении, это объективно нужно признать, вопросы личного характера, оскорбленного самолюбия — несомненно доминировали над вопросами порядка принципиального. На этой конференции любопытно в речи Сталина: «Ошибка Троцкого в том и состоит, что он противопоставил себя ЦК и возомнил себя сверхчеловеком, стоящим над ЦК, над его законами, над его решениями»[17]. О сверхчеловеке говорил тот самый Сталин, который с 1934 г. в параноической мании величия будет ощущать себя именно сверхчеловеком и — в качестве обожествленного вождя — претендовать на абсолютную власть над всем миром.

После этого, по необходимости несколько затянувшегося предисловия, я перейду к вопросу, в сущности никогда не освещавшемуся в печати: как во время дискуссии вела себя, что думала, как относилась российская внепартийная интеллигенция к ожесточенной борьбе внутри Коммунистической партии. Мы, я имею в виду интеллигенцию, служившую в разных советских учреждениях,— мы никак не могли сказать: «Коммунисты дерутся, грызутся между собою — нас это совсем не касается», так как, в конце концов, то, что происходило, весьма «касалось» нас и всей страны. О том, как реагировала эмиграция на дискуссию, можно судить, например, по статье моего товарища по партии, меньшевика С. Ивановича. С ним позднее, в 1933—1934 гг., уже ставши тоже эмигрантом, я сотрудничал в «Записках социал-демократа», выходивших в Париже под редакцией А. Н. Потресова. В берлинском журнале «Заря» Иванович писал: «Будем благодарны оппозиции за то, что она так красочно нарисовала картину ужасающей моральной клоаки, которая именуется РКП — Российской Коммунистической партией. Будем ей благодарны за то, что ее работа облегчает дело всех [130] тех кто в свержении Советской власти видит задачу социалистической партии».

В качестве фактического редактора органа ВСНХ я имел возможность, недоступную другим,— читать эмигрантские издания: «Социалистический вестник», «Руль», «Последние новости», «Возрождение». Их получал я от моего начальства, М. А. Савельева. И читая эти издания чувствовал, что мое отношение к оппозиции и вообще ко всей дискуссии не может быть таким прямолинейно-простым, как у эмигрантов, хотя бы уже потому, что никаких признаков «свержения Советской власти» я не видел. Вопрос об отношении к оппозиции был на самом деле совсем непростым и порождал в нашем кружке «Лиге наблюдателей», очень большие споры, колебания. Они происходили по этому вопросу и в других слоях интеллигенции. На первых совещаниях, посвященных анализу происходящей дискуссии, некоторые члены нашего кружка считали появление троцкистской оппозиции весьма положительным явлением. Эту точку зрения особенно поддерживал тот член «Лиги наблюдателей», которого назову Юристом. Он приводил следующие слова Сталина: «Оппозиция в своей безудержной агитации за демократию, которую она абсолютизирует, развязывает мелкобуржуазную стихию. Оппозиционеры, помимо своей воли, служат рупором для новой буржуазии, которая чихать хочет на демократию в партии, а хотела бы получить демократию в стране. Недаром меньшевики и эсеры сочувствуют оппозиции».

Подобного рода замечания сторонников ЦК, настаивал Юрист, хотя и преувеличивают размеры явления, все же правильно характеризуют политические тенденции в некоторых непартийных слоях населения, вызываемые троцкистской агитацией за внутрипартийную демократию. Она, по его мнению, вносит в антидемократизм, насажденный Октябрьской революцией, пусть очень слабый, пусть отдаленный, но все же какой-то запах, отзвук демократизма февральской революции. А это есть положительное явление. В качестве иллюстрации пробуждения в стране тяги к демократическим лозунгам, Юрист указывал на совещание инженеров в Ленинграде, где, к великому возмущению наместника Ленинграда, Зиновьева, раздались речи о «праве человека» и ошибочности всей большевистской идеологии и философии, [131] демагогически утверждающей, что творец прогресса не творческая мысль, а физический труд «рабочих от станка». Развивая свою мысль, Юрист говорил: «Хотим мы того или нет, но государственная власть осуществляется у нас Коммунистической партией, и нет даже намека на ее исчезновение падение или свержение. Считаясь с этим, нужно отдать себе отчет, какая организация этой партии более желательна, более выгодна для страны и для нас, демократов и социалистов. Партия, централистически и деспотически организованная, с отсутствием в ней какого-либо действительно выборного начала или партия, в которой проводится демократизм, есть некая свобода критики, т. е. свобода слова и печати, выборность должностных лиц. Конечно, партия такого вида. Но такая партия не может быть оазисом среди страны с вытравленными из нее всякими демократическими началами. Нельзя быть демократом в партии и диктатурщиком вне ее. Если бы демократизм, как его прокламирует Троцкий, действительно установился бы в партии, он неизбежно перешагнет через ее пределы и постепенно, сначала в сжатом объеме, а потом в более обширном размере начнет расползаться по стране, т. е. будет происходить, чего мы и желаем, здоровая эволюция советского строя».

Я и другие участники нашего кружка оспаривали эту ставку на оппозицию. Мы указывали, что в ее лидерах, ее носителях, не видим ни грана демократизма. Какой демократизм может насаждать, например, Пятаков, когда он типичный до мозга костей диктатурщик? Столь же мало демократического духа в самом Троцком, открывшем кампанию за внутрипартийную демократию. С 1905 года, прославляя железную диктатуру пролетариата, он постоянно издевался над всеми видами западноевропейской демократии. Нужно вспомнить, какие жестокие меры принимал Троцкий в его бытность комиссаром железнодорожного транспорта, чтобы разувериться в его демократизме. В 1920 г., во время дискуссии о профессиональных союзах, он доказывал, что нужно «перетряхнуть» профсоюзы, выбить из них всякий ненужный синдикалистский дух и в сущности сделать их бюрократическим аппаратом, выполняющим государственные задачи (именно это потом и было проведено в правление Сталина). Человек, проводивший подобные взгляды, не может быть искренним, [132] последовательным защитником проповедуемого им «Нового курса». Его вспышка любви к демократизму порождалась причинами чисто личного порядка, лишь желанием ударить по своим противникам из Политбюро. А в нем, как мы знаем из личных сношений с ними, например, Бухарин Каменев, Рыков, Томский, по своему психологическому укладу, по их отношению к окружающим, были намного демократичнее надменного и влюбленного в свою талантливость Троцкого. (Замечу в скобках: мы все очень не любили «наместника Ленинграда», «председателя Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала»— крайне нахального Зиновьева, и уже совсем враждебно и подозрительно,— о причинах этого еще придется говорить,— относились к Сталину.)

Наша главная критика оппозиции опиралась все-таки не на только что высказанные мотивы, а на иную базу. Дело в том, что оппозиция выступила не с одним «Новым курсом» Троцкого, а с заявлениями экономического, хозяйственного порядка. Это, во-первых, письмо в ЦК, подписанное Пятаковым, Осинским, Преображенским, В. Смирновым, и, во-вторых, декларация 46-ти, под которой подписались Пятаков, Преображенский, Серебряков, И. Смирнов, Антонов, Осинский, Бубнов, Сапронов, В. Смирнов, Богуславский, Струков, Яковлева, В. Коссиор, Рафаил, Максимовский, Белобородов, Альский, Муралов, Розенгольц, Сосновский, Воронский, Ев. Бош, Дробнис, Эльцин и пр. Почти все из 46-ти были в 1927 г. исключены из партии, а потом в царствование сумасшедшего Сталина истреблены.

Трое из нашего кружка, в их числе я, служили в хозяйственных учреждениях и по роду службы имели дело с экономическими вопросами, тогда как другие участники «Лиги наблюдателей» работали в иных областях, и у них не было достаточного знания об экономическом положении страны. Мы — «хозяйственники» их упрекали, что свое отношение к оппозиции, к «Новому курсу» Троцкого они устанавливают с помощью абстрактных рассуждений вне разбора экономической платформы оппозиции. Мы указывали, что если Троцкий атаковывал Центральный Комитет с точки зрения политической и внутрипартийной демократии, то «46» критиковали ЦК с точки зрения экономической, утверждая, что он ведет страну к гибели, к безвыходным кризисам, тяжелым экономическим потрясениям и что главная причина тому — отсутствие планового руководства страною, [133] а от успешности его «зависит судьба революции — полностью и целиком» (слова Троцкого в предисловии к «Новому курсу»[18]). Анализируя заявления и аргументы оппозиции, нетрудно обнаружить, что за ними стоит глубокое, неизгоняемозаложенное в самое нутро партии, в ее сознание и чувства,— неприятие, отвращение и отталкивание от НЭПа, о котором мне уже пришлось говорить на предыдущих страницах. Ленин провозгласил «всерьез и надолго» НЭП, новую экономическую политику. Не прошло и двух лет, а оппозиция от этой директивы поспешно отошла. У одних оппозиционеров их антинэп был прикрыт, но сказывался в самом характере их экономических построений. Другие оппозиционеры были более откровенны. Например, Пятаков заявлял, что «нэповской политике правительства (при этом он имел в виду больше всего Рыкова) нужно противопоставить настоящую коммунистическую политику». Были оппозиционеры, уже с полной ясностью указывающие, чего они хотят, куда идут: «новая экономическая политика не удалась, нужно возвратиться к военному коммунизму, к великим его инспирирующим принципам Октября». Указывая на это Юристу и тем, кто в нашем кружке с ним соглашался, мы говорили: «Год тому назад мы коллективными силами составляли меморандум о «Судьбе основных идей Октябрьской революции» и приветствовали отход страны от этих идей. Очевидно, ныне вы отрекаетесь от нашего меморандума, так как, сочувствуя оппозиции, вы тем самым вместе с нею идете к отказу от НЭПа, к возвращению к Октябрю, а в конечном счете туда и только туда и направлена мысль оппозиции».

Антинэповский характер мысли оппозиции с особенной силою проявлялся в ее постоянных криках о засилии частного торгового капитала. О его мощи и накоплениях она давала демагогические, фантастические, непомерно преувеличенные цифры. Она указывала, что подавляющая масса (70—80 % всех торговых предприятий) суть частные, но умалчивала, что большая часть этих предприятий были крошечными торговцами-одиночками, не имели магазинов, вели продажу с лотка, с руки, вразнос. Если бы их не было, ничего не было бы, [134] шествовала бы, особенно в деревне, торговая пустыня.

Оппозиция все время твердила о необходимости подчинить хозяйство плановому руководству, «собрать все предприятия в одну систему, повинующуюся единому мощному планирующему центру». Но что это значит конкретно, на это объяснений не давала. Мужик, крестьянское хозяйство, сельское хозяйство были вне поля зрения и внимания оппозиции. Зато она много говорила о «диктатуре промышленности» и желала самого мощного ускоренного ее развития, хотя для этого в стране не было средств. В целях получения побольше средств на восстановление и расширение основного капитала оппозиция хотела в цену продукции сверх себестоимости включить огромную прибыль. Продукция делалась от этого невероятно дорогой и не могла покупаться. Например, в 1922 г. пуд нефти стоил 24 копейки, а в 1923 г. оппозиция хотела увеличить цену до 34 копеек, из них 17 копеек представляли себестоимость, а остальные 17 копеек должны быть, теперь сказали бы, «автофинансированием»,— прибылью. Для противников оппозиции было совершенно ясно, что нельзя развертывать промышленность таким темпом. Все назидания Ленина в его предсмертных статьях, в частности его призывы не поддаваться «скоропалительному быстрому движению вперед» и «лучше меньше, да лучше», опубликованные в начале 1923 г., к концу года оппозиция полностью отбросила. Утверждая, что правительство ведет страну к великим потрясениям, оппозиция проходила мимо бесспорного факта, что огромный кризис сбыта осенью 1923 г. создан именно ее политикой. Это летом из ВСНХ Пятаков дал приказание трестам и синдикатам гнаться за большой прибылью. От этого цены промышленной продукции взлетели вверх, а так как цены сельскохозяйственной продукции в это время падали, то «ножницы», расхождение цен в этих двух секторах, о которых в апреле 1923 г. так хорошо говорил Троцкий, раздвинулись с угрожающей широтой. Для борьбы с ножницами была создана особая комиссия, в нее должен был войти Троцкий, но он в ней участвовать не пожелал. Чем мотивировался его отказ — не знаю, но это у многих из нас еще более увеличило холодное к нему отношение. В 1923 г. был сравнительно хороший урожаи, город не мог проглотить излишков крестьянского хлеба, цены на хлеб, не находя сбыта, страшно падали. Чтобы их поднять, правительству пришлось начать экспорт [135] хлеба за границу, где цены были значительно выше, чем в СССР. Вот этот акт, а с другой стороны строгий приказ государственной промышленности не гнаться за непомерной прибылью, снизить промышленные цены, создал сближение лезвий «ножниц» и оздоровил экономическую обстановку. Это был конкретный пример удачного планирования руководства хозяйством, в отличие от загадочного и неясного планирования, певцами которого была оппозиция. Не хочу забегать вперед, все же не могу умолчать, что в экономической политике оппозиции было in Spe, в зародыше, почти все то, что потом осуществлялось при Сталине в течение пятилеток, создавая населению величайшие мучения.

Предвидеть все это в 1923—1924 гг., конечно, никто не мог, но мы в нашем кружке «Лига наблюдателей», хорошо вооруженные знанием состояния экономики, были глубоко убеждены, что экономическая политика оппозиции троцкистов, с ее вздохом по Октябрю, неправильна, опасна, вредна. Потому-то мы и были против оппозиции и за экономическую политику Центрального Комитета, Политбюро и правительства, наиболее ясно выражаемую в 1923 и 1924 гг. докладами Каменева, Рыкова и Зиновьева. Разумеется, будучи не коммунистами, мы не могли разделять все, что они говорили и проповедовали на свойственном им партийном и коммунистическом жаргоне, но основу взятой ими политики мы разделяли и, поскольку это зависело от нас, стремились помочь ее осуществлению. Здесь, конечно, не место излагать правительственную политику 1922, 1923 и 1924 гг. Она была здоровой: руководители ее без оговорок стояли за НЭП[19], считали, что сельское хозяйство имеет первенствующее значение для всей экономики страны, что нужно повышать уровень жизни не только рабочих, но, с помощью кооперации, и крестьян и, разумеется, развивать индустрию, однако не в темпах каторжных, а посильных для населения.

После долгих и страстных дебатов наши аргументы против оппозиции были целиком приняты всеми участниками «Лиги наблюдателей». Не без колебания аналогичную с нами позицию в этом вопросе приняли и многие другие беспартийные специалисты, работающие в хозяйственных учреждениях. [136]

Все же оставалась группа (ее большинство служило не в хозяйственных учреждениях), видевшая в «Новом курсе» Троцкого обещания способных осуществиться в стране демократических перспектив. Но речь Троцкого на XIII съезде партии в мае 1924 г. отбросила далеко от него многих, верующих в «Новый курс» беспартийных людей. На съезде он защищал свой «Новый курс» без свойственных ему напора и страстности, а с поразительной мягкостью и осторожностью. Весь тон его был примирительный. Он находил, что никакого «мелкобуржуазного» уклона не обнаружил, подчеркивал, что в сущности он лишь развивает принятую 5 декабря резолюцию ЦК о внутрипартийной демократии, которая требовала «серьезного изменения партийного курса и систематического проведения принципов рабочей демократии». О злостном бюрократизме, царящем в партии, перерождении ее руководителей у него ни слова; только замечания, что нужно больше внимания к молодежи «при руководящем положении старшего поколения» и больше «прислушиваться к голосу партийных масс», «не считать всякую критику проявлением фракционности». Перед этим, на XII конференции партии в январе 1924 г. (на ней по болезни Троцкий не присутствовал), с резкими речами против ЦК выступало много оппозиционеров. На XIII съезде партии, кроме Преображенского, сказавшего умеренную речь, ни один из оппозиционеров не говорил. Они, очевидно, знали, что это будет бесполезно, но среди делегатов съезда было несомненно немалое количество сочувствующих Троцкому, так как его появление на трибуне, так же как на XII съезде, было встречено овацией, «оглушительными аплодисментами», в глазах Сталина, конечно, неприличными. Оппозиционеры молчали, зато явно дирижированные речи против Троцкого лились рекою. Директива была дана: распни его! Тон задавал Зиновьев, объявивший, что «Новый курс» Троцкого «небольшевистское произведение» и «в нем нет ни грана большевизма».

Нам, не бывшим на съезде, но внимательно следящим за ним по газетным отчетам, было просто странно читать, что в защиту Троцкого никто не выступил, кроме какого-то никому не известного французского коммуниста, речь которого переводил съезду Луначарский. Француз проявил поразительную смелость. Зная, что он находится, так сказать, в клетке с тиграми, в перенасыщенной антитроцкизмом среде, и «отдавая себе отчет, [137] как он сказал, в рискованности своей позиции», этот француз заявил, что никакого принципиального разногласия между борющимися в партии сторонами, по его убеждению, нет, а есть только дискредитирование такой большой революционной фигуры, как Троцкий, и клевета и ложь, направленные против оппозиции[20]. Слушая француза, антитроцкисты рычали от злобы, крича: «Позор!» Фамилия этого смелого человека — Суварин. Через двадцать пять лет мне довелось познакомиться с этим талантливейшим публицистом, ставшим убежденным противником коммунизма и бесспорно одним из лучших в мире знатоком советского коммунизма. Беспартийных поклонников Троцкого, а об этом я знаю из разговоров с ними, поразила не столько «вялость» его самозащиты, сколько одно место в его речи: «Никто из нас не хочет и не может быть правым против своей партии. Партия в последнем счете всегда права, потому что партия есть единственный исторический инструмент, данный пролетариату для разрешения его основных задач.. . Я знаю, что быть правым против партии нельзя. Правым можно быть только с партией и через партию, ибо других путей для реализации правоты история не создала. У англичан есть историческая пословица: «Права или не права, но это моя страна». С гораздо большим историческим правом мы можем сказать права или не права в отдельных частных, конкретных вопросах, в отдельные моменты, но это моя партия»[21].

Непонятно, как мог держать такую идолопоклонническую речь Троцкий! Не он ли четыре месяца перед этим в своем «Новом курсе» показывал неправоту партии, ее гниение, вырождение ее руководителей, их презрение к свободе мнений, гнусность их обращения с партийной массой, засилие «аппарата», разложение партии ядом бюрократизма и прочее, и прочее? Выступив против партии с оскорбительными обвинениями, Троцкий поспешил отбежать назад. Говоря, что партия «всегда права», он как бы становится перед нею на колени. Неожиданная декларация о неизменной «правоте», непогрешимости [138] большевистской партии была на съезде встречена весьма критически, тем более что, по убеждению противников Троцкого, все его прошлое свидетельствует о борьбе с этой партией. Первою против него выступила «вдовствующая» Крупская, сказавшая, что если партия всегда права, то тогда не следовало бы вести дискуссии, а тем более «их дублировать». Тоном учителя, дающего урок, то же самое сказал Сталин, а Зиновьев, присоединяясь к ним, язвительно заметил, что «кисло-сладкие комплименты по адресу партии ей не нужны».

Над всеми этими событиями теперь горы пыли, пласты забвения. Кто теперь будет об этом вспоминать. Но в мае 1924 г. в партийных и беспартийных, но интересующихся политикой кругах Москвы о фразе Троцкого много говорили. Он подсек ею свой авторитет. Круто и смело говорившееся в брошюре «Новый курс» — фразой об имманентной непогрешимости и правоте партии смялось, сделалось несерьезным.

[…]

ГЛАВА IV

СМЕРТЬ ЛЕНИНА

Восемнадцатого января 1924 г., за три дня до смерти Ленина, Крупская читала ему рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни». Содержание его многим известно. Через снежную пустыню, куда нога человеческая еще не ступала, пробирается к пристани реки больной, умирающий с голода, человек. Он уже не может идти, он ползет. А недалеко от него ползет, тоже умирающий с голода, волк. Волк угрожает человеку, набрасывается на него, между ними начинается борьба, в которой и волк, и человек теряют последние остатки своих сил. Человек все-таки побеждает и полумертвый, полубезумный доползает до цели. Рассказ Джека Лондона,— передавала Крупская,— чрезвычайно понравился Ленину. Так и должно быть. Рассказ полностью отвечал его натуре. «Любовь к жизни», воля к жизни, борьба за жизнь у Ленина была неистовая. Я это почувствовал еще в Женеве в 1904 г., вскоре после знакомства с ним. Позднее эта жажда, с бессознательной тягой к политическому бессмертию, проявилась у Ленина еще сильнее. Троцкий не прав, будто во время болезни на Ленина нападали периоды такого отчаяния, что он не верил докторам и не желал выслушивать их уверения, что может поправиться. Сестра Ленина Мария Ильинишна, наоборот, говорила, что Ленин «как лев» боролся с болезнью и послушно исполнял все требования лечивших его врачей. Он верил, что так или иначе, но осилит болезнь. Эта вера, огромная заложенная в него живучесть, эта воля к жизни, по мнению лечившего Ленина доктора Крамера, сделала чудо: он начал оживать, ходить, говорить, читать газеты, интересоваться политическими вопросами даже после третьего удара невероятной силы, превратившего его в полутруп. Другие люди после такого удара обычно умирают, а Ленин прожил еще десять месяцев. При свойственной ему психологии и глубоко заложенной вере, что одолеет болезнь, Ленин, разумеется, не мог требовать доставки ему яда, чтобы покончить с собою.

[141] Как я уже писал, этот гулявший по Москве слух мог исходить от людей, не знавших или не желавших знать одну из характерных черт Ленина.

21 января, в 6 часов 50 минут, Ленин умер. Смерть последовала при параличе дыхания и явлении гипертермии — нагревании тела до 42°. Общая картина болезни исчерпывающим образом объяснена врачами. У Ленина был резко выраженный общий артериосклероз на почве преждевременного изнашивания артерий. От глубокого изменения мозговых артерий (сужений просветов этих артерий) происходил недостаточный приток крови в мозг, отсюда обширные очаги размягчения ткани мозга вызывавшие в последнее время параличи конечностей, расстройство речи. 22 января в Горках профессором Абрикосовым, в присутствии целого синклита врачей, произведено вскрытие тела, продолжавшееся почти пять часов. В результате его появился отчет (акт) о патолого-анатомическом состоянии умершего. Немедленно опубликованный в газетах, он произвел на многих, в том числе и на меня, шокирующее впечатление. Этот акт говорит решительно обо всем, что в болезненном или здоровом состоянии находилось внутри Ленина. Все было вскрыто. Ничто не оставлено без анализа. О всем и всех изъянах дан самый детальный отчет — о головном мозге, покрове черепа, сердце, легких, брюшной полости, селезенке, почках, мышечной системе. Кажется, никогда еще и нигде в мире не представляли умерших правителей страны, царей, королей и т. д., в таком обнаженном до последней, до крайней анатомической степени виде. Никаких анатомических секретов, все показано. В нашем кружке «Лиге наблюдателей» тот участник его, которого я назвал Юристом, позднее говорил, что в публикации акта детального вскрытия тела Ленина проявилось свойственное большевикам грубоматериалистическо-анатомическое отношение к человеку. На это другой участник, Икс, указал, что составлять подробнейший врачебный акт, конечно, было важно и нужно, но не следовало его печатать одновременно с выражением чувств любви, скорби, почтения к умершему. Я помню, как в редакции «Торгово-промышленной газеты» один из наших сотрудников, Штромберг, говорил со мною на ту же тему.

«Мы знали Ленина как вождя революции, законодателя, правителя страны, если хотите — диктатора, заменившего династию царей. Можем ему [142] симпатизировать или не симпатизировать, это дело наших убеждений. Но Ленин — человек, это психика, а нам его потрошат, выворачивают наружу и этим как бы внушают: Ленин только материя, только собрание такого-то характера и состояния полушарий головного мозга, кишок, брюшной полости, сердца, почек, селезенки. В этом есть нечто шокирующее».

В акте вскрытия мои знакомые коммунисты обращали больше всего внимания не на это, а на другое: головной мозг Ленина весит — 1340 граммов. Коммунист Ходоров, давший одновременно для «Правды» и для «Торгово-промышленной газеты» поминальную статью о роли Ленина в китайских делах, плача, скорбя о его смерти, уверял меня, что ленинская гениальность находится в прямой связи с весом, величиной его мозга. Якобы такой величины у людей обычного габарита не бывает. По наведенным некоторыми сотрудниками «Торгово-промышленной газеты» справкам оказалось, что вес мозга у мужчин вообще колеблется от 1100 до 1400 граммов, часто достигая 2000 граммов, и с этой точки зрения мозг Ленина ничего экстраординарного не представляет. Вдобавок, врачи нам объяснили, что если уже искать причины образования «гениального мозга», важность приобретает совсем не вес, не обширность мозга, а его серое вещество. Я сообщаю, что тогда говорилось, а верно это или нет — не знаю.

Как отнеслось население к смерти Ленина?— Совсем не так, как изображала иностранная печать. Мой антикоммунизм ни при каких условиях не может сделать из меня лжесвидетеля. Я должен сказать, что, если взять, например, Москву, огромная часть ее населения к смерти Ленина отнеслась несомненно с печалью, с чувством какой-то важной утраты. Я не говорю о Коммунистической партии. Она всем обязана Ленину и без него не существовала бы. Масса лиц, бывших ничем, благодаря Ленину и сделанной им революции, стала чем-то, подошла к власти, вступила в господствующий класс, и вполне понятно, что эти лица искренно, горько оплакивали того, кто вытащил их из политического небытия, состояния ничтожества. Но печаль, а в причины и мотивы ее здесь не вхожу (это сложный вопрос), чувствовалась в рабочей среде, среди мелких служащих и части беспартийной интеллигенции, с введением НЭПа ставшей активно работать в советском аппарате. НЭП, [143] новая экономическая политика, удалившая удушающие страну порядки военного коммунизма, создала симпатию к Ленину в слоях, далеко стоящих от какой-либо политики. В доме, где я жил, дворником служил безграмотный, в минимальной степени развитой Степан Антонович, после многих лет жизни в столице, в Москве, сохранивший душу крестьянина самого отсталого сельского захолустья. Попав во время войны в плен в Австрии он пробыл там три года и из всего, что там видел (он был недалеко от Вены), он вынес только два наблюдения и заключения: «Чудной народ! Взвешивают они не по-нашему, на пуды и фунты, а на кило («на килу», как он говорил), и все австрийцы — кулаки, все носят сапоги или кожаную обувь».

Этот самый Степан Антонович мне поведал, что ему очень, очень жалко, что «Ленин помер». Когда я спросил: почему же он так жалеет Ленина, он мне ответил: «Да ведь это Ленин приказал открыть рынки и лавки, позволил торговать тем, что нужно. Это после его приказа появился и ситный (белый) хлеб, и настоящий ржаной, и картошка, и сахар. Не сделай этого Ленин, мы бы и по сей день стояли бы голодными в очередях». Представление о Ленине как правителе-избавителе от тяжких бед и грабежа было несомненно распространено среди крестьянства. О большом почтении к нему среди крестьян я впервые узнал в 1922 г., попав в село Васильевское в 60 верстах от Москвы. Один тамошний крестьянин мне весьма подробно стал объяснять, что «Ленин русский человек, крестьян он уважает и не позволяет их грабить, загонять в колхоз, а вот другой правитель — Троцкий — тот еврей, тому на крестьян наплевать, труд и жизнь их он не знает, не ценит и знать не желает».

23 января гроб с прахом Ленина был из Горок перевезен в Москву и водружен в великолепном Колонном зале Дома профессиональных союзов. Мимоходом замечу, это здание, построенное еще в 1784 г., называлось до войны Благородным Дворянским Собранием, в нем устраивались приемы царей, дворянские собрания, благотворительные вечера и концерты. В течение трех дней сотни тысяч людей непрерывным потоком шли к гробу «проститься с Лениным». Шли и днем, и ночью. Холод, мороз стоял нестерпимый, люди зябли, простуживались и все-таки стойко целыми часами дожидались очереди пройти к гробу. Мне кажется, что у русского народа [144] есть гораздо большее, чем у других народов, особое мистическое любопытство, какая-то тяга посмотреть вообще на труп, на покойника, на умершего, в особенности, если покойник тем или иным выделялся из общего ранга. В паломничестве к гробу Ленина было и это любопытство, но несомненно было и другое чувство: засвидетельствовать перед покойником свое к нему уважение, любовь, признательность или благодарность. Пошла туда и наша редакция «Торгово-промышленной газеты», получившая от комиссии по организации похорон возможность пройти к гробу без долгих часов стояния в очереди. Без этого мы не могли бы своевременно выпустить газету. Отправился и я вместе с другими моими сотрудниками. Не идти я и не мог бы. В глазах мне подчиненных людей и моего начальства в ВСНХ это было бы большой и немедленно всеми замеченной демонстрацией. А делать ее у меня никаких мотивов не было. У меня, наоборот, были мотивы за то, чтобы идти. Во-первых, я действительно хотел взглянуть в последний раз, назовем это «проститься» с тем, чье большое политическое влияние я испытывал в годы моей молодости, двадцать лет перед этим, в течение 1901 —1904 гг. Во-вторых, Ленин последнее время был для меня больше всего смелым зачинателем НЭПа, человеком 1921 г., а не человеком 1917 г., захватившим власть, разогнавшим Учредительное собрание, ставшим осуществлять те идеи, провал которых наш кружок («Лига наблюдателей») с большим удовлетворением установил в своей памятке «Судьба основных идей Октябрьской революции».

Гроб Ленина в Колонном зале был поставлен столь высоко, окружен таким количеством пальм, венков, цветов, прохождение около гроба должно было совершаться с такой быстротой, что, в сущности, умершего Ленина я и не увидел. Три или четыре года спустя, в 1927 или 1928 г., проходя по Красной площади, я решил зайти в Мавзолей Ленина. От того, что я там увидел, впечатление осталось удручающее, отвратительное. Под стеклянным колпаком лежала небольшая лакированная кукла с желтенькими усами. Каким-то лаком было покрыто ее лицо. Ничего, ну, абсолютно ничего, сколько-нибудь схожего с человеком, которого я знал. Лет двенадцать перед этим, будучи в Париже, я зашел в музей Гревэн на бульваре Монмартр. Там из воска и разного материала специалисты делают с большим искусством точные «портреты»-фигуры в натуральную величину персон, по [145] тем или иным причинам попадающим в поле большой актуальности, в поле обостренного внимания публики Таковым может быть и король, и какой-нибудь генерал" ученый, политический деятель, артист или кровавый преступник-убийца. Фигуры из воска музея Гревэн верх совершенства в сравнении с грубой фабрикацией под наименованием «Ленин», находившейся под колпаком в Мавзолее. Мощи Ильича мне показались величайшей насмешкой над живым Лениным. Откуда, как, у кого появилась мысль выпотрошить все внутренности из трупа Ленина и из чего-то немногого после этого оставшегося создать подобие человека,— мумию? У кого родилась идея под видом останков Ленина сохранить эту штуку в особом Мавзолее?

Об этом, совершенно так же, как о многом другом неизвестном, о чем мне пришлось говорить на предыдущих страницах, до сих пор ничего не было в печати. «Предысторию» Мавзолея Бухарин поведал Рязанову, а я узнал ее не прямо от него, а в передаче некоторых посредников. Нюансы, оттенки мысли, выражения людей, создававших эту «предысторию», крайне интересны. Вряд ли мне удастся их передать во всей их «выпуклости», тем не менее я постараюсь, чтобы, хотя бы грубо и кратко, была охарактеризована позиция в этом вопросе Калинина, Сталина, Рыкова.

Троцкий в своей автобиографии писал, что «на Красной площади воздвигнут был при моих протестах недостойный и оскорбительный для революционного сознания Мавзолей». Когда Троцкий протестовал? Конечно, не тогда, когда Мавзолей с бальзамированным трупом Ленина уже появился. Тогда протестовать было поздно и невозможно, да и во время появления Мавзолея Троцкий был не в Москве, а в Сухуме. Протестовал Троцкий задолго до этого, и досадно, что нигде в своих воспоминаниях он об этом не рассказывает.

Вот что можно установить из рассказов Бухарина. Вероятно, в последних числах октября 1923 г. сошлись шесть лиц из Политбюро — Троцкий, Бухарин, Каменев, Калинин, Сталин, Рыков. Это не было заседанием Политбюро. Зиновьев и Томский на нем не присутствовали, не было ни записи происходившего разговора, ни какого-либо зафиксированного решения. Это было только беседой. Сталин сообщил, что по полученным им сведениям состояние здоровья Ленина внезапно столь ухудшилось, что можно опасаться смертельного исхода. [146] Ряд соображений подсказывает, что Сталин имел в виду резкое ухудшение положения Ленина после его поездки 19 октября из Горок в Москву. Отсюда я и вывожу, что совещание происходило в последних числах октября или в начале ноября.

Отзываясь на сообщение Сталина, Калинин указал, что надвигающаяся смерть Ленина ставит перед партией важнейший вопрос о его похоронах. «Нужно обдумать все к ним относящееся. Это страшное событие не должно нас застигнуть врасплох. Если будем хоронить Владимира Ильича, похороны должны быть такими величественными, каких мир еще никогда не видывал».

Сталин вполне поддерживал Калинина: «Нужно действительно все обдумать заранее, чтобы не было никакой растерянности, незнания, что делать в часы великой скорби. Этот вопрос, как мне стало известно, очень волнует и некоторых наших товарищей в провинции. Они говорят, что Ленин русский человек и соответственно тому и должен быть похоронен. Они, например, категорически против кремации, сжигания тела Ленина. По их мнению, сожжение тела совершенно не согласуется с русским пониманием любви и преклонения пред усопшим. Оно может показаться даже оскорбительным для памяти его. В сожжении, уничтожении, рассеянии праха русская мысль всегда видела как бы последний высший суд над теми, кто подлежал казни. Некоторые товарищи полагают, что современная наука имеет возможность с помощью бальзамирования надолго сохранить тело усопшего, во всяком случае достаточно долгое время, чтобы позволить нашему сознанию привыкнуть к мысли, что Ленина среди нас все-таки нет». Речь Сталина была длинная, верткая, но что я верно передаю ее смысл и направление, можно судить по ответу на нее, который с величайшим возмущением сделал Троцкий: «Когда тов. Сталин договорил до конца свою речь, тогда только мне стало понятным, куда клонят эти сначала непонятные рассуждения и указания, что Ленин — русский человек и его нужно хоронить по-русски. По-русски, по канонам русской православной церкви, угодники делались мощами. По-видимому нам, партии революционного марксизма, советуют идти в ту же сторону — сохранить [147] тело Ленина. Прежде были мощи Сергия Радонежского и Серафима Саровского, теперь хотят их заменить мощами Владимира Ильича. Я очень хотел бы знать, кто эти товарищи в провинции, которые по словам Сталина, предлагают с помощью современной науки бальзамировать останки Ленина создать из них мощи. Я бы им сказал, что с наукой марксизма они не имеют абсолютно ничего общего».

В полном согласии с Троцким и с таким же возмущением говорил Бухарин. Превращение в бальзамированную мумию останков Ленина, по его мнению, до такой степени оскорбительно для его памяти, до такой степени противоречит, не вяжется со всем его материалистическим, диалектическим мировоззрением, что об этом не может быть и речи.

«Я замечаю, что где-то в партии, из каких-то щелей несет странным духом. Хотят возвеличить физический прах в ущерб идейному возвышению. Говорят, например, о переносе из Англии к нам в Москву праха Маркса. Приходилось даже слышать, что сей прах, похороненный около Кремлевской стены, как бы прибавит «святости», значения всему этому месту, всем погребенным в братском кладбище. Это чорт знает что!»

В таком же духе возражал Сталину и Каменев. Он указал, что существует предложение (его особенно поддерживает Зиновьев) переименовать Петроград в Ленинград. Такой акт, отмечающий грандиозное значение Ленина в истории Октябрьской революции, вместе с изданием в десятках миллионов экземпляров его сочинений, явится действительным почитанием памяти Ленина. Что же касается сохранения тела Ленина, он, Каменев, видит в этом своеобразный и странный отголосок того «поповства», которое бичевал Ленин в своей философской книге.

По-видимому, на Сталина и на Калинина протесты Троцкого, Бухарина и Каменева впечатления не произвели. Сталин отказался назвать имя «товарища из провинции», предложившего произвести бальзамирование останков Ленина, а Калинин продолжал настойчиво твердить, что Ленина нельзя хоронить как простого смертного. Странную, но клонящую к Сталину и Калинину позицию занял Рыков. Он находил весьма неудачной вообще идею устройства кладбища на Красной [148] площади у Кремлевской стены: «Принесли туда несколько сот гробов, якобы защитников Октябрьской революции и сложили в братские могилы. Но были ли они действительными защитниками революции, а не случайно убитыми и даже врагами этой революции, этого точно мы не знаем. Этот вопрос кое-кем поднимался в 1919 г., когда хоронили в том же месте Я. М. Свердлова». Из того, что до меня дошло, можно было понять, что Рыков тоже считал, что Ленина нужно хоронить как-то по-особому и, во всяком случае, вне братского кладбища. В моих встречах с ним вопрос о похоронах Ленина никогда не затрагивался, позиция Рыкова в этом вопросе делала для меня невозможной его постановку. Что же случилось, когда Ленин умер и уже безотлагательно потребовалось установить, как его хоронить? О принятом на этот счет решении не знали даже в высокостоящих рядах партии. Например, Е. Ярославский занимал важнейший пост секретаря Центральной Контрольной Комиссии партии, куда, по определению Сталина, могли входить лишь люди, равные «цекистам». И все-таки даже он, Ярославский, не знал, что решено, и потому в своей поминальной статье (над нею потом издевались), помещенной 26 января в «Правде», писал: «Родной Ленин! Смертное тело твое — скроем в землю, а дело твое, твои мысли останутся с нами в нас»[22]. В том-то и дело, что было решено не скрывать, не зарывать останки Ленина в землю. И в том же самом номере «Правды», в левом уголке четвертой страницы, явно избегая эпатировать партию и население, скромненько напечатано следующее постановление президиума Центрального Исполнительного Комитета Союза, подписанное председателем ЦИК Калининым. «Идя навстречу желанию, заявленному многочисленными делегациями и обращениями в ЦИК СССР; и в целях предоставления всем желающим, которые не успели прибыть в Москву ко дню похорон, возможности проститься с любимым вождем, президиум ЦИК Союза постановляет:

1. Гроб с телом Владимира Ильича сохранить в склепе, сделав последний доступным для посещения. [149]

2. Склеп соорудить у Кремлевской стены на Красной площади среди братской могилы борцов

Октябрьской революции»[23].

Когда это постановление появилось, оно показалось мне и другим каким-то ребусом. Оно двусмысленное. С одной стороны, сохранение тела Ленина должно носить как будто временный характер — дать не приехавшим делегациям из провинции возможность «проститься» с любимым вождем. С другой стороны, «склеп» совсем не для временной цели, а навсегда для его постоянного посещения. Объяснение ребуса оказалось простым. В Политбюро была группа, которая, не считаясь с протестами Троцкого, Каменева, Бухарина, твердо решила труп Ленина бальзамировать и сохранять. За это стояли Сталин, Рыков, Калинин. Заявление Калинина, что в ЦИК будто бы поступали от «многочисленных делегаций» «просьбы и предложения сохранить останки Ленина» (по «русским» канонам сделать из них мощи), было, разумеется, ложью, враньем. Все было решено без этих обращений. 26 января открылся Второй Всесоюзный съезд Советов. Казалось бы, он-то и должен бы решить вопрос о «мощах». Это сделано без него, до него, так как уже 25 января президиум ЦИК опубликовал свое постановление о сооружении «склепа». Съезду Советов, по предложению, подчеркну,— Рыкова осталось постановление утвердить, одновременно с переименованием Петрограда в Ленинград, что тоже было уже сделано Петроградским Советом по предложению Зиновьева. Стоит напомнить, что строившийся втайне, впопыхах и с огромной скоростью склеп немедленно после переноса в него останков Ленина был закрыт и доступ туда запрещен. Официально это мотивировалось тем, что не окончены работы по оборудованию внутри склепа, на самом же деле была другая, более важная, причина: труп Ленина стал быстро разлагаться, его нужно было по-новому препарировать, а потом все последующие годы поддерживать особым туалетом. Спешно сделанный деревянный мавзолей заменен в 1929 г. другим, солидным, из гранита. При приближении немцев к Москве мумия Ленина была куда-то увезена. Я слышал, что вместо прежней мумии Ленина была сделана другая, вся новая и более [150] на него похожая. Так ли это — не знаю. Место недалеко от Мавзолея продолжает быть кладбищем высоко-стоящих персон коммунистического режима. По непонятным мне причинам, трупы одних подвергаются сожжению и прах их хранится в урнах; такой операции подверглись, например, тела М. Горького, Крупской, Куйбышева, Щербакова. Другие, как все до начала тридцатых годов, погребаются без сожжения в гробах — Калинин, Жданов[24].

[151]

ГЛАВА V

ДЗЕРЖИНСКИЙ В ВСНХ СССР

Во второй половине 1922 г., о чем уже говорил в первой части моих записок, я был приглашен участвовать в «Торгово-промышленной газете», только что появившемся органе Высшего Совета Народного Хозяйства (ВСНХ). И с этого момента, в течение почти шести лет, в качестве заместителя ответственного редактора газеты (М. А. Савельева), я имел возможность не просто наблюдать, но и принимать на своем посту самое близкое участие в деятельности ВСНХ.

Годы 1922 и 1923 были периодом граничащего с хаосом неустройства и переустройства советской промышленности. Введение НЭПа во второй половине 1921 г., провозглашение коммерческого расчета обязывало покончить с системой безденежных расчетов, снабжением промышленности с помощью конфискации продукции сельского хозяйства. Коммерческий расчет требовал твердой валюты. Ее не было. Деньги представлял так называемый «совзнак» (советский знак), а ценность его в процессе инфляции падала так, что, например, 1 октября 1922 г. купюра в 100 000 совзначных рублей по своей покупательной ценности равнялась приблизительно одной двадцатой довоенной копейки. Только 11 октября 1922 г. объявлено установление твердой валюты — червонца (10 рублей), покрытого на 25 процентов золотом и устойчивой иностранной валютой, и потому большая часть этого года прошла при денежном хаосе. В денежной массе, находившейся в обращении на 1 января 1923 г., твердая валюта, червонец, занимала 3 процента, все остальное — «совзнак». Только осенью 1923 г. червонец занял главенствующее (74 процента) положение в денежной массе, а 15 февраля 1924 г. прекратилась всякая эмиссия и обращение всеми проклинаемых «совзнаков». Следовательно, лишь к концу 1923 г. промышленные предприятия, опираясь на твердый измеритель, получили возможность приступить к настоящему счетоводству, вести калькуляцию себестоимости продукции, составлять [152] обоснованные балансы, уйти от фантастического счетоводства времени военного коммунизма, которое бухгалтеры и счетоводы называли «филькиной грамотой». НЭП, разрушая существующие до него организационные формы, привел к созданию множества объединений, названных «трестами», управляющих фабриками и заводами. К концу 1922 г. их насчитывалось 478. Они росли как грибы. Спешно созданные, многие из них представляли собой совершенно негодные организации. Их потом пришлось уничтожать. Строительство трестов вообще происходило слепо, без ясного установления их прав, обязанностей, их отношения к Высшему Совету Народного Хозяйства и местным органам. Некоторые из них, наиболее мощные, считали себя настолько автономными и свободными, что почти не считались с ВСНХ. Лишь 10 апреля 1923 г. и 17 июня того же года, после почти двухлетнего существования трестов, были опубликованы декреты, оформляющие положение трестов и указывающие, что их производственные планы и личный руководящий персонал должны утверждаться ВСНХ[25]. Статут трестов составлялся при главенствующем участии Пятакова, а он, с присущим ему тяжелым, ультрацентралистическим администрированием, старался оставить минимальную свободу дирекциям фабрик и заводов. Событием большой важности и для промышленности было образование «СССР» — Союза Советских Социалистических Республик, прокламированного в конце 1922 г., утвержденного сначала ЦИК СССР в июле 1923 года, потом Съездом Советов в январе 1924 г. Его конституция вызвала необходимость точно установить, какие органы и учреждения имеют значение общесоюзное, а какие — характер республиканский. Отсюда появление Высшего Совета Народного Хозяйства СССР и советов народного хозяйства РСФСР, Украины, Белоруссии и т. д. ВСНХ СССР делался верховным органом промышленности всех республик, и под непосредственное его управление вошла преобладающая масса производства и занятых в нем рабочих, сосредоточенных в 72 крупнейших трестах.

Сопровождая эти изменения, подвергалась глубокому преобразованию вся структура ВСНХ, существовавшего до 1921 г. Вместо главков и центров военного коммунизма [153] в ВСНХ образовались две большие части. Это «ГЭУ» — Главное Экономическое Управление, с рядом отделов, намечающих планирование и регулирование промышленности, и ЦУГПРОМ — Центральное Управление Государственной Промышленности, с помощью соответствующих директоратов, вместе с Главметаллом и Главэлектро, осуществляющее управление трестами, от которых торговые операции были выделены в «синдикаты» и «торги». В эпоху гражданской войны существовала особая чрезвычайная комиссия по снабжению Красной Армии. В 1921 г. она была упразднена, и функции ее по обслуживанию армии и обороны переданы в образованное в ВСНХ Военное Управление. За все шесть лет моей службы в ВСНХ, я в эту сторону, тем более что она была законспирирована, никогда не глядел и о том, что там делалось, никогда не узнавал. В этом отношении я, без всякого сговора с другими, следовал примеру всех беспартийных работников ВСНХ, желавших таким отношением к Военному Управлению гарантировать себя от каких-либо подозрений в интересе к секретным делам, относящимся к обороне. Этим, вероятно, объясняется, что, например, на меньшевистском процессе 1931 г., где подсудимым пришито выдуманное обвинение в желании «иностранной военной интервенции», ни разу не было сказано, не было выдумано, что они выдавали, хотели или делали попытки выдать «военные секреты».

Может быть, я представил изменения, происходившие в организации управления советской промышленностью в излишне краткой форме, упускающей некоторые важные стороны. В огромной степени эти изменения шли ощупью, неуверенно, сбивчиво. Многое устанавливалось, а через короткое время подвергалось самой существенной переделке. ВСНХ помещался в так называемом «Деловом Дворе», огромном здании, выстроенном в 1913 г. московским купечеством, с целью сосредоточить в одном месте многочисленные промышленные представительства и конторы. «Деловой Двор» в 1921—1923 гг. являл картину постоянного перемещения из одного места в другое, из одного этажа в другой, организующихся отделов ГЭУ и ЦУГПРОМА. Помещения наскоро разгораживались перегородками из фанеры, люди усаживались в этих загородках, а через месяц их переводили куда-то в [154] другое место. То был, по выражению того времени, "фанерный период» жизни ВСНХ, следовавший за "удельным периодом» в организации промышленности, когда тресты представляли собою «удельные княжества», мало считающиеся с центром. Процесс реорганизации управления мог бы происходить менее хаотично, много разумнее, не вызывая стольких ненужных, бесплодных трат энергии, если бы в ВСНХ была какая-то авторитетная, дирижирующая фигура, если бы в нем был «хозяин», способный в нужные моменты твердо говорить одному «да» и другому «нет». Ни такого хозяина, ни способного его заменить коллектива не было. Сначала, при образовании ВСНХ, его председателем стал Осинский; в 1918—1920 гг.— Рыков; в 1921 — 1923 гг.— Богданов. В 1923 г. в нем снова появился Рыков, ибо была потребность в «хозяине», а он показал свои способности управлять ВСНХ в эпоху военного коммунизма. Но Рыков, со времени болезни Ленина, фактически занимал пост председателя Совета Народных Комиссаров, у него было слишком много другой важной работы. Действительно управлять ВСНХ, дирижировать происходящими в нем реорганизациями, он не имел времени. В сущности, он лишь в отдалении присматривал за тем, что там делалось. То, что он не делал, не мог делать, а должен был делать,— выпадало на долю его предшественника и помощника Богданова и на Пятакова, посланного со специальной задачей способствовать перестройке ВСНХ.

[…] Полной противоположностью «мямле» Богданову был Пятаков — другой помощник Рыкова. Кстати сказать, как и Богданов, он сын богатой киевской семьи, черпавшей свои доходы из сахарной промышленности. До двадцати лет (до 1910 г.) Пятаков называл себя анархистом и с презрением смотрел не только на меньшевиков, но и на большевиков, видя в них простую разновидность реформистской социал-демократии. Не знаю, когда он стал большевиком; известно только, что во время войны, уже будучи большевиком, Пятаков, вместе с Евгенией Бош, через Японию перебрался в Швейцарию. С Лениным, жившим сначала в Берне, потом в Цюрихе, он расходился по многим вопросам, особенно по вопросу о самоопределении наций. Пятаков — человек до абсурда крайних решений. «Нужно,— возражал он Ленину,— не право на самоопределение наций, а отмена наций. Не объединение наций, а объединение пролетариев. Долой границы!» Ленин не переносил неподчинения его Директивам, идеям и лозунгам. Обозленный, что Пятаков [157] и его подруга Е. Бош не следуют этому правилу Ленин писал Инессе Арманд (это письмо через 34 года было напечатано в «Большевике», 1949 г., № 11): «Они не хотели учиться мирно и товарищески. Воротили нос. Пусть проваливают к черту! Я им набью морду и ошельмую как дурачков перед всем светом, так, и только так, нужно действовать».

В Октябрьскую революцию в 1918 г. Пятаков делается «неистовым» председателем Украинского Совета Народных Комиссаров. В это время в другой местности – в Пензенской губернии неистовствует Евгения Бош. В качестве уполномоченной по сбору продовольствия, она конфискует хлеб у крестьян, берет в заложники кулаков, приказывает, следуя за телеграммами Ленина, расстреливать тех, которые не поставят указанного им количества зерна. (Удрученная введением НЭПа, нападками на оппозицию, Евгения Бош, мать двух детей, застрелилась в 1924 г. в Москве. По той же причине, не вынеся НЭПа, покончил с собой видный член партии рабочий-металлист Лутовинов.)

Крайние идеи Пятаков не оставлял и в 1919 г. Он против признания украинцев нацией и считал ненужным образование в пределах общей коммунистической партии какой-то украинской части: «К чему все это, когда есть прекрасный Центральный Комитет в Москве». В эпоху военного коммунизма, в тяжкой обстановке которого Пятаков, однако, чувствовал себя свободно и легко, как утка в воде,— он носился с идеей образования Всемирного ВСНХ с полным подчинением всех национальных коммунистических партий Центральному Комитету российской партии. На VIII съезде партии, в марте 1919 г., Ленин упомянул об этих ересях; на это Пятаков ему крикнул: «А разве вы думаете, что это было бы плохо?»

«Если Пятаков,— ответил Ленин,— сейчас бросает замечание, что это было бы недурно, то я должен ответить, что если бы что-нибудь подобное стояло в нашей программе, то критиковать ее не было бы надобности: авторы такого предложения сами бы убили себя». Уверения Ленина, как мы знаем, оказались пустыми. Всемирный ВСНХ, управляемый Москвой, не появился, но вместо него, при Сталине, создан некий эрзац — центр в Москве, управляющий, в согласии с интересами Москвы, всей экономикой Восточной Европы. Что же касается требования подчинения всех национальных ком-158 мистических партий Центральному Комитету в Москве, это, через Коминтерн, начало осуществляться уже при Ленине, дойдя до последнего предела при Сталине. Из 67 коммунистических партий в мире, за исключением польской и югославской, все остальные находятся и поныне в рабском подчинении у Москвы. Различные высказывания Пятакова я привел, желая дать представление, из какой «материи» сделан был этот человек и какого характера идеи бродили в его голове. Но он был несомненно незаурядным человеком, с огромной волей, замечательными организаторскими способностями, умением для той или иной задачи найти, разместить людей и, давя на них, достигать результатов в самой трудной обстановке. В качестве одного из примеров организаторства Пятакова — начавшаяся на юге в 1920 г. добыча угля на разоренных и залитых водою шахтах. Вместе с тем, он был до крайности, до безобразия, груб в своих отношениях с подчиненными: его боялись, признавая его способности, и не очень любили. Любопытно, что из всей массы коммунистов, не принадлежащих к старым большевикам, Ленин в своем «завещании» упоминает только двух — Пятакова и Бухарина. Пятаков, по его оценке, «человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством и административной стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе». Такой характеристике нельзя отказать в проницательности. Невозможность положиться на него в серьезном вопросе Пятаков подтвердил, появившись в ВСНХ. Чтобы сразу вывести промышленность из состояния проедания капитала и снабдить ее крупными средствами в целях ускоренного развития, он дал трестам и синдикатам указание продавать товары по ценам, обеспечивающим самую высокую прибыль. В связи с этим находится составленный Пятаковым знаменитый приказ по ВСНХ от 16 июля 1923 г., давший санкцию погони за прибылью: «Общим руководящим началом деятельности как предприятий, так и ВСНХ на ближайший период, является прибыль, как задача, и баланс, как метод».

Тресты, вдохновляемые указаниями Пятакова, полностью их одобряя, с поспешностью начали погоню за [159] максимальной прибылью, подняв цены на такую высоту что создалось невероятно абсурдное явление: в стране с товарным голодом, недостатком товаров, ничтожной товарной продукцией осенью 1923 г. разразился кризис сбыта. Прибыль некоторых государственных организаций например, в синдикате «Моссукно» составила 137 процентов! Ни рабочим, ни крестьянам цены товаров абсолютно не были доступны, и это вызывало большое недовольство у населения правительством. Лучшим доказательством, что Рыков в 1923 году не управлял ВСНХ, а был номинальным его главой,— его пропуск без внимания и приказа Пятакова, и его подготовки погони за прибылью. Только когда стали обнаруживаться явные признаки кризиса сбыта, Рыков схватился за голову: как он мог это допустить!

Приказ Пятакова,— вполне согласуясь со свойственными ему неосторожными, крайними, внешнереволюционными решениями, привел к жестокой критике его в Совнаркоме и СТО, а на заседаниях их Пятаков был постоянным членом. Недовольство Пятаковым в ЦК и Политбюро увеличивалось тем, что он был одним из авторов двух писем, направленных осенью 1923 г. в ЦК и зло критикующих правительственную экономическую политику, ведущую к «гибели страны». Одно из этих писем подписано Пятаковым, Преображенским, Осинским и В. Смирновым, другое — 46-ю «оппозиционерами». Меньше чем кто-либо Пятаков имел право критиковать недостатки экономической политики Политбюро. Все это привело к тому, что, за исключением Троцкого, у Пятакова в Политбюро не было защитников. Никто не отрицал его рвение и организаторский талант, но в Политбюро и Совнаркоме все были далеки от мысли, что Пятакова можно назначить председателем ВСНХ. Вообще говоря, в назначении его одним из важнейших руководителей реорганизации и управления ВСНХ был какой-то экивок. Промышленность, уходя от военного коммунизма, перестраивалась, впитывала в себя новый «дух», чтобы жить в условиях НЭПа, устанавливаемого «всерьез и надолго», как на то указывал еще живший Ленин. Но в глубине души никакого НЭПа Пятаков не признавал. НЭП он считал величайшей ошибкой: «Будь на то моя воля, я нэповскую музыку играть никогда бы не допустил».

В конце 1923 г. в ВСНХ сложилась странная ситуация: огромнейшее и важнейшее в стране учреждение 160 фактически не имело начальника, шефа, ответственного руководителя. Рыков, обремененный другими функциями, им быть не мог. Как уже указано, им не мог быть и Богданов. И по многим и многим причинам на этот пост не мог быть поставлен и Пятаков. «За ним,— говорил Рыков,— нужно всегда присматривать, иначе он перебьет всю посуду».

Так как в состоянии «безналичия», «беспризорности», ВСНХ пребывать не мог, в конце 1923 и начале 1924 г. пошли слухи, догадки: кого в ВСНХ поставят главою? Одни «осведомленные» люди утверждали, что это Рудзутак, по другим «сведениям» — Сокольников, но эти толки замолкли и вместо них пронесся слух, создавший в ВСНХ настроение, близкое к панике: председателем ВСНХ будет Дзержинский, грозный начальник ВЧК-ГПУ, учреждения, наводившего страх не только на обывателей, но и на самих коммунистов, особенно тех, кто уже слишком «вкушал» блага и удобства, созданные НЭПом. Дзержинский в это время был народным комиссаром транспорта. На железных дорогах, где царствовал развал и хищения, он наводил порядок, прибегая и к расстрелам. И все-таки не о Дзержинском этого времени говорили, когда встал о нем вопрос, а о том, который до 1920 г., после убийства в Петербурге чекистов Володарского и Урицкого, после покушения на Ленина, проводил кровавый массовый террор[26]. Это тогда пошли рассказы о его жестокости, беспощадности и садистической страсти вести мучительные ночные допросы обвиняемых. «Осведомленные» люди шептали (поразительно, до какой степени Москва до 1928 г. была городом «слухов»), что Дзержинский появится в ВСНХ, чтобы, с присущими ему методами, навести в нем «порядок», с этой целью он приведет с собою когорту испытанных чекистов, и в каждом отделе, каждом бюро ВСНХ будет помещен шпион-«сексот» (секретный осведомитель). Дополняясь всяческими деталями, приносимыми фантазией и страхом, такого рода шепоты создавали заразительно-нервное настроение: конец ВСНХ!— он скоро превратится в отделение экономического управления ГПУ, нужно ждать чисток, арестов, смещений и перемещений. При таком представлении о приходящем Дзержинском, уходящий из ВСНХ Рыков казался идеальным администратором, [161] «ангелом-хранителем», полным мягкости, внимания и благо желательности к подчиненным. В этом духе и был составлен ему адрес, подписанный несколькими сотнями сотрудников ВСНХ. В феврале 1924 г. слух о Дзержинском подтвердился: он действительно был назначен на пост председателя ВСНХ. Верным оказалось и другое: с собою он привел группу чекистов во главе с В. Н. Манцевым, сделавшим карьеру сначала в качестве начальника московской ЧК, а потом на посту председателя всеукраинской ЧК. Зато почти все остальное, созданное испуганной мыслью, оказалось неверным. Два с половиной года пребывания в ВСНХ Дзержинского сильно рассеяли существовавшее о нем представление. Его скоропостижная смерть (20 июня 1926 г.) опечалила сотрудников ВСНХ и многих беспартийных инженеров и техников. В это время можно было часто услышать: «Жаль, умер Дзержинский! С ним было хорошо работать. Нас, специалистов, он ценил и защищал. При нем мы могли спокойно спать. Не боялись, что приедет «черный ворон» (фургон ГПУ, перевозивший арестованных). «Широкие массы специалистов,— писала после его смерти «Правда»,— признали в товарище Дзержинском, в этом страшном для мировой буржуазии председателе Чрезвычайной Комиссии, своего талантливого руководителя».

Особое отношение беспартийных специалистов к Дзержинскому подтверждает и корреспонденция из Москвы, помещенная в берлинском «Социалистическом вестнике» от 2 октября 1926 г.: «Жутко было, когда во главе ВСНХ стал Дзержинский. А теперь спецы, вплоть до бывших монархистов, готовы памяти Дзержинского панихиду служить».

На всесоюзной конференции союза рабочих-металлистов в ноябре 1924 г. Дзержинский говорил (об этом есть газетный отчет): «Меня назначили в ВСНХ, я руковожу, в частности, Главметаллом, и буду проводить плановое начало железной рукой. Кое-кому хорошо известно, что рука у меня тяжелая, может наносить крепкие удары. Я не позволю вести работу так, как ее до сего вели, т. е. анархически». Таких речей, в духе ГПУ, с ссылкой на «железную руку», на пугание «крепким ударом»— Дзержинский за время своего управления промышленностью произнес очень мало. Да и после только что произнесенной угрозы [162] он тут же сделал важную оговорку: «Недостаточно одного желания железной рукой искоренить недочеты. Более важно знать, как их устранить, а для этого необходима колоссальная работа».

Дзержинский в ВСНХ и Дзержинский в эпоху неистовствовавшей ЧК — далеко не одно и то же. Что с ним случилось? В написанном в 1935 г., вышедшем в Париже, ярком памфлете, посвященном Дзержинскому (объективными памфлеты не бывают), Р. Б. Гуль ставил вопрос – почему изменился Дзержинский? Ответ им не дан он только сказал, что было бы удивительно, если бы Дзержинский «не устал от тюремного воздуха, арестов шума заведенных моторов (под их маскировкой производились расстрелы.— Н. В.), ночных допросов, криков, слез, стенаний, проклятий, смертных приговоров и рапортов о расстрелах». Как бы ни объяснять происшедшую перемену Дзержинского — она явная. Можно было видеть, что, войдя в ВСНХ, в это сложное учреждение со стоящими перед ним сложнейшими проблемами, Дзержинский почувствовал, что не может этим учреждением управлять с помощью методов, опирающихся на чекистское устрашение. Указанный выше В. Н. Манцев, ставший во главе торгового отдела ВСНХ и в обстановке хозяйственной работы, на глазах всех нас сам терявший свои чекистские ухватки, сказал однажды Савельеву:

«Феликс Эдмундович (Дзержинский), с тех пор, как стал работать в ВСНХ, сильно изменился. Прежде он хотел, чтобы его боялись, даже от страха ненавидели. Это не смущало его. В качестве председателя Коллегии ВЧК он считал, что такой страх приносит большую пользу как в самом составе ВЧК, так еще больше вне ее — в стране. Страх, по его мнению, играет роль предохранителя от свершения всяческих проступков и преступлений. А вот теперь ему неприятно слышать, что его личность вызывает страх у подчиненных ему и с ним сотрудничающих людей».

Манцев был прав: Дзержинскому было неприятно, когда в ВСНХ на него смотрели как на грозного и страшного начальника ГПУ. Я лично убедился в этом при следующего рода эпизоде. […]

Лицо Дзержинского потемнело. Мои слова явно были ему неприятны.

— Бояться меня нечего. Так всем и скажите. Я не зверь, не кусаюсь. И ГПУ здесь абсолютно ни причем Ему здесь делать нечего. Если отчет о моей речи будет плох, я в том виноват. Значит, наиболее важные речи мне нужно не произносить, а предварительно написать и потом их читать.

Потом, помолчав, и сурово, даже сердито смотря на меня, Дзержинский прибавил:

— Хорошей работы, подгоняемой одним страхом, не может быть. Нужно желание хорошей работы, нужны всякие другие стимулы к ней, прежде всего сознание, что она приносит большую пользу обществу, населению, рабочим, крестьянам.

В царствование Сталина, с Ягодой и Берией, в управление хозяйственной жизнью страны главным началом поставлен именно страх, устрашение тюрьмой, расстрелом, концентрационным лагерем.

После этого разговора Дзержинский два раза посылал мне для исправления большие, переписанные на машинке, рукописи. В одной шла речь об изношенности технического капитала металлургии, в другой о производственных совещаниях в той же индустрии и рабочем изобретательстве. Обе статьи ни в «Торгово-промышленной [165] газете», ни в другом издании не появлялись. Предполагаю, что они составлялись для какого-то внутрипартийного потребления.

Попробую характеризовать убеждения Дзержинского проще говоря, указать, в какой разряд коммунистов его нужно отнести. В отличие от многих, в частности от своего заместителя Владимирова и от Сталина, постоянно (до 1929 г.) всовывающих в свои речи, как акафисты, цитаты - из Ленина, Дзержинский этого не делал. За два с половиной года я слышал у него ссылки на Ленина, может быть, всего два-три раза, не более. Все-таки характеризовать его можно, как всех коммунистов, лишь в отношении к Ленину. Им определяется вся коммунистическая генеалогия. Но Ленин не монолитен. Биограф, изучающий жизнь, идейный арсенал этой исторической личности, знает или должен знать, что с ранних лет, с начала появления на общественной арене, есть два Ленина: один неистовый, не знающий ни удержа, ни меры, другой — осторожный, практичный, взвешивающий. Один Ленин — «делал» Октябрьскую революцию, бредил идеей всемирной революции, вводил военный коммунизм, прыгал из самодержавного режима прямо в социализм. Другой Ленин — устраивал НЭП, требовал кончать с «глупостями времен Смольного института», давал самого умеренного характера «напутствия», вроде того, с которым можно познакомиться в главе, посвященной М. К. Владимирову. От первого Ленина — прямая линия ко всяким оттенкам «оппозиции» и в варварском форватере — к Сталину. От второго Ленина — линия к тому, что с конца 1927 г. стало именоваться «правым уклоном». Наиболее характерные представители его правые коммунисты — Рыков, Бухарин, Томский; к ним можно прибавить Сокольникова, Красина, Цюрупу. Дзержинский, шеф ВЧК—ГПУ, неоспоримо «правый», даже самый правый коммунист, уступал в «правизне», кажется, только своему заместителю Владимирову. Проживи он еще десяток лет и, подобно Бухарину и Рыкову,— вероятно, даже раньше их, кончил бы жизнь с пулей в затылке в подвалах Лубянки. Для меня это не подлежит никакому сомнению. Подтверждением, что Дзержинский был очень правым коммунистом, его убежденная страсть, с которой он отвергал идеи, платформу, лозунги «троцкистской» [166] и «пятаковской» оппозиции. Невзирая ни на что, они требовали максимального развертывания индустрии. Дзержинский же, председатель ВСНХ, шеф промышленности, считал это авантюрой. В целях получения средств на непосильное развертывание индустрии оппозиция требовала нажима без сентиментальностей на деревню и высокого поднятия цен промышленных товаров. Дзержинский не мог без негодования это слышать. Оппозиция, мечтая об уничтожении НЭПа, хотела выкорчевать во всех областях, прежде всего в торговле, частный капитал. Дзержинский был против этого. Вся система его убеждений выразилась в речи, произнесенной на пленуме ЦК 20 июля 1926 г., целиком направленной против представителей оппозиции в лице Пятакова и Каменева. (Последний от злобного антитроцкизма 1924 года, с конца 1925 г. стал, вместе с Зиновьевым, переходить на сторону Троцкого.) Это была лебединая песня Дзержинского. Три часа позднее его уже не стало. Речь Дзержинского напечатана в «Правде». Ее стенографическую запись правили, исправляли, дополняли, склеивали, нужно думать, делая все, чтобы она стала понятной. Несмотря на приложенные к ней старания, это типичная речь Дзержинского, произнесенная с огромным волнением. В ней все недостатки, о которых я говорил раньше. Фразы, несмотря на правку, не связаны, смысл многих из них трудно постигнуть. В хаотической, безобразной форме — она все же выражает хозяйственную политику Дзержинского в ВСНХ, которую мы, беспартийные спецы, считали правильной. Дзержинский, прежде всего, опроверг заявление оппозиции, будто накопления частного капитала так велики, что угрожают всему бытию советского хозяйства. Эти накопления Пятаков считал не менее чем в 400 миллионов рублей, и оппозиция демагогически играла этой цифрой и даже большей, закрывая глаза, что 400 миллионов не есть чистая прибыль, а валовой доход 323 000 розничных частных предприятий, существовавших к началу 1926 г.

«Если,— говорил Бухарин, внося ясность в правильное, но плохо выраженное суждение Дзержинского, − положить на прожитие и содержание каждой семьи частных предпринимателей — 80 рублей в месяц (около 1000 рублей в год), это составит 323 миллиона рублей. Следовательно, чистая прибыль не 400 миллионов, а, минус 323 миллиона, в лучшем случае – 77 миллионов. А это сущие пустяки в сравнении [167] с доходом общественного сектора советского хозяйства». Дзержинский трясся от негодования, слыша от Пятакова на Пленуме и неоднократно до него, что «деревня богатеет, деревня нас обгоняет, промышленность от нее отстает» и что в этом грозная опасность. «Вот несчастье!— возмущался Дзержинский.— Наши государственные деятели боятся благосостояния деревни. Но ведь нельзя индустриализировать страну, если со страхом говорить о благосостоянии деревни». Боясь мелкобуржуазной «кулацкой» деревни, якобы развивающейся и укрепляющей свое благосостояние больше и скорее, чем «пролетарский город», оппозиция хотела ее «перегнать максимальным развертыванием гегемона», т. е. промышленности. Для этого Пятаков, по выражению Дзержинского, требовал «со всей присущей ему энергией все средства, откуда бы они не шли, гнать в основной капитал индустрии». «Загоняемые» в основной капитал средства должны, по Пятакову, получаться, в частности, от большого повышения оптовых цен промышленности. Дзержинский об этом и слышать не хотел. «Программа Пятакова,— кричал он на пленуме,— за повышение оптовых цен бессмыслица, она антисоветская, антирабочая. Это ликвидация всей нашей борьбы за снижение розничных цен». Сторонник НЭПа, Дзержинский по ряду вопросов глубоко расходился с антинэповцем и представителем оппозиции Пятаковым. Все в ВСНХ об этом знали. В течение двух с половиной лет совместной работы с Пятаковым Дзержинский неоднократно, в мягкой форме, удерживал его от манифестации крайних взглядов и решений. Я покажу в следующей главе о пятилетних планах, что очень большое столкновение происходило у них по вопросу, какой характер должны иметь промышленные планы. Все-таки Дзержинский избегал столкновения с Пятаковым доводить до остроты, делавшей невозможной их совместную работу. На заседаниях президиума ВСНХ не раз было видно, что Дзержинский сдерживает себя, чтобы не ответить с резкостью на некоторые заявления Пятакова. А вот 20 июня на Пленуме Дзержинского уже «прорвало». Все, что у него накипело, вылилось наружу и, показывая пальцем на Пятакова, он крикнул: «Вы являетесь самым крупным дезорганизатором промышленности».

Само собой разумеется, что после этого, если бы Дзержинский остался жив, его работа с Пятаковым [168] стала бы невозможной. Не сдерживая себя, бил Дзержинский и по другому представителю оппозиции, Каменеву. На замечание Каменева, что он только четыре месяца руководит комиссариатом внутренней торговли и в такое короткое время не мог уничтожить дефекты его работы, Дзержинский бросил ему в лицо: «Вы, товарищ Каменев, если будете управлять комиссариатом не четыре месяца, а сорок четыре года — все равно на это не будете годны. Вы не работаете, а только туда-сюда вертитесь. Вы не работаете, а занимаетесь политиканством. Я могу вам это сказать, вы знаете, в чем мое отличие от вас, в чем моя сила. Я не щажу себя, никогда не щажу. Поэтому вы здесь все меня любите (sic!) и мне верите. Я никогда не кривлю душою. Если я вижу, что у нас непорядки, я со всей силой обрушиваюсь на них. Я прихожу прямо в ужас от нашей системы управления, этой неслыханной возни со всевозможными согласованиями и неслыханным бюрократизмом».

Это место — самый патетический пункт речи Дзержинского. Он кричал, задыхался, хватался за грудь, еле стоял, шатался. Через три часа паралич сердца его прикончил. Передавали, что в напечатанный в «Правде» отчет внесены очень большие смягчения в последнюю фразу Дзержинского о неслыханном бюрократизме. Троцкий будто крикнул ему: «Осторожнее указывайте на разлагающий партию бюрократизм! Вы рискуете, со всеми вытекающими отсюда последствиями, быть записанным в лагерь оппозиции».

Тем, что говорил на пленуме Дзержинский о частном капитале [169], ограничиться нельзя. Его позиция сказанным еще не определяется, а в системе НЭПа вопрос о частном капитале это важный вопрос. И к нему Дзержинский неоднократно возвращался. Он хотел, чтобы вопрос о частном капитале трактовался не «агитационно», не «с точки зрения ГПУ», а научно, объективно. Исполняя это желание, работниками ВСНХ было сделано два исследования: «Частный капитал на денежном рынке» и «Частный капитал в товарообороте». Если мне не изменяет память, они проводили в отношении частного капитала более жесткую политику, чем Дзержинский. Довольно пространно говорил о частной торговле Дзержинский в речи 1 апреля 1925 года на открытии Всесоюзного съезда местных «торгов» (отчеты в газетах о его речи подчищены и смягчены).

«Наша задача — полное использование частного капитала, отнюдь не ставка на его уничтожение, о чем упорно многие думают. Я против частного капитала в большом и даже среднем опте, но считаю, что без низового частного торговца нам никак сейчас обойтись нельзя. Без хорошо поставленной торговли нет удовлетворения потребностей населения, а наладить это дело с помощью кооперации и государственной торговли я не вижу возможности. Я ничего не имею против крестьянина, который, заработав 100 или 200 рублей, занялся бы в деревне торговлей. Прогрессом является каждый торговый пункт, появляющийся там, где ныне нет и признаков торговли, откуда нужно за 20—25 километров ехать для покупки фунта сахара или бутылки керосина. Наша торговая сеть до ужаса малочисленна. До войны вне городов, вне городского вида поселений, было 320 тысяч разных мест продажи, пусть самых примитивных, считая, в том числе, продажу с лотка на базарах. А теперь во многих местах ничего нет. Но чтобы частный торговец, в особенности в деревне, не грабил, не спекулировал,— его нужно поставить в здоровые условия, взять под защиту от местных администраторов, ведущих, вопреки постановлению партии, политику удушения частного торговца». [170]

Осенью 1925 года Дзержинский вызвал к себе Савельева и меня для дачи каких-то «директив» газете, и в течение часа, что мы сидели у него, шла речь, главным образом, о все том же частном капитале.

— Я очень доволен, как ведется в газете промышленный отдел. Статьями, анкетами, разной информацией, он этот отдел — действительно нам помогает управлять промышленностью. А торговый отдел хуже, слабее.

— В чем вы видите его дефекты?

— Ваши дефекты в сущности отражают наши общие дефекты. В промышленности у нас достижения, с торговлей же обстоит очень, очень плохо. Мы проводим огромные снижения оптовых цен промышленности, жертвуем десятками миллионов прибыли, а нужного результата нет. Снижения розничных цен не чувствуется. Сейчас цены розничные, в сравнении с осенью 1924 г., почти не снизились. Перед всеми нами вопрос: где, в чем причина этого? Почему в попытках наладить торговлю мы оказываемся полными банкротами, почему снижения цен не доходят до населения? Говорят, что виною всему частник, что торговая сеть в огромной части в его руках, а он, в погоне за наживой и в обстановке недостатка товаров, бессовестно вздувает цены. Но что делает, как борется с этим наша кооперация? Есть кооперативы, не стесняющиеся делать надбавки в 100 процентов и выше к ценам, полученным ими от государства товаров. О таких кооперативах нечего и говорить. Это грабиловки. Но ведь не все кооперативы подобного рода. Есть другие, торгующие по-божески, цен не вздувающие. Если они продают товары дешевле, чем частник, потребитель должен бежать к ним, и частник, боясь потерять потребителя, принуждается снизить цены. Почему этого нет? Почему же частник перестает быть торговцем, свертывает свои операции, чаще всего не под давлением крайне полезной конкуренции кооперации, а под давлением налогов администрации и т. д. Если наша кооперация, несмотря на всю поддержку ее государством, дрянна, что нужно делать, чтобы она исправилась? Для промышленности это крайне важный вопрос, без товаропроводящей, хорошо работающей торговой сети промышленность без рук. Слабости кооперации, в сравнении с частной торговлей, конечно, создаются немаловажными причинами. В промышленности у нас достижения [171], потому что социализм ее всегда изучал и в ней у нас была и есть крепкая база — пролетариат. В торговле такой базы у нас не было и нет. Кроме того, как правильно недавно сказал тов. Середа — социализм торговлю по-настоящему никогда не изучал, всегда был далек от нее и ее отрицал. Социализм всегда стоял за государственное распределение продуктов, товаров, а не за торговлю ими. А это совершенно разные вещи. Поэтому у частного торговца, лишенного этой идеологии и психологии, гораздо более данных, чтобы вести именно торговлю. Указывают, что большая подвижность, практичность частного торговца, лучшее, чем у кооперации, приспособление к рынку и потребностям населения — создаются еще и его личной заинтересованностью, тогда как у кооперации подобного стимула нет. Место личной заинтересованности у кооперации должны занять общественные мотивы, они же у многих служащих и руководителей низовой кооперации совсем отсутствуют. Они могут появиться, а пока их нет. Чтобы, удовлетворяя потребителя, с прибылью вести свое дело, частный торговец готов работать днем и ночью, по 14—16 часов в сутки. Мы не можем этого требовать от кооперации. Наш кодекс труда определяет длину рабочего времени, и по этой причине часто бывает, что на работу, выполняемую одним частным торговцем, не считающимся с затратой своего времени, в кооперации нужно ставить двух, а то и больше работников. Мы справедливо гордимся нашим социальным законодательством, но, несомненно, оно удорожает наш товаропроводящий аппарат и, следовательно, товарную продукцию. С этим нужно считаться, когда заходит речь о конкуренции кооперации и частной торговли. Ленин требовал от нас «научиться торговать», при ближайшем рассмотрении этого дела оно оказывается много сложнее, чем кажется с первого взгляда.

Вернувшись от Дзержинского, мы с Савельевым тут же, по свежему следу, занесли на бумагу все, что он говорил. Савельев на другой день послал запись Дзержинскому, прося разрешения ее опубликовать в «Торгово-промышленной газете» в виде интервью с ним. Только через четыре дня Дзержинский ответил на это отказом и запись не возвратил. Она, очевидно, ходила по каким-то высшим инстанциям и там опробации не получила.

[172] Речь Дзержинского с указанием желательности поставить частную торговлю в «здоровые» условия побудила некоторых московских представителей частных торговцев выхлопотать разрешение на организацию публичной дискуссии, где они смогли бы обрисовать тяжелые условия деятельности и указать меры для их улучшения. […]

Четыре кампании ВСНХ связаны с именем Дзержинского: борьба за понижение промышленных цен, за увеличение производительности труда, за восстановление металлопромышленности, за «режим экономии». Непомерно вздутые цены, создавшие кризис сбыта, кошмаром преследовали Дзержинского. Он не мог об этом говорить спокойно. Придя в ВСНХ, он стал проводить, по его выражению [174], «топорное» понижение цен. В течение 1924 г. например, в хлопчатобумажной промышленности произведены четыре снижения оптовых цен, в общем, на 47 процентов; в грубошерстяной промышленности — три снижения на 34 процента; в тонкосуконной — три снижения на 56 процентов; камвольной — три снижения на 44 процента; в льняной промышленности — четыре снижения на 50 процентов. Стремясь во что бы то ни стало понизить цены, Дзержинский настаивал, что «не всегда себестоимость должна определять цену, цена должна определять себестоимость, чтобы ее снизить». При огромном усилии снизить оптовые цены, это не привело соответствующему снижению розничных цен. Дзержинский с ужасом говорил, что, например, цена ситца в апреле 1925 г. осталась такой же высокой, как 1 апреля 1924 г. Неизмеримо более плодотворной оказалась другая кампания Дзержинского — за увеличение производительности труда. При вступлении Дзержинского в ВСНХ с этим вопросом обстояло очень плохо. Выработка рабочих была значительно ниже довоенной. В некоторых предприятиях рабочих было в два раза больше, чем в 1913 г., а производили они меньше, чем тогда. В отличие от 1923 г., с его забастовками и требованиями повышения заработной платы, их в 1924 и 1925 гг. почти не было, но дисциплина на предприятиях была крайне расшатана. С администрацией мало считались. Замечались постоянные прогулы по неуважительным причинам. Принудительное, до НЭПа, воздержание от спиртных напитков исчезло, появилась в продаже водка, вместе с нею пьянство, массовые невыходы на работу после получения заработка и праздничных дней. В Москве в рабочем районе — на Пресне — можно было постоянно видеть десятки совершенно пьяных рабочих. Борьба за увеличение производительности труда встречала сопротивление со всех сторон. Профессиональные союзы старались от нее уклониться, а, так называемая, «рабочая оппозиция», с которой солидаризировалась и троцкистская оппозиция, находила принципиальные возражения против увеличения производительности труда. Они были широко развиты в заявлениях 1926 и 1927 гг. Рабочая оппозиция указывала, что так как реальная заработная плата не достигла довоенной (1913 г.), недопустимо и даже преступно требовать от рабочих, чтобы они производили столько же, как в 1913 г. Рост заработной платы должен не следовать [175] за ростом производительности труда, а ему предшествоватъ. Отрицание этого положения, по мнению оппозиции, свидетельствует, что в СССР социалистический принцип замещается принципами чисто капиталистического общества и это одно из неизбежных проявлений социального зла, создаваемого НЭПом. Интенсификация труда — при заработке ниже довоенного, при плохом питании, при оборудовании хуже довоенного — ведет к истощению рабочих, росту среди них инвалидности. В возражениях «рабочей оппозиции», а среди нее было много настоящих рабочих, все время проступали примитивные пролетарские эмоции и огромная доза экономического невежества. Другой, но скрытый характер носила критика троцкистской оппозиции. Против увеличения производительности труда она выступала не из «жалости» к рабочим,— призывая давить на крестьян она так же безжалостно могла давить и на рабочих,— а по чисто политическим мотивам. Ей нужно было доказывать, что на советских предприятиях царствует капиталистический дух, страна идет к капитализму, и в этом виновато вырождающееся и сползающее с «пролетарских рельс» рыково-бухаринское руководство Политбюро, которое нужно заменить людьми троцкистско-пятаковского направления.

Критика проводимой Дзержинским кампании за увеличение производительности труда обнаружилась даже там, где ее меньше всего можно было ожидать. Придя однажды к Рыкову в 1924 г., я застал у него Томского, члена Политбюро, члена ЦК и председателя ВЦСПС (главу Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов). Томский знал, что я работаю в «Торгово-промышленной газете». Взгляды ее, если не открыто, то скрыто, не разделял «Труд» — орган ВЦСПС, хотя обе газеты должны были вести одну и ту же политику, указанную Политбюро. Здороваясь со мною, Томский, обращаясь к Рыкову, промолвил шутя все же весьма характерную фразу:

— Валентинов — он ведь в отряде Дзержинского, т. е. среди подгонял, способных кнутиком производительности труда ввергнуть наших рабочих в состояние обессиления.

— Значит, вы среди тех, кто против увеличения производительности труда?

— Нет, не против, только я говорю — толкайте, жмите, все же не до бесчувствия.

[176]

Спорить с Томским не пришлось, на него накинулся Рыков. На Томского, по его словам, иногда нападает "меньшевистская икота»[27], и тогда с широкой государственной точки зрения он переходит на узкоцеховую, синдикалистскую позицию.

С упреком, вроде Томского, приходили ко мне в редакцию некоторые старые знакомые из постоянных критиков всей советской системы. Один из них мне учинил следующего рода допрос:

Нас никто не подслушивает. Поэтому скажите откровенно: что заставляет вас разделять эту борьбу за увеличение производительности труда, за его тяжкую интенсификацию при политических условиях, не дающих рабочим возможность сопротивляться стачками давлению на них? Если вы это делаете только потому, что того требует начальство, я умолкаю. Все мы под Богом, под начальством ходим и рисковать своим положением не хотим. Если же вы это делаете по убеждению, тогда, разводя руками от удивления, констатирую: от вас отлетели самые элементарные социалистические принципы и чувства. Дзержинский их мог легко потерять в ЧК и ГПУ, в том ничего удивительного нет, а вот вы-то почему следуете по той же дорожке?

Я выругался и выгнал моего знакомого из кабинета. Обиднее всего, что упреки в недопустимости защищать при существующих условиях требование о повышении производительности труда я слышал от трех участников нашего кружка «Лиги наблюдателей». Они апеллировали к морали и жалости, к социалистическим принципам и в этом случае показали себя солидарными с критикой эмигрантов-меньшевиков в «Социалистическом вестнике» против кампании Дзержинского. Это был взлет обычных интеллигентских сентиментов, эмоций, в своей искренности далеких от макиавеллизма троцкистской критики. Пять лет спустя, будучи уже в эмиграции, я встретился с видным меньшевиком С. И. Ивановичем-Португейс, сотрудником социалистического Forward в Нью- Йорке [177]. То была наша первая встреча с 1917 года. Bот что он мне сказал:

— В течение нескольких лет я часто заглядывал «Торгово-промышленную газету». Хотелось знать, что происходит в экономике СССР. Знал и то, что вы ней орудуете. Тяжкий дух шел от этой газеты. Дух типично капиталистической эксплуатации. Не понимаю как вы могли поддерживать Дзержинского и его давление на рабочих?

С тех пор, как по убеждению, отнюдь не по приказу начальства, я защищал кампанию Дзержинского, прошло тридцать два года. И вот теперь хотелось бы поставить вопрос: правильно ли я поступал? Или, может быть, с моральной и социальной точки зрения я, действительно, подлежал осуждению и, будучи социалистом шел вразрез с элементарными социалистическими принципами и чувствами? Когда говорят о производительности труда в СССР, неизбежно вспоминают сталинскую эпоху, «сталинские пятилетки» с их ужасающим угнетением и подгонянием голодающих рабочих «непрерывной неделей» и всякого рода стахановизмом. Но 1924—1925 годы — годы борьбы за повышенную производительность труда, от этого бесконечно далеки. Того, что делалось при Сталине, а теперь при Хрущеве, тогда не было. В двадцатые годы, в отличие от позднейшего времени, существовала превосходная статистика с обширными данными о труде в сборниках Центрального Статистического Управления и в сборниках «Труд в СССР», издаваемых ВЦСПС. Пользуясь этими источниками и цифрами ВСНХ, можно было тогда, как и сейчас, ясно представить, в какой обстановке при НЭПе происходила кампания за повышение производительности труда, была ли она не только экономически необходимой, но и морально законной и допустимой. Почему, например, я, отнюдь не чувствуя себя «эксплуататором» рабочих, убежденно настаивал, что они должны лучше работать и давать больше чем довоенную выработку? Обратимся к довоенному времени. Рабочий день, в среднем, по всей индустрии был в 1913 г. длителен — 9,6 часа — при слабой интенсивности труда, значительно более низкой, чем в Западной Европе. Кроме того, в сравнении с Европой и Америкой число дней работы предприятий было пониженным. Помимо 52 воскресений, государственных и 17 больших церковных праздников, происходили и большие прогулы и остановки предприятий [178] вследствие отъезда рабочих на летние сельские работы, так как значительная часть рабочих была крепко связана с деревней. Вместо 300 дней работы на каждого занятого в довоенной индустрии рабочего приходилось всего 250 дней (1913 г. — только 240). Годовая сумма отработанного времени не превышала 2400 часов (9.6x250). Советская власть задалась целью увеличить число дней работы, что, кстати сказать, было давним желанием российских фабрикантов. Кодекс законов о труде, изданный в 1918 году, зачеркнув множество прежних и церковных праздников, заменил часть их новыми (7 ноября — День Пролетарской Революции, 14 марта — День Парижской Коммуны, 18 марта — День Низвержения Самодержавия, 1 мая — Праздник Труда и т. д.). К дням отсутствия работы прибавились не существовавшие в царское время (и не только в России) двухнедельные отпуски для отдыха. В 1921 г. — начало НЭПа — хозяйство было парализовано, работали не более 221 дня в году. С оживлением хозяйства это число, повышаясь, в 1924 г., к началу борьбы за производительность труда, дошло до 262 дней, на 12 больше, чем до войны.

Какой длины был в это время рабочий день? Декретом 29 октября 1917 года (11 ноября по новому стилю) Советская власть установила восьмичасовый рабочий день, давний лозунг всех социалистических программ. Он лишь санкционировал то, что стало осуществляться до Советской власти после февральской революции. Восьмичасовый рабочий день, введенный на два года раньше, чем в Европе, где он принят в 1919 г. международным соглашением в Вашингтоне (Англия и Америка к нему тогда не примкнули), в СССР никогда не был восьмичасовым. Многочисленные обследования обнаружили, что в советских предприятиях он фактически не превышал 7,6 часа. Следовательно, годовая сумма отработанного времени советского рабочего была в 1924 г. 1991 час (7,6x262), на 409 часов меньше, чем в 1913 г. В 1924 г. в индустрии было меньше рабочих, чем до войны, и производили они значительно меньше, однако число рабочих из года в год увеличивалось, подходя к довоенному. Нужно ли было стране, чтобы индустриальная продукция превысила довоенную? Даже младенец даст на это утвердительный ответ. Чтобы восстановить хозяйство, лучше жить, повысить заработную плату,— требовалось, [179] достигнув уровня довоенного производства, превысить его Но как, работая 1991 час в году, на 409 часов меньше чем в 1913 г., рабочий мог произвести то количество или даже больше того, что он производил в 2400 часов? Пока для этого нет усовершенствованных машин и оборудования,— а они с неба не падают,— догнать довоенный уровень можно лишь увеличенной производительностью труда, именно его интенсификацией, т. е. работать лучше и напряженнее. На этой истине даже неловко настаивать но в 1924 и 1925 гг. сколько крови я себе испортил, слушая упреки в отсутствии жалости к рабочим, капиталистическом к ним отношении, потере элементарных социалистических принципов.

«Недопустимо, преступно, требовать от рабочих довоенной выработки, когда реальная заработная плата намного ниже довоенной». Отвечая на упреки, следовало и следует рассмотреть, какой была в то время заработная плата. Реальная плата, исчисленная в твердых, так называемых, московских рублях, все время росла, следуя за ростом промышленности. В промышленности, учитываемой статистикой ВСНХ, она была в 1921 г. — 33 процента довоенной, в 1922 г. — 40 проц., в 1923 г. — 50 проц., в 1924 г. — 68 проц., в 1925 г. — 82 проц. В следующие годы она подошла к довоенной и даже ее обогнала. При НЭПе, как видим, она хорошо поднималась, все же простого сравнения с довоенной платой здесь недостаточно. Существовал значительный привесок к плате — бесплатные и льготные квартиры, бесплатные коммунальные услуги, льготное топливо и т. д. Существовало нечто более важное — прекрасное социальное законодательство, какого не было ни в довоенной России, ни во многих странах Западной Европы, не знавших, например, двухнедельных отпусков для отдыха. Все-таки не это самое существенное. Заработная плата, измеряемая ценностью одежды и обуви, очень дорогих, была значительно ниже довоенной, но совсем иное положение с продуктами питания. Я утверждаю, что в 1924 и 1925 гг. в годы НЭПа (как и в 1926—1927 гг.) рабочие питались так хорошо, как никогда еще до этого времени. Расходы на усиленное питание составляли в заработной плате долю меньшую, чем до войны. Одно и то же количество продуктов рабочие могли в 1924—1925 гг. приобрести при меньшей затрате труда, чем в 1913 г., при меньшем числе часов работы. Поразительно росло потребление рабочими мяса 180 и сала В 1922 г. взрослый едок рабочий, в среднем по СССР потреблял в месяц 3,2 фунта мяса, в ноябре 1924 г. уже 14 фунтов с лишком, без малого 6 килограммов. Это очень высокая цифра, в годовом итоге — это 72 килограмма. И усиленное потребление городскими рабочими мяса, сала, молока стало возможным потому, что при НЭПе крестьяне в 1924 г. почти восстановили размеры довоенного скотоводства, а в 1925 г. имели крупного рогатого скота — коров, свиней, овец — уже больше, чем в 1916 г. Суточное питание в 1924 г. рабочих продуктами растительного и животного происхождения советская статистика исчисляла в 3790 к/калорий.

Это почтенная цифра. Из сказанного видно, что развертываемая кампания за увеличение выработки обращалась не к истощенным, изнуренным, голодным (как при Сталине) людям, а к работникам, лучше чем когда-либо питавшимся и имеющим блага превосходного социального законодательства, не существовавшего в довоенной России. А при этих условиях, памятуя об интересах всей страны (рост продукции) и дальнейшем росте реальной заработной платы, было не только экономически необходимо, но «морально» вполне допустимо требовать от рабочих: лучше, интенсивнее работать, превысить довоенную производительность труда. (В 1938 году, в книге от апреля, в издаваемых в Париже «Русских записках», редактируемых П. Н. Милюковым, я возвратился к указанному вопросу. Настаивая, что в 1925 г. в «рабочей среде ели, как никогда до войны»,— я показал, как изменилось, в сравнении с 1925 г., положение рабочих в 1937 г., в конце второй пятилетки. С 1925 г. по 1937 г. номинальная заработная плата выросла в 5,5 раза, а стоимость продуктов выросла, минимум, в 8,8 раза. В ценах питания средняя заработная плата в 1937 г. была не 48 рублей, как в 1925 г., а только 28 рублей. Набор продуктов питания в заработке главы рабочей семьи занимал в 1925 г.— 51 проц., а в 1937 г.— 87 проц. За одно и то же количество продуктов питания семейный рабочий должен был работать в 1925 г. 88 часов, а в 1937 г. 151 час. Прибавлю, что 1937 год, в сравнении с 1930—1936 годами, считался благополучным.)

Покажу теперь, как «дирижировал» Дзержинский своей кампанией. Он говорил (речь 29 апреля 1925 г.): «Рост производительности труда должен перегонять рост заработной платы, иначе крах». 181Бесспорная истина при социализме, как и при капитализме. Если этого нет, нет и никакого накопления нет прибыли, нет средств для дальнейшего развертывания индустрии, нет инвестиции капитала в нужные отрасли национального хозяйства.

В другой речи (21 ноября 1924 г.) мы слышали от него: «Гнать в шею хозяйственника, который хотел бы установить 9-часовый день, но 8-часовый должен быть полностью заполнен».

Что предпринято для «заполнения» работой 8-часового дня? Прежде всего сделан перевод большого числа рабочих на сдельную работу. Таких было в 1923 г. 46 проц., в 1924 г.— 54 проц., в 1925 г.— 50 проц. Вместе с этим, происходил пересмотр норм выработки сдельных расценок, исходя из правила: большая оплата за большее количество труда, за большее количество произведенных изделий. Нормы и расценки одобрялись и закреплялись коллективными договорами, с возможностью, в случае возникающих разногласий, прибегать к суждению РКК (расценочно-конфликтных комиссий), к примирительным камерам, принудительному арбитражу, третейскому суду при Народном комиссариате труда. Указанные меры скоро дали желательный результат: выработка рабочих превысила довоенную, но это не далось легко, и об этом я и хочу сказать, так как о некоторых, весьма неприятных и печальных явлениях, прямо связанных с этим делом, советской прессе было запрещено говорить. Многое поэтому осталось неизвестным. Хотя хозяйственники-коммунисты, чего требовал Дзержинский, должны были самым активным образом участвовать во всех стадиях кампании за повышение производительности труда, председатели трестов, произнеся на эту тему несколько торжественных речей, дальше этого не пошли. Зачем им входить в неприятные мелочные конфликты с рабочими из-за норм и расценок?

Для налаживания этого дела, по их мнению, есть подчиненные им директора, инженеры, техники, мастера и, главное: агитационная сила в лице фабрично-заводских комитетов и профессиональных союзов. Но в 1924 и 1925 гг. и фабзавкомы, и низовые руководители профсоюзов были в глазах рабочих сильно скомпрометированы своими растратами общественных денег, библиотечных фондов, средств клубов, взносов рабочих в профессиональные союзы. Редкий месяц проходил без того, чтобы мы в «Торгово-промышленной газете» не узнавали [182] , что в таком-то тресте, на таком-то заводе «прокрался" оказался вором тот или иной профсоюзный деятель. Томский в докладе на XIV съезде партии, в сентябре 1925 г., должен был с печалью признать, что «волна растрат прокатилась через низовые профсоюзные организации». Ища снисхождения, милости, покрытия своих грехов и слабостей, деятели низовых профсоюзов унижались перед директорами и начальством трестов. Рабочие на этих людей, вышедших из их же среды, смотрели со злобой, видя в них воров и лакеев директоров и начальства трестов. Они не могли с моральным авторитетом вступить в кампанию за производительность труда. В результате создавшегося положения работа по определению норм выработки, расценок, размещению рабочих по способностям во многих предприятиях пала на беспартийных инженеров, техников, мастеров. Отказаться нести этот груз они не могли: дирекции заводов и тресты их за это увольняли. Подстрекаемые теми же профсоюзными деятелями, желавшими «очиститься», показать, что они «за рабочих», последние злобно относились к беспартийным инженерам и техникам, выполнявшим директивы Дзержинского.

В одном предприятии им угрожали, ругали последними словами, как буржуев и людей «старого режима»; в другом предприятии, как бы невзначай, обливали водою; в третьем — на тачке вывозили с фабрики; в четвертом — били стекла их квартир; в пятом — били по лицу, а чтобы битый инженер не знал, кто его бьет, накидывали ему на голову мешок. Лишь клочки подобных фактов попадали на страницы советской прессы. Об этом нельзя было писать, это плохо аттестовало «диктатуру пролетариата» и могло иметь заражающее влияние. О происходящем Дзержинский был, конечно, осведомлен и, вызывая к себе коммунистов — председателей трестов и директоров заводов, бешено на них накидывался. Мы все превосходно знали, что он им говорил. Директор одного завода со всеми деталями поведал мне, какую «баню» им устраивал Дзержинский: «Глаза белые, страшные, голос хриплый, смотрит так, что от страха провалиться хочется! Настоящий дьявол! «Вы — белоручки,— кричит,— от неприятной работы убегаете, чтобы взвалить ее на беспартийный технический персонал. Когда у вас бьют добросовестно работающих спецов, выполняющих директивы мои и ВСНХ, что вы делаете? Вместо того, чтобы созвать заводское собрание и на нем заклеймить виновных,— [183] вы делаете глухое ухо — якобы не слышали, что у вас инженеров бьют. На вас должна полностью лежать вся ответственность за проводимые меры, а вы эту ответственность перекладываете на голову беспартийного технического персонала. Это позор! Вы члены правящей, управляющей партии. Вам нужно на всех постах стоять на первом месте и своей работой давать другим пример. Вы этого не делаете. В басне вол пашет, тащит тяжелый плуг, а муха, усевшаяся на шее вола, кричит: мы пахали. Вы — эта муха. Заявляю, что тех из вас, кто не будет грудью защищать технический персонал от незаслуженных им оскорблений, буду увольнять, привлекать к ответственности».

Таких речей Дзержинский много произнес. Но в печати появлялось лишь их самое слабое, многое замалчивающее отражение, вроде подчищенной, смягченной передачи его речи на заседании президиума ВСНХ СССР с представителями совнархозов союзных республик и областей:

«Наш технический персонал, к сожалению, в кампании по производительности труда не занимает то место, которое должен занимать. Ему мешают. Это больной вопрос. Нужно бороться с такими нездоровыми явлениями, когда наш технический персонал из-за ревностного отношения к работе, из-за правильного подхода к вопросу норм выработки может (sic!) возбудить недовольство отдельных лиц и групп (не «может возбудить», а возбуждал.— Н. В.). Мы должны защищать технический персонал. Мы должны действительно принять на себя ответственность за тяжелую работу технического персонала, требующую квалифицированной мысли. Наши заводские инженеры и специалисты живут в довольно (sic!) тяжелых условиях. Не думайте, что только потому, что получают недостаточное вознаграждение. Когда они желают провести какое-либо полезное начинание,— со всех сторон наталкиваются на препятствия. Специалист в три мига может быть выкинут с завода, если не заручится поддержкой. Часть специалистов относится скептически к нашей работе, но в целом ряде заводов, учреждений ВСНХ нас соединяет понимание общих интересов и грандиозных задач».

О тяжелом и оскорбительном положении технического персонала заводов, фабрик, шахт при проведении кампании [184] за увеличение производительности труда — нужно запомнить. Это очень важно. Без знания этого обстоятельства не будут понятны некоторые факты, относящиеся к процессу 1928 г., так называемому, «Шахтинскому делу», первому процессу о «вредителях». Перейду к другой «кампании» Дзержинского — восстановлению металлопромышленности. Эта отрасль, начав разлагаться во время февральской революции, разрушаясь во время военного коммунизма, к 1921 г. почти прекратила свое существование. В тот год производство, например, чугуна — 4 проц. довоенного. В 1924 г., после появления Дзержинского в ВСНХ, металлургию удалось немного поднять: производство чугуна достигло 14 проц. довоенного уровня, стали — 25 проц., проката -- 19 проц. Потребность в металле была большая. Нужно было решать, какие области народного хозяйства и в каком количестве снабжать в первую очередь, какие позднее. Дзержинский в этом вопросе занял позицию, которую правящие коммунисты позднейшего времени должны были считать преступной. В первую очередь, объявил он, нужно снабжать металлом широкий крестьянский рынок, потом отрасли, восстанавливающие основной капитал промышленности (машины, оборудование, двигатели), затем городские, коммунальные нужды, железнодорожный транспорт и в последнюю очередь — военное ведомство. В царствование Сталина, а позднее при Хрущеве, когда СССР превратился в грандиозного поставщика военного снаряжения странам, могущим, сознательно или бессознательно, служить пособниками мировой коммунистической революции, Дзержинский за такое отношение к военному ведомству был бы, конечно, расстрелян. Свою позицию Дзержинский защищал в 1924 г. и на XIV конференции компартии в апреле 1925 г[28]. Помню, что на меня и моих друзей из «Лиги наблюдателей» она произвела большое впечатление своим «пацифизмом», своей уверенностью, что траты на снаряжение армии не являются первоочередными, так как войну вести страна не собирается и никто ей не Угрожает. Но не принуждался ли Дзержинский изменить свой взгляд после XIV съезда партии, постановившего в [185] декабре 1925 г. «принимать все меры к усилению мощи Красной Армии и Красного Флота»? Этого нельзя достигнуть без увеличенных затрат металла на вооружение. Позднее, после смерти Дзержинского, внимание правящих сфер уже приковано к вооружению армии и флота. Резкое ухудшение отношений с Англией, вследствие поддержки Советами Китайской революции, потом разрыв дипломатических отношений Англии с Москвою — возобновили крики об иностранной интервенции о которых мы начали забывать. Уже с января 1927 г. Бухарин, Рыков и Ворошилов стали произносить речи о «надвигающейся военной опасности», «подготовке войны против СССР английскими капиталистами», о «капиталистическом окружении», о «блокаде». В нашем кружке в «Лиге наблюдателей», за исключением лица, которое я назвал Кассандрой, никто не верил, будто надвигается война, поэтому было просто невыносимо читать в «Социалистическом вестнике» почти то же самое, что говорили люди из Политбюро. «Социалистический вестник» писал:

«Никогда еще положение революционной страны не было столь опасным. Застрельщик мирового империализма — консервативное правительство Англии нанесло СССР первый удар. Вновь реальной становится угроза финансово-экономической блокады, в тисках которой задохнется русское хозяйство. Вновь встает кровавый призрак войны».

Дзержинский в 1924—1925 гг. настаивал, что нельзя восстанавливать и развивать металлопромышленность, ориентируясь только на «государственных заказчиков».

«Ее основную базу составляет широкий рынок. Металлопромышленность может стать на крепкие ноги, базируясь на широких потребностях населения». Внимание Дзержинского к обслуживанию крестьянского рынка вообще и, в частности, металлом — очень велико. В этом вопросе взгляды Дзержинского и его заместителя Владимирова — тождественны. Говоря об удовлетворении металлом крестьянского рынка, и тот и другой имели в виду снабжение деревни не одними сельскохозяйственными орудиями, а решительно всем, вплоть до мелочей, что может принести «комфорт» деревне, украсить, улучшить ее быт. В программу Дзержинского входило снабжение деревни кровельным железом, шинным железом, топорами, вилами, ведрами, лампами, утюгами, швейными машинами, иголками, охотничьими ружьями и т. д. [186]

В представлении Дзержинского, что обслуживание крестьянского рынка может стать «базою» для металлопромышленности, несомненно много наивного. Теоретической, экономической подготовки и знания у него не было. Разумеется, металлопромышленность, как вся индустрия вообще, в конечном счете, имеет своей базой потребление населения — «широкие потребности населения» Но огромная часть промышленности, создающая основной капитал, орудия и средства производства, не обслуживает прямо и непосредственно, подобно «лампам, швейным машинам, иголкам», широкие потребности населения. На базе «лампы и иголки» металлопромышленность построить нельзя. Можно создать лишь слабенькое ремесло. Для «хозяйства-модерн» нужны двигатели, рельсы, машины, станки, электромашины и т. д. А тут без крупных, значит — в СССР «государственных», заказчиков обойтись нельзя. Наивная схема Дзержинского тогда не шокировала, а, наоборот, даже нравилась многим специалистам-металлистам. Один из них, выдающийся инженер Хренников (в 1930 г. объявленный «вредителем» и ликвидированный), член правления Главметалла, руководимого самим Дзержинским, мне как-то сказал: «На один крестьянский рынок промышленность опереть нельзя. В довоенное время металлургия создавалась, благодаря заказам фабрик и заводов, особенно заказам на паровозы, рельсы для железнодорожного транспорта, а на это шли средства от иностранных займов и из казны. Все же, ей-Богу, симпатично слышать, что Дзержинский печется о нуждах деревни. Нельзя всегда выпирать на первый план только удовлетворение пролетариата, мы ведь — крестьянская Русь, три четверти нашего населения — крестьяне. О них в первую очередь и нужно думать».

В той постановке вопроса о крестьянском рынке, какая была у Дзержинского, сказалось некое крестьянофильское влияние. Возможно, что оно шло от члена президиума ВСНХ С. П. Середы, никогда не бывшего ортодоксом-марксистом, тем более твердокаменным большевиком, человека культурного, мягкого, убежденного, что не только политические соображения (а это превалировало у Ленина), но и элементарные гуманистические мотивы требуют удовлетворения потребностей крестьянской массы, составляющей преобладающую часть населения страны и более обездоленной, чем пролетариат. Это от Середы и некоторых беспартийных сотрудни-187ков ВСНХ Дзержинский узнал о большой роли кустарей в производстве для деревни всяких металлических изделий, о возможности и желательности их объединить в кооперации. Отсюда возникла для ВСНХ обязанность снабжать кустарей необходимым сырьем, организовывать для них склады, помогать предоставлением кредита. Эти задачи указаны и развиты в сборнике статей «Кустарная промышленность в СССР», написанном сотрудником ВСНХ под редакцией Середы и снабженном предисловием самого Дзержинского.

Насколько, чутко относился Дзержинский к снабжению металлом «широкого рынка», может свидетельствовать следующий маленький пример. Зимою 1925 г. я ехал на вокзал на санях извозчика. Их — извозчиков — было множество в довоенной Москве, в советское же время остались очень немногие имели они самый жалкий вид и все-таки упорно держались за свою профессию. Была гололедица, лошадь все время скользила и два раза упала, чуть не сломав оглобли. Заставляя кнутом лошадь подняться, извозчик сказал:

— Бью ее, а она совсем не виновата. Как ей не падать, когда все подковы истерты.

— Что же вы их не сменяете, не ставите новых?— спросил я.

Извозчик, поворачиваясь ко мне, сердито буркнул:

— Для вас, гражданин (прежде сказал бы — барин!), это дело простое. А для меня поставить новые подковы совсем не просто. За подковку лошади на все четыре ноги теперь нужно потратить целое состояние. И ждать иногда недели, пока кузнецы добудут металл.

Слова извозчика я вспомнил, когда встал вопрос о снабжении металлом потребителей «широкого рынка», и, конечно, захотел их проверить. Кузницы в Москве помещались на ее окраинах, у больших шоссе и дорог. На окраинах жили и извозчики. Я послал в эти места трех репортеров «Торгово-промышленной газеты» (помню, один из них был прокурором суда в царское время) для анкеты, для опроса кузнецов и извозчиков. Анкета обнаружила, что подковка лошадей, бывшая простейшей операцией в прежнее время, в 1925 г. стала действительно сложным делом. Металла кузнецы не имели. Государственные организации им в нем отказывали. Им приходилось разыскивать для трансформации изношенный металл или прибегать к черному рынку, уворован ному [188] откуда-то металлу и платить за него много. Это и всякие налоги делали подковку столь дорогой, что некоторые извозчики и приезжающие окрестные крестьяне ограничивались подковкой только передних ног лошадей. В провинции, в маленьких городишках было еще хуже. Там во многих местах совсем прекратили подковку лошадей, что на тяжелых, крытых булыжником мостовых приводило к уродованию копыт. Словом, вопрос о подковке лошадей из крошечного делался большим, если ПРИНЯТЬ во внимание, что значительная часть транспорта того времени была гужевой, лошадиной.

Тщательно обработанную анкету я поместил на первой странице «Торгово-промышленной газеты», там, где обычно стояли статистическо-технические и экономические статьи. Это было необычно и произвело большой эффект: нечто живое среди арсенала важного, необходимого, но сухого материала. Писать увлекательно и живо серьезные экономические статьи — задача не простая. Дзержинский пришел в восхищение от этой анкеты. Встретившись с ним, я впервые увидел какие-то веселые искорки в его холодных, суровых, стеклянных глазах, взгляда которых многие так боялись.

— Анкета замечательная!— сказал он мне.— Целый кусок жизни она приоткрыла. Даю честное слово, что до этого не думал о подковах и о том, как эта штука важна. О подметках для моих сапог думал, а вот о подметках для лошадиных копыт — даже в голову мысль не приходила. А ведь таких, нам неизвестных, важных областей жизни, особенно в деревне, наверное, много. Сегодня же приказал Главметаллу заняться вопросом о снабжении кузнецов металлом.

Не могу удержаться,— это уже профессиональная «болезнь», нажитая в течение пятидесяти лет бытия в качестве журналиста, чтобы не рассказать об одном весьма комическом эпизоде, связанном с этим разговором с Дзержинским. В течение нескольких лет, с 1905 по конец 1908 г., я жил в Москве как «нелегальный» под чужим паспортом. Стремясь не привлекать к себе внимания полиции, иметь вид благонадежного, «буржуазного» человека, далекого от революции, я для этого стал носить котелок. Революционеры обычно такую вещь не носили. К этому «головному убору» я привык. С приходом Октябрьской революции, «диктатуры пролетариата», множество людей, сдирая с себя «буржуазный» облик, надевая на голову рабочую кепку-фуражку, [189] старались придать себе пролетарско-крестьянский вид. Клоун в московском цирке высмеивал это превращение: «Смотрите на меня! Я самого благородного революционного происхождения! У меня мать — крестьянка, отец — два рабочих».

Меня претило, тошнило от этого подмазывания к вкусам и требованиям «диктатуры пролетариата», и, несмотря ни на что, я продолжал носить котелок. В Москве нас было только трое с таким «контрреволюционным» головным убором: я, бывший директор «Литературно-художественного кружка» — И. И. Попов и бывший председатель Государственной думы — Головин. В разгар военного коммунизма я как-то встретил Головина на Моховой улице. В порыжевшем от непогоды котелке, с, как всегда, в стиле «Вильгельма Второго», закрученными вверх усами, он нес на спине, сгибаясь под тяжестью, большой мешок с картофелем (уверен — подмороженным!). На улице встретились два котелка. Редкое зрелище в пролетарской Москве. Он обернулся и посмотрел на меня. То же самое сделал и я. Мы улыбнулись и разошлись. С котелком на голове я как-то был с Савельевым даже в таком осином гнезде, как отдел печати Центрального Комитета партии. Он помещался тогда недалеко от Делового Двора, в Китай-городе, за стеною.

Все, кого пришлось там встретить, пока мы поднимались на третий этаж, смотрели на меня с озлобленным удивлением. А котелок я все-таки продолжал носить, и, в конце концов, в ВСНХ к этому привыкли. В день публикации анкеты о кузнецах я, около часу дня, вышел из главного подъезда ВСНХ, а Дзержинский в него только входил. Здесь, у самого подъезда и произошел с ним разговор. У выхода из ВСНХ была передняя, где оставляли свои пальто, шапки, галоши начальство и сотрудники ВСНХ. В день, о котором я говорю, при вешалке находился служитель, недавно поступивший на эту должность, меня не знавший. Надевать пальто и котелок при нем мне было не нужно, я это делал в «Торгово-промышленной газете», имевшей другой выход на улицу, поэтому я прошел мимо служителя, им не замеченный. Он видел, что у выхода стоит Дзержинский и рядом с ним тип, явно подозрительный, с котелком, контрреволюционным убором на голове. И об этом происшествии он рассказал другим служителям при вешалке: «Дзержинский вот на этом месте, вот у самого входа в ВСНХ, поймал какого-то буржуя, спекулянта, нэп манна [190], держит его за грудки, а тот нахально улыбается, Дзержинский трясет его, а тот, сукин сын, папироску закуривает. Дзержинский бросил его, вошел в ВСНХ, а тот моментально скрылся, убежал».

Другие служители, понявшие, о ком идет речь, и желая посмеяться, подталкивали своего товарища на новые рассказы о происшествии. И тот, польщенный интересом к нему, стал ввертывать в рассказ самые нелепые выдуманные детали. Эту историю многие слышали в ВСНХ и над нею изрядно смеялись. Служитель вскоре узнал о своей ошибке и, однажды подойдя ко мне, сконфуженно промолвил:

− Вы, товарищ Валентинов, извините меня. Я что-то зря набрехал. Я о вас тогда не слышал, не знал. А ошибиться мог, ведь таких «шапок», как у вас, никто уже больше не носит…

Из проведенных Дзержинским «кампаний» (всегда «кампаний», ведь все происходило в «ударном порядке» — это стиль советского государства) четвертая, начатая в последний год его жизни, в начале 1926 г., шла под лозунгом «борьба за режим экономии». В некрологе, посвященном Дзержинскому, «Правда» писала: «Лозунг борьбы за экономию, как за один из важнейших фактов увеличения темпа и роста накопления материальных ценностей и их производительного использования, был выдвинут по непосредственной инициативе Дзержинского. Лозунг экономии быстро перелился за рамки промышленности и, поддержанный прессой, стал распространяться на все отрасли народного хозяйства. Лозунг режима экономии укрепляется как мораль эпохи социалистического накопления».

Долго эта «мораль» не продержалась. Принцип «экономии», и особенно экономии в человеческих жертвах, чужд самой основе советского коммунистического строя. После прихода на место Дзержинского Куйбышева можно было видеть, что лозунг стирается, бледнеет и постепенно исчезает из жаргона людей ВСНХ. Подголосок Сталина, бездарный, бесцветный, ленивый Куйбышев, для самолюбия которого было крайне невыгодно какое-либо сравнение с «не щадящим себя» Дзержинским, постарался возможно скорее удалить из оборота ВСНХ лозунги, связанные с Дзержинским или напоминающие [191] его, и заместить их своими «куйбышевскими» («сталинскими»). Позднее, когда началось проведение пятилетки и со всею дикостью предстало знаменитое «социалистическое накопление» на трупах убитых кулаков и коллективизированного крестьянства, лозунга «экономии» не только нет, но над ним издеваются — он фактор, препятствующий строительству индустрии. Строители возникающих новых заводов берут без всякого счета деньги из Государственного банка. Смет при постройке нет и отчетов в израсходовании денег тоже нет. Директор строящегося в Сибири гигантского Кузнецкого металлургического завода замечательно выразил «мораль социалистического накопления»: «Если вы спросите нас, сколько мы израсходовали денег — ответа не получите. Обычно мы руководствуемся формулой — строить во что бы то ни стало и чего бы ни стоило».

Беру это из номера от 5 февраля 1931 г. «За индустриализацию», это имя, с началом пятилетки, получила «Торгово-промышленная газета». Как и при каких обстоятельствах началась при Дзержинском борьба за «режим экономии»? Обойти в этом вопросе роль, сыгранную «Торгово-промышленной газетой», никак нельзя, а так как фактически главным редактором ее был я (см. об этом последнюю главу), придется кое-что рассказать без лживого жеманства («minauderie») и лицемерного щеголяния скромностью. У всех нас в «Торгово-промышленной газете» был большой круг наблюдений. Мы знали многое, что происходит за кулисами хозяйственных предприятий. Знали, например, что такой-то трест издает никому не нужный бюллетень и председатель треста — коммунист, статьи которому пишут бесплатно «негры»-спецы, получает якобы за «редакцию» этого бюллетеня некую сумму, прилично увеличивающую его «партийную ставку». Чтобы мог существовать ненужный бюллетень, председатель треста обращается к председателям других трестов, другим хозяйственникам с просьбой дать в бюллетень платное объявление об их продукции. Это ненужное объявление те дают и, конечно, в той или иной форме, получают за это компенсацию. Это один из примеров растраты общественных денег. Их можно привести множество: дорогая покупка или меблировка коммунистической квартиры за общественный счет, пользование для личных надобностей общественными автомобилями, трата казенных денег на различные чествования начальства, [192] на его летние удовольствия и т. д. Это не все. Мы знали (факты все время приносили репортеры газеты), что советских предприятиях отсутствует, с точки зрения самого простого здравого смысла, всякая «экономия». Почему отбросы хлопка, полностью способные быть полезно утилизированными, гниют в кучах на дворе фабрики? Почему, ничем не прикрытые, ржавеют от непогоды и портятся привезенные новые машины, которые, оказывается, заказывать и сюда привозить не было надобности, к этой фабрике они не подходили? Почему предприятие отопляется дорого стоящими дровами, когда могло бы заменить их углем?

Много раз мне и моим коллегам по газете хотелось, как мы выражались, «трахнуть» по хозяйственникам за презрение к самой элементарной «экономии», и всегда натыкались на препятствия. Некоторые критикуемые хозяйственники нам говорили: «У вас самих рыльце в пуху. За ежемесячную вкладку о финансах промышленности вы получаете субсидию от Промышленного банка. А это незаконно, вы должны жить в пределах утвержденного ВСНХ для вас бюджета. Для издания справочников «Весь СССР» и «Вся Москва», издаваемых ВСНХ совместно с Московским комитетом партии при участии конторы «Торгово-промышленной газеты», требуют от трестов, заводов, разных учреждений дачу больших платных объявлений. Разве это законно?»

Ответственный редактор «Торгово-промышленной газеты» Савельев — сам не без «греха» — весьма неодобрительно относился к моим предложениям щипать хозяйственников, презирающих «экономию»: «Не советуем этого делать. Исправления не достигнем, а только всех восстановим против себя и не оберемся неприятностей». Но вот в конце февраля 1926 г. в редакцию поступает приказ Дзержинского о проведении экономии. К сожалению, во время составления моих записок, мне не удалось достать этот документ. Я плохо помню его содержание, знаю только, что за приказ об экономии я ухватился обеими руками. Еще бы! С благословения начальства настал момент, настала «легальная» возможность «трахнуть». Обычно приказы ВСНХ набирались петитом и помещались в конце последней страницы газеты. Даю указание: набрать приказ жирным корпусом и поставить на видном месте — вверху справа, на первой странице. Более того — поставить набор приказа на «шпонах» — это разрядка между строками, более выпукло [193] представляющая текст. Приказы ВСНХ обычно шли только под номером. Даю указание: поставить над приказом крупный заголовок — «Режим экономии». Одновременно призываю сотрудника промышленного отдела коммуниста Лейтеса, и, снабдив всякими инструкциями заставляю писать передовую. Она пойдет под тем же заголовком — «Режим экономии». Под конец редакторского дня главные сотрудники собираются у меня в кабинете: все веселы и горды. Для всех ясно: «Мы устроили бум!»

«Бум» действительно был большой. У хозяйственников переполох. Необычайная подача приказа, по их убеждению, инспирирована самим Дзержинским и свидетельствовала, что он намерен «железной рукой» проводить «режим экономии»; по части же «экономии» у всех большие, большие грехи. Исполняя приказ Дзержинского, в ВСНХ создается центральная комиссия, разрабатывающая меры для установления «режима экономии». Вся печать подхватывает именно этот лозунг, эти два слова. В апреле Центральный Комитет партии и Совнарком СССР принимают постановление о борьбе за «режим экономии». Одиннадцатого июня Центральный Исполнительный Комитет и Совнарком СССР дают подробный перечень мероприятий, направленных на осуществление «режима экономии».

С момента превращения России в советскую, коммунистическую, страна всегда жила под кнутом ударных лозунгов: «В поход за хлебом!», «Крепим Красную Армию!», «Все на транспорт!», «Лицом к деревне!» и т. д. Приходится констатировать, что в копилку советских лозунгов попало и мое изобретение — «режим экономии», и уселось на некоторое время на губах множества людей. Все-таки это совсем не то, что было потом, в сталинскую эпоху, когда изречения, лозунги «отца народов» повторялись десятками миллионов дрожащих от страха роботов.

В день получения приказа Савельева не было в редакции. Как всегда при появлении в газете чего-нибудь важного, я счел нужным, часов в 11 вечера, сообщить ему о приказе Дзержинского и оформлении, которое мы ему даем. К тому, что я рассказал, он отнесся, видимо, без интереса, только сказал: «Раз сам Дзержинский взялся за это дело, нам нечего тогда бояться ссор и нареканий со стороны хозяйственников». Насколько Савельев не придал «буму» никакого значения, видно из 194 того, что на следующий день он пришел утром в ВСНХ, по каким-то делам «Истпарта» не прочитав газету. Это с ним часто случалось, работа в «Истпарте» его интересовала гораздо больше, чем «Торгово-промышленная газета». В коридоре его поймал секретарь Дзержинского и сказал, что Дзержинский требует, чтобы он и я немедленно пришли к нему. Меня в это время еще не было в редакции, к Дзержинскому пошел один Савельев Могу себе представить, как потел Савельев (он был очень грузен, толст и постоянно потел), в то время как Дзержинский расхваливал номер «Торгово-промышленной газеты», а в него Савельев еще и не заглянул! От Дзержинского Савельев помчался в редакцию, заперся в своем кабинете, проштудировал весь наш «бум», а потом попросил меня к нему прийти. На его круглом лунообразном лице цвела широкая улыбка удовольствия. — Номерок вышел, что надо. Дзержинский нас с вами так хвалил, что, право, мне было неловко, я даже сконфузился.

— Что же вам сказал Дзержинский?

— Он сказал, что мы создали настоящий рупор его приказа, что мы правильно почуяли, что начинается серьезная, большая кампания и дали этой борьбе должное название «режим экономии».

Разумеется, я ни слова не сказал Савельеву, что во всем этом он ни при чем. Но он твердо знал, что я не устрою ему какую-нибудь каверзу, не выдам его безделий и он может беспрепятственно получать от начальства похвалы за не им сделанную работу. Что же касается меня, я ценил Савельева за то, что он почти не мешал мне работать, а активное участие в восстановлении хозяйства страны, его улучшении, расширении, реконструкции меня тогда до крайности увлекало.

Еще несколько слов об «экономии». Я уже говорил, что Дзержинский до ужаса боялся высоких цен промышленности. При этих ценах, по его мнению, страдает больше всего крестьянство, а в «наших отношениях с ним не должно быть эксплуатации». Но если снижать оптовые цены промышленности, тогда не будет должного накопления, не будет средств для расширения промышленности, создания нового основного капитала. При снижении цен накопление может получиться за счет снижения себестоимости продукции, а это снижение достигается, прежде всего, ростом производительности труда при обязательном условии, что он обгоняет рост заработной [195] платы. Этого еще недостаточно. Для дополнительного снижения себестоимости во всей промышленности нужно установить экономию, «режим экономии», понизить все накладные расходы, изгнать все излишества. Если теоретически синтезировать, связать эти конкретные лозунги четырех кампаний Дзержинского с другими взглядами его, получится система, убедительно противопоставляемая взглядам Пятакова и варварской концепции «социалистического накопления» Преображенского, о которой пойдет речь в следующей главе. Но у Дзержинского не было экономических знаний и способностей к теоретическому синтезу, и потому, хотя эмпирически он шел правильным, разумным путем, его деятельность в ВСНХ не оставляет впечатления чего-то увязанного и координированного.

После смерти Дзержинского писали, что в нем не было ничего «ведомственного». Это неправда. Он был очень «ведомственный» человек, и он хотел, чтобы его «ведомство» — ВСНХ — было лучше всех остальных, блистало как стеклышко на солнце. Он хотел, чтобы в его ведомстве работали лучшие в СССР специалисты, и с этой целью был готов их переманивать из других наркоматов. Чтобы помогать ему вести финансовую политику ВСНХ, Дзержинский притащил из Наркомфина М. К. Владимирова, сделав его своим заместителем. Сокольников отпустил Владимирова без большого сопротивления, тот не был крупной фигурой, но стал на дыбы, когда в 1926 г. Дзержинский захотел взять к себе из Наркомфина прекрасного работника — Александра Борисовича Штерна — бывшего меньшевика. По жалобе Сокольникова, это дело разбиралось в самых высших сферах, и Дзержинский настоял на своем: в конце 1925 или начале 1926 г. Штерн вступил в ВСНХ. К нападкам на его ведомство Дзержинский относился почти с болезненной остротой. По всей вероятности, ему казалось, что они всегда несправедливы. Бывали случаи, когда на критику ВСНХ он реагировал с такой страстностью, входил в такой раж и столкновения с критиками, что после этого становился больным (сердце у него плохо работало). Один из случаев такой реакции Дзержинского на критику произошел на моих глазах, я сам был в него замешан и хочу о нем рассказать. Начиная НЭП, Советское правительство восстанавливало многие прежние довоенные хозяйственные обычаи и учреждения. Так, в 1922 г., помимо бирж, была восстановлена [196] Нижегородская ярмарка, имевшая прежде большое значение, но последние годы перед войной начавшая его терять. От газеты «Киевская мысль» я был на ярмарке в 1910 г., она произвела на меня серое впечатление. Как раз в это время на ярмарке происходил Всероссийский съезд комиссионеров, и многие из них убедительно, даже с цифрами в руках, мне доказывали, что широко развивавшийся институт комиссионеров сильно подрывает былое значение Нижегородской ярмарки. Однако они не отрицали, что для связи со странами Востока — Турцией, Персией, Бухарой, Монголией, Китаем, посылавшими на Нижегородскую ярмарку своих Купцов, она свое значение еще сохраняет.

Главою советской Нижегородской ярмарки, ее хозяином, был поставлен Малышев, бывший рабочий из Сормова, пригорода Нижнего Новгорода. Войдя во вкус роли «хозяина» ярмарки, он стал копировать прежних заправил ярмарки, персонажей, описанных Горьким в его «Фоме Гордееве», Боборыкиным и другими писателями. Малышев отпустил большую, как прежде носили купцы, бороду лопатой, оделся в старорусский кафтан, носил брюки, запрятанные в сапоги с голенищами трубою. На ярмарке был до невероятности груб, самовластен, всем говорил «ты», ругался площадными словами или держал речи в купеческом стиле, пересыпая их словечками, вроде: «ты голуба», «душа», «отец родной». Малышев часто посылал в газеты безграмотные статейки о ходе операций на ярмарке и, конечно, о своей большой роли в ее успехах. По причинам мне неизвестным ему весьма благоволил Сталин. Этого я не знал и в первый год моей работы в «Торгово-промышленной газете», получив его безграмотную и пустую статейку, бросил ее в сорную корзинку. Но Малышев, отправив в какую-нибудь газету свое произведение, немедленно начинал барабанить, узнавать, когда она пойдет, и требовать, чтобы ему были посланы гранки набора статьи. Савельев, узнав от Малышева, что он послал в «Торгово-промышленную газету» статью, прибежал ко мне справиться: отдал ли я ее в набор, и в ужас пришел, услыша, что я ее бросил в сорную корзину.

— Помилуйте, да разве можно это делать! Да он с жалобой на нас пойдет к товарищу Сталину. Он нам жизнь отравит! Давно известно, что его статьи дрянь, а все-таки их нужно печатать. Только сделайте все возможное, чтобы уменьшить безграмотность присланной статьи. [197] Нижегородская ярмарка пользы промышленности ВСНХ не приносила. Продукции было мало, продажа ее после кризиса сбыта в 1923 г. обеспечена, предметы ее производства известны торгующим синдикатам и торгам кроме того, продукцию стремились распределять по стране в некоем плановом порядке. В этой обстановке Нижегородская ярмарка была ни к чему. Она обязывала на завоз в Нижний товаров, которые и без того были бы проданы в другом и более нужном месте. Это были ненужные траты денег на транспортировку, содержание складов и пр. Однако без ярмарки, без поддержки ее промышленностью Малышев терял все свое величие. Он злобствовал на ВСНХ за его более чем холодное к ярмарке отношение и разразился против него статьей, направленной в «Торгово-промышленную газету». Не могу сказать, было ли это в 1925 г. или в начале 1926 г. (повторяю, даты плохо запоминаю), в данном случае это совсем не важно. Зная, что от Малышева можно ожидать всяких ябед, и не желая с этим типом иметь дело, я его статью, предварительно сняв с нее копию, послал для оценки члену президиума ВСНХ — В. Н. Манцеву. Прочитав ее, Манцев немедленно мне сообщил: «Статью, конечно, не печатать. С его возмутительной критикой ВСНХ пусть Малышев, если хочет, идет в другую газету. Мы, по желанию Малышева, сечь себя не будем».

Двадцать минут не прошло, как по телефону ко мне обращается Малышев:

— Голуба, я табе (вместо тебе!) послал статейку для завтрашнего номера, так ты, душа моя, соблаговоли прислать сейчас же гранки набора.

Отвечаю, что по указанию Манцева статья не будет напечатана. Малышев с треском бросает телефонную трубку, а через полчаса кто-то из секретариата Центрального Комитета дает мне «приказ» — статью Малышева напечатать. Обращаюсь снова к Манцеву и с иронией спрашиваю:

— Кого же мне слушаться?

Манцев, хотя и бывший чекист, узнав, что о помещении статьи Малышева дается приказ из такого важного места, как секретариат ЦК, испугался своего решения и, снимая в этом деле всякую с себя ответственность, послал статью Дзержинскому. Тот, ознакомившись с нею, звонит ко мне и заявляет: - Я, председатель ВСНХ и ОГПУ, приказываю вам, [198] несмотря ни на какие угрозы, статью Малышева не печатать.

Это в первый раз я слышал от Дзержинского, в разговоре со мною, многозначительное указание, что он председатель ОГПУ. Приблизительно полчаса после этого ко мне снова обращается Малышев, которому на его вопрос о статье отвечаю, что у меня есть приказ Дзержинского ее не печатать. Малышев в бешенстве кидает:

Найдется кое-кто поважнее Дзержинского. Дзержинский вторично звонит и резко и сурово подчеркивает, что, несмотря на какие-либо давления на меня статья Малышева не должна быть напечатана. Его вторичное обращение ясно показывает, что где-то в высших сферах по поводу статейки Малышева идет борьба. Редакционная работа в это время была окончена, но ни я, ни другие сотрудники газеты, посвященные в историю с Малышевым и уверенные, что что-то должно произойти, из редакции не уходим.

— Идет борьба богов и гигантов,— говорит со смехом Р.,— нужно ждать, кто победит.

Ждем. Придравшись к случаю, рассказываю о знаменитом мраморе из раскопок Пергама, находящемся в Берлинском музее, изображающем именно борьбу богов и гигантов. Раздается звонок, и хриплым, усталым, еле слышным голосом Дзержинский, без всякого объяснения, дает указание:

— Напечатайте статью Малышева.

К ужасу моих коллег, не допускавших, что так можно говорить с самим Дзержинским, у меня вырывается грубейшее восклицание:

— Значит, Феликс Эдмундович, прокакали позицию!

По сей день я не могу себе отдать отчет, что толкнуло меня прибегнуть к этому весьма неэстетическому глаголу. Может быть, довольно странное в мои годы «мальчишеское» желание показать сотрудникам «Торгово-промышленной газеты», что, в отличие от них, я без всякого страха говорю с Дзержинским? Или, может быть, досада, что придется уступить этому хаму — Малышеву? Но, может быть, и желание попрекнуть Дзержинского за то, что трусливо отступил перед секретариатом ЦК, т. е. Сталиным? Потом стало известно, что нежелание Дзержинского подчиниться указанию секретариата Центрального Комитета, являя собою нарушение партийной дисциплины, вызвало его столкновение со Сталиным [199]. Оно было столь бурным, что у Дзержинского был сердечный припадок, и несколько дней он не появлялся в ВСНХ. […]

[201]

При всяких столкновениях или недоразумениях, возникавших между техническим персоналом и командующими коммунистами-хозяйственниками, Дзержинский почти как правило, становился на сторону технического персонала. Повторяя слова Ленина, он указывал, что установлению должного отношения к специалистам мешает «комчванство», «коммунистическое чванство»: обладатели партийного билета смотрят свысока на подчиненных им людей, хотя те обладают неизмеримо более, чем они техническими знаниями и более способны управлять технико-экономической частью того или иного треста или предприятия. На эту тему Дзержинский, со свойственной ему откровенностью и резкостью, произнес много речей, и ни одна из них никогда не появлялась в печати в полном виде, всегда в форме очень смягченной, всегда с пропусками наиболее резких слов и мест. Секретарь ЦК — т. е. тот же Сталин, очевидно, следил, чтобы «Феликс» в запальчивости не говорил лишних слов. Как ни смягчена в отчетах речь Дзержинского на XIV партийной конференции в апреле 1925 г., все же даже из нее видно, в чем Дзержинский упрекал коммунистов-хозяйственников и чего он добивался для технического персонала.

«Надо покончить с остатками комчванства... Без знаний, без учебы нашей собственной, без уважения к людям, которые знают, без поддержки технического персонала, без поддержки науки... мы... не сможем выполнить той задачи по поднятию производительности труда, которая перед нами поставлена...

Необходимо создание новых бытовых и дружественных отношений к ним (специалистам), для того, чтобы... отделить непримиримых, которые за пазухой держат камень, от других, которые в большом количестве у нас имеются... Для этого надо дать им какую-то конституцию на заводе и в управлении фабрикой. Вопрос относительно того, чтобы мы подняли на высшую ступень науку и создали товарищеские условия работы нашему техническому персоналу, как низовому, так и верхушечному, является основной задачей, без которой мы экономически победить буржуазную Европу не сможем. Если бы вы ознакомились с положением нашей русской науки в области техники, то вы поразились бы ее успехами в этой области. Но к сожалению [202], работы наших ученых кто читает? Не мы. Кто их издает? Не мы. А ими пользуются и их издают англичане, немцы, французы, которые поддерживают и используют ту науку, которую мы не умеем использовать»[29].

Чтобы замечания Дзержинского были понятны, укажу что в то время русские ученые и инженеры свободно могли помещать и помещали свои работы в иностранной научной и технической прессе. Позднее это стало невозможным. Даже мысль,— не говорю уже попытка, — о помещении статьи советским ученым или техником в иностранной печати рассматривалась как шпионаж и величайшее преступление.

Стремясь к установлению дружеских отношений технического персонала с коммунистами, Дзержинский стал носиться с мыслью об образовании в Москве какого-то особого клуба, где должна господствовать атмосфера, способствующая сближению коммунистической и некоммунистической частей кадров промышленности. Такого рода клубы, по его мнению, должны возникнуть и в других больших городах СССР. Некое скрещивание, сближение на работе коммунистов и некоммунистов в ВСНХ и в Москве несомненно имело место, но Дзержинский находил, что этот процесс недостаточно интенсивен, а в провинции мало затрагивает технический персонал.

Не лишены интереса мысли, настойчиво развиваемые Дзержинским в последние месяцы жизни.

«Мне приходится,— говорил он,— подписывать по ВСНХ множество приказов. Со стороны может казаться, до чего умен Дзержинский! Он все знает и, в совершенстве владея техникой, экономикой, счетоводством и всем прочим, составляет самые разнообразные приказы. Но ведь эти приказы не я составляю, я только их подписываю, доверяя тому или тем, кто мне их предлагает. Однако лица, которое обдумывало, составляло приказ,— нет. Я его замещаю и заслоняю. Это неправильно. Когда кто-нибудь делает открытие или изобретение, его имя становится известным. А вот когда после большой работы Петров или Иванов приходит к убеждению, что нужно такое-то решение очень важного вопроса и в [203] этом смысле должен быть составлен такой-то приказ по ВСНХ, о них никто не упоминает. Приказ идет только за моей подписью. Я прихожу к убеждению, что нужна не одна моя подпись, а еще вторая, указывающая лицо, фактически являющееся автором, творцом приказа. Как это сделать, я еще не знаю, но считаю, что это непременно нужно сделать. Это нововведение, разрушая старые бюрократические формы, будет отдавать должное людям, работающим над улучшением хода и дел нашей промышленности».

Эти мысли Дзержинского, вместе с его указаниями, что нужно «дать специалистам какую-то конституцию на заводе и в управлении фабрикой» — встречали большие возражения в коммунистической среде. Дзержинскому указывали, что если рядом с его подписью в приказе по ВСНХ будет еще вторая подпись, например, беспартийного работника, весьма возможно в прошлом человека правых взглядов, получится что-то скандальное, недопустимое, с полным искажением всей коммунистической концепции о партии и власти:

«У нас диктатура пролетариата. Его волю выражает только коммунистическая партия, только ей одной дано право управлять страною и хозяйством. Когда в приказе по ВСНХ, выражающем акт управления, рядом с подписью Дзержинского будет еще подпись беспартийного специалиста, это будет открытым допущением и, в то же время, открытым признанием, что в управлении участвует не одна коммунистическая партия, а еще какие-то другие слои».

При разговорах на эту тему я не присутствовал. До меня, как и до других, дошли лишь передачи их, отголоски их. Например, передавали, что на выдвинутые против него В. Межлауком возражения Дзержинский ответил: «Вы Америку открываете! Да ведь это же бесспорный факт, что не мы одни управляем хозяйством и страною, а вместе с нами это делает масса беспартийных специалистов, из которых многие весьма далеки от идей коммунистической партии. Нужно признать не только этот факт, а и другой: без них, без этого беспартийного персонала специалистов и техников — мы из ямы 1921 г. по сей день не вылезли бы. А с их помощью мы это сделали».

Замечания Дзержинского, характерные для умонастроения, для строя мыслей этого «ультраправого» коммуниста, необходимо поставить в связь с одним явлением, [204] способным пять лет спустя казаться созданием фантазии. Я имею в виду исключительно влиятельное положение, занятое в ВСНХ при Дзержинском пятью беспартийными, пятью бывшими меньшевиками, а из них никто не делал даже малейшей попытки вступить в коммунистическую партию, хотя на этот счет им делались предложения. Очень важное место в Главном экономическом управлении ВСНХ занимал А. М. Гинзбург, в отделе торговой политики — А. Л. Соколовский, в финансовом отделе — А. Б. Штерн, в статистике ВСНХ — ее начальник Л. Б. Кафенгауз, а на посту фактического редактора органа ВСНХ, «Торгово-промышленной газеты»,— пишущий эти строки. […]

Теперь о четвертом лице, занимавшем в ВСНХ важный пост. Как я уже сказал, это Л. Б. Кафенгауз, начальник ЦОС, т. е. центрального отдела статистики ВСНХ. Он превосходно поставил обработку сведений, поступавших от трестов и предприятий. Действуя с большим упорством и настойчивостью, он добился, чтобы данные по промышленности, подведомственной ВСНХ СССР, поступали с максимальной скоростью в его отдел и с максимальной скоростью там подсчитывались, обрабатывались и обобщались. Благодаря этому, движение промышленности, ее рост, ее валовую продукцию, число занятых в ней рабочих, производительность их труда — можно было знать не через год или полгода, а очень скоро, почти немедленно после окончания месяца. Это в огромной степени облегчало и знание промышленности, и управление ею. Кроме месячных обзоров промышленности, печатавшихся особой вкладкой в «Торгово-промышленной газете», ЦОС выпускал превосходные детальные годовые итоги промышленности и ряд производимых им специально анкет. Никакого большого партийного прошлого у профессора Кафенгауза не было. Подпольной деятельностью, подобно Гинзбургу, Штерну, Соколовскому, он не занимался и довольно поздно примкнул к меньшевикам. Он с крайней враждебностью относился к Октябрьской революции и особенно к ее [209] победе в Москве, где, по его глубокому убежден] можно было легко подавить большевистское восстание началом НЭПа, видя, что страна отходит от убивающего ее военного коммунизма, Кафенгауз горячо взялся за работу в ВСНХ, для которой имел солидные экономические знания. Но в методах своей работы он решительно расходился с Соколовским, Гинзбургом и Штерном. Эти лица были, если можно так выразиться, «стахановцами» в работе и с изнеможением захлебывались в ней. К сожалению, к этому же типу принадлежал и я. Кафенгауз, с которым я был дружественно связан (даже был «крестным» отцом его сына!), часто упрекал меня: «Вы постоянно твердили об Европе, европеизме, однако самое главное в жизни — работу — делаете не по-европейски, а варварским образом. Возьмите с меня пример. Я делаю не только, что от меня требуется, а гораздо больше того, но для этого мне не нужно с утра до вечера сидеть в ВСНХ».

Наставление об умении работать не по-варварски Кафенгауз стал развивать особенно часто после своего возвращения из командировки в Париж. Представляет большой интерес, что говорил Дзержинский о бывших меньшевиках, занявших во время его правления особо важное положение в ВСНХ. Я узнал об этом при следующих обстоятельствах. В главе «Торгово-промышленной газете» я рассказываю, что Дзержинский приказал Савельеву выдать мне «похвальную аттестацию» за «громадную работу, проделанную мною по превращению «Торгово-промышленной газеты» в руководящий орган нашей промышленности и торговли». При разговоре с Савельевым на эту тему Дзержинский указал, что большой похвалы заслуживаю не я один, а и другие бывшие меньшевики, работающие в ВСНХ на ответственных постах — Соколовский, Кафенгауз, Гинзбург. Дзержинский не назвал Штерна потому, что разговор с Савельевым происходил между 14 и 20 октября 1925 г., а Штерн тогда еще не поступил на службу в ВСНХ. Однако Штерна он ценил, конечно, очень высоко, не менее, а, может быть, даже больше, чем других бывших меньшевиков, и, чтобы взять его из Наркомфина, вступил в ссору с Сокольниковым. Савельев весьма не любил передавать похвалы начальства, адресованные не ему, а другим лицам. Мне пришлось [210] буквально с натугой вырывать у него слова Дзержинского. При этих условиях установить все интересное, что говорил Дзержинский, довольно трудно, однако в этой регистрации мне помогло то, что я дополнительно слышал от Ломова.

Ленин,— сказал Дзержинский,— часто говорил, что Ю. Ларин любит сплетничать. Это верно. Вот теперь он в разных местах фистулой (у Ларина был пискливый голос. -- Н. В.) свистит, что, мол, в ВСНХ — меньшевистское засилие. Пожелаю, чтобы и в других наркоматах было такое же засилие. Это засилие превосходных работников. Разве это плохо? Бывшие меньшевики — Гинзбург, Соколовский, Кафенгауз, Валентинов, как и многие другие, занимающие менее ответственные посты, замечательные работники. Их нужно ценить. Они работают не за страх, а за совесть, всем бы этого пожелал. Мы очень многое потеряли бы, если бы у нас их не было. В какой степени они остались меньшевиками? В чужую голову залезть трудно, но скажу: если бы они продолжали быть меньшевиками, их непременно тянуло бы к оппозиции. Ведь она, рука об руку с «Социалистическим вестником», шепчет, что мы сползаем с пролетарской дороги и ведем советское хозяйство к капитализму. Этого нет у наших бывших меньшевиков. Они в высокой степени лояльны и разделяют политику правительства. Делают это не под нашим давлением, а сознательно и по убеждению. Мне превосходно известно, что кое-кто в ВСНХ (намек, вероятно, на Пятакова!— Н. В.), не раз стремился вызвать у наших бывших меньшевиков сочувственное отношение ко взглядам и политике оппозиции. Доподлинно знаю, эта попытка провалилась. У нас в ВСНХ есть три слоя ответственных работников (не беру четвертый — младший персонал, выполняющий только узкотехнические работы). Первый слой — это наш коммунистический, находящийся в меньшинстве. Второй слой — беспартийные, ведущие экономическую, плановую, регулирующую, исследовательскую и учетную работу. И третий слой — инженерно-технический, персонал производственников. Наши бывшие меньшевики, хорошо или худо, все-таки прошли марксистскую школу и имеют знание общих экономических вопросов. Этим объясняется их влияние во втором слое работников ВСНХ. Кроме того, именно потому, что прошли марксистскую школу, они ближе к нам, чем беспартийные спецы-производственники, из которых мно-211гие придерживались прежде весьма правых убеждений Без помощи спецов-инженеров, техников, мы, конечно, не сможем ни восстановить, ни расширить нашу промышленность, но у них техника заслоняет социально-экономические проблемы, ныне, в отличие от довоенного времени, связывающиеся с восстановлением и реконструкцией индустрии. И вот здесь сказывается плодотворное влияние, которое оказывает второй слой в ВСНХ с бывшими меньшевиками во главе на третий слой — на производственников, на технический персонал. Привлекая внимание этого третьего слоя к социально-экономическим проблемам, давая им необходимое решение, мы коммунисты, производим это в сущности в порядке приказа. Инженеры и техники будут выполнять то, на что мы указываем, что мы требуем, потому что мы начальство. Но меньшевистско-беспартийный слой, какие бы должности он ни занимал, для них таким начальством, как мы, совсем не является, и если технический персонал следует за Соколовскими, Гинзбургами и прочими, то это происходит уже в порядке других отношений, в порядке убеждения. А это явление я считаю крайне важным.

На этом я могу окончить мою «повесть» о Дзержинском. С приходом на его место Куйбышева, меняется вся обстановка в ВСНХ. Куйбышев пришел с директивами от Сталина ударить по интеллигенции, слишком уж поднявшей голову, почувствовавшей свою силу и значение в хозяйстве. С приходом Куйбышева не может быть и речи ни о похвалах по адресу бывших меньшевиков, ни о «второй подписи», ни о какой «конституции для технического персонала» на фабриках и заводах. С подобными бреднями нужно покончить. Бывших меньшевиков, занимающих при Дзержинском важные посты, нужно обуздать, скрутить, принизить. Куйбышев неукоснительно проводил эту линию. Соколовский, Гинзбург, Кафенгауз, когда это было нужно, немедленно получали прием у Дзержинского. Аудиенции у Куйбышева им приходилось ждать целые недели. Когда Штерн попросил Куйбышева принять его по «важному и срочному вопросу», тот отказал в этом и велел секретарю передать Штерну, что «вопрос о важности и срочности решает председатель ВСНХ, а не сотрудники финансового отдела». Штерн болел, у него была грудная жаба. Поддерживая здоровье этого ценного работника, его несколько лет подряд посылали за границу в Наугейм. В 1927 г. [212]

Куйбышев заявил, что осенью Штерн может поехать в Наугейм, «но это последний раз, лечиться можно и у нас, без траты нужной нам иностранной валюты». Осенью того же года Гинзбургу дается четырехмесячный отпуск для командировки в Америку, а когда он возвращается, своего прежнего положения уже не находит. Формально он заместитель главы Планово-экономического управления, в которое, после произведенной Куйбышевым реформы ВСНХ, превратилось Главное экономическое управление, но у него нет больше административных функций, с ним начальство уже не считается и, главное, он устранен от участия в выработке пятилетнего плана развития промышленности. А за это больше всего он держался. О пятилетке Гинзбурга, начавшей формироваться, складываться еще при Дзержинском, Куйбышев отзывался с полнейшим, демонстративно высказываемым презрением. Призвав в 1928 г. Штерна и давая ему «директивы» в области финансовой политики, Куйбышев сказал:

«Нам необходима настоящая индустриализация, как того и хочет XV съезд партии, а не карикатура на нее с плюгавенькими темпами, выдуманная в 1926 г. (Выражение «плюгавенькие темпы» принадлежит Сталину.— Н. В.). Позорную ублюдочную пятилетку, появившуюся под вывеской ВСНХ, нужно скорее забыть. В ней нет даже тени революционного духа. В ней потухающая кривая с заложенным в нее контрреволюционным убеждением, что мы лопнем, наши силы иссякнут и при всем нашем желании все равно далеко уйти не можем». Что за «потухающая кривая», о которой в то время начал говорить Куйбышев (и множество других коммунистов), вслед за оппозицией, у которой (например, у Пятакова) появился впервые этот термин? Вычисляя рост продукции в ближайшее пятилетие, Гинзбург указал, что, по его подсчетам, продукция в 1927 г. в сравнении с 1926 г. должна или может увеличиться на 31,6 проц., в 1928 г., в сравнении с предыдущим годом, на 22,9 проц., в 1929 г. на 15,5 проц., в 1930 г. на 15 проц. Вот этот ряд цифр, ниспадающий с 31,6 проц. до 15 проц., и есть инкриминируемая «контрреволюционная потухающая кривая». Ничего недопустимого в этом потухании нет. В 1927 г., отчасти и в 1923 г. в промышленности, еще полностью не восстановленной, был неиспользованный основной капитал, неиспользованное оборудование, некие резервы. Поэтому продукция от [213] введения этих резервов могла увеличиваться скачками 30 проц. и даже 40 проц. Но, когда эти резервы были использованы, нельзя было ждать ни таких скачков, ни того, чтобы при росте капитальных вложений рост продукции непременно шел по «восходящей» кривой, т. е. в постоянной прогрессии, вроде: 10, 15, 20, 25, 30 процентов. Несмотря на все проклятия и презрение к потухающей кривой, коммунистам не удалось ее изгнать ни из плановых построений, ни в осуществлении этих планов. Например, в итогах первого «сталинского» пятилетнего плана, составленных при рекордно-беспримерной фальсификации цифр, указано, что общая продукция промышленности в 1930 г. в сравнении с 1929 г. увеличилась на 27,3 проц., в 1931 г. в сравнении с 1930 г. на 22,6 проц., а в 1932 г. на 11,9 проц. А это то же «потухание». В нормальных условиях развития крепко стоящей на ногах промышленности годового роста ее по восходящей линии, кажется, вообще не бывает.

К концу 1928 г. от прежнего влиятельного положения в ВСНХ бывших меньшевиков ничего не осталось. Но это еще не эпилог печального «потухания». Он наступит позднее в разгар дикой сталинской пятилетки, террора, раскулачивания, насильственной коллективизации деревни, из которой извлекут средства для сверхиндустриализации. Это в марте 1931 г. перед «пролетарским судом» предстанет группа из 14 меньшевиков, выхваченных, главным образом, из ВСНХ, Госплана, Государственного банка, Комиссариата внутренней торговли и Центросоюза. Все они будут объявлены гнусными вредителями, продажными пособниками капиталистической иностранной интервенции. Прокурор Крыленко (в 1937 г. объявленный тоже вредителем и ликвидированный Сталиным) сделал все, чтобы подсудимых унизить, огадить, оплевать, лишить уважения, навсегда выкинуть из общественной жизни. Самое ужасное, что обвиняемые ревностно и даже с пылом подтверждали все, что от них требовал прокурор. Здесь совсем не место анализировать «меньшевистский» процесс, это особая и большая тема. Лишь напомню, что Соколовский получил 8 лет тюрьмы, Гинзбург — 10 лет, Штерн избег этой участи, «заблаговременно» скончавшись в 1930 г. О Кафенгаузе на суде ничего не говорилось, однако он исчез из ВСНХ, как исчезли из него меньшевики Гринцер, Константин Рабинович, А. И. Рабинович, беспартийные: [214] Абрамович, Лавров, Дубовников, Кукель-Краевский, Черно-баев, Аркус, М. Гальперин и другие, составлявшие, по признанию Гинзбурга, вместе с ним «вредительскую организацию». По неизвестной причине вместо поименованных лиц на суде фигурировал малозаметный бывший меньшевик Волков, работавший в отделе Штерна в области финансирования машиностроения. Судьбе, вернее случайности, я обязан тем, что, став эмигрантом, не оказался в числе подсудимых этого процесса.

ГЛАВА VI

ПЯТИЛЕТНИЕ ПЛАНЫ И РОЛЬ Ю. Л. ПЯТАКОВА

а. Преображенский и его теория

первоначального социалистического накопления

Волнуясь, злясь и потому, более чем обычно, заикаясь, А. И. Рыков — это было в конце 1925 или в начале 1926 г.— мне говорил: «Теория Преображенского возмутительна. Это черт знает что! Социализм должен строиться методами первоначального капиталистического накопления,— вот в чем нас убеждает Преображенский. Можно ли придумать большее, чтобы смертельно скомпрометировать социализм? Нам трудно установить эквивалентность обмена между городом и деревней, индустрией и сельским хозяйством; к нарушению этой эквивалентности, к изъятиям доходов деревни нам неизбежно приходится прибегать, но это не есть высасывание до последней кровинки из крестьянства, это не должно быть ее «пожиранием», о чем с такой настойчивостью говорит Преображенский. У него деревня только дойная корова для индустрии. Томский хорошо о нем сказал: «Преображенский, видите ли, сто пятьдесят раз прочитал в «Капитале» Маркса главу о первоначальном капиталистическом накоплении в XVI веке, и она несчастным образом закупорила его мозг, отсюда у него неизлечимый в голове запор. Ну, да — вся его теория от этого запора».

В чем заключалась теория Преображенского, сыгравшая такую зловещую роль в нашей стране? Появившись в 1923 г., она немедленно привлекла к себе внимание народников в Наркомземе, больше всего — Кондратьева и Макарова. Они первые указали на ее грозящий бедствиями характер. За ними начали знакомиться с нею другие группы, в том числе и мы в «Лиге наблюдателей», хотя, откровенно сказать, первое время знакомства видели в ней лишь «курьез», глупую выдумку, каких в то время было много в советской экономической прессе. Но скоро и мы поняли, что теория Преображенского, [216] приобретая последователей в коммунистической партии, делается действительно опасной.

Подобно всем оппозиционерам, Преображенский был, конечно, противником НЭПа. Сколько бы ни было отрицательных сторон в военном коммунизме, все же оппозиционеры считали, что остов его отмечен признаками, свойственными настоящему социализму: социализация средств и орудий производства, уничтожение частно-торгового производства, сведение к нулю денежной системы, замена торговли государственным распределением продуктов. НЭП, разрушив эту систему, потряс ее социалистический характер. Он ввел товарное обращение, денежную систему, куплю и продажу, снова призвал к жизни огромный частный сектор в виде крестьянского хозяйства и частных промышленных и торговых предприятий. Вопросу: как выйти из НЭПа снова к социализму и посвящена появившаяся в 1923 г. статья Преображенского — «Закон социалистического накопления». Вместе с позднейшей статьей «Закон ценности в советском хозяйстве» она составила книжку «Новая экономика», изданную в 1926 г. Коммунистической Академией. Все, что он писал после 1923 г., в сущности, не очень важно. Суть его теории изложена до этого. Он выступал с нею в Коммунистической Академии, в Госплане, на многих собраниях, а в половине 1924 г. появился сжатый (на гектографе), насколько помню, до восьми страниц, очень хорошо составленный очерк этой теории, под заголовком «Политика первоначального накопления». Он ходил по рукам, попал и ко мне. Говорили, что очерк был пущен в обращение с одобрения самого Преображенского, находившего, что это хороший способ популяризовать его взгляды. Что хотел прежде всего доказать Преображенский?— социализм и НЭП несовместимы; социалистическая система и государственное хозяйство длительное время существовать рядом не могут. Нелепо думать, утверждал Преображенский, что —

«Социалистическая система и система частно-товарного производства, включенные в одну систему национального хозяйства, могут существовать рядом, одна с другой, на основе полного экономического равновесия. Такое равновесие длительно существовать не может, потому что одна система должна пожирать другую. Само существование Двух систем, включенных в систему одного хозяйства страны, неизбежно приведет к тому, что либо [217] социалистическое производство будет себе подчинять мелкобуржуазное хозяйство, либо само оно будет рассосано стихией товарного производства»

Провозглашение такой «однозначности» социалистической системы, как выражался конспект теории Преображенского,— было отходом от более сложного понимания социализма, начавшего (отчасти у Каутского) слагаться в начале XX столетия, и возвращением к прежним, самым примитивным, социалистическим схемам. Один из участников «Лиги наблюдателей» в споре с Кондратьевым, доказывавшим, что «гнусная теория Преображенского могла быть порождена лишь марксизмом», совершенно правильно указал, что на неизбежность «однозначности» социалистической системы указывал еще народник Лавров. В 1875 г. в статье «Государственный Элемент в будущем обществе» (стр. 105) он утверждал, что социальная революция

« должна начаться немедленным и неуклонным обращением всякого имущества в имущество общее. Уступки здесь невозможны. Существование рядом, даже временно, социалистического строя и частной собственности представляет грозную опасность для нового социалистического строя, так как на другой день после революции проснутся старые привычки и влечения». (Подчеркнуто автором.— Ред.)

Мы видим, что в этом вопросе убеждения такой мирной божьей коровки, как Лавров, совсем не отличались от «гнусной теории» Преображенского, позднее полностью воспринятой тамерлановским социализмом Сталина.

Отрицая НЭП, Преображенский все же полагал, что его нельзя сразу уничтожить, смахнуть одним ударом (что потом сделал Сталин!), а нужно вести систематично сознательное «пожирание» частного хозяйства ускоренным мощным развитием социалистической системы, укрепляющей свой «остов», свой «основной капитал» процессом усиленного «накопления». Можно констатировать, что с конца 1923 г. или начала 1924 г. термин «накопление», на все лады склоняемый Преображенским, влетает в жаргон большевиков, делается его принадлежностью, одним из божков, с которым они будут носиться в течение последующих десятилетий. Уже в 1925 г. мы услышим от них, что «коммунистическая партия кровно заинтересована в накоплении».

[218]

Два рода накоплений различал Преображенский. Одно - это «социалистическое накопление, присоединяющее к функционирующим средствам прибавочный продукт, создаваемый внутри социалистического хозяйства»[30]. Другой род накопления он называет «первоначальным социалистическим накоплением»: оно черпает свои средства «вне комплекса государственного социалистического хозяйства»[31]. Основным законом советского хозяйства,— прокламировал Преображенский,— и есть закон первоначального социалистического накопления, конкретно говоря, выгребание средств из деревни, из хозяйства мелких производителей, отовсюду вне социалистического хозяйства.

«Такая страна, как СССР... должна будет пройти период первоначального накопления, очень щедро черпая из источников досоциалистических форм хозяйства»[32].

«Задачи социалистического государства не в том, чтобы брать с мелкобуржуазных производителей меньше, чем брал капитализм, а в том, чтобы брать еще больше»[33].

«Чем более экономически отсталой, мелкобуржуазной, крестьянской является та или иная страна, переходящая к социалистической организации производства, чем менее то наследство, которое получает в фонд своего социалистического накопления пролетариат данной страны в момент социальной революции,— тем относительно больше социалистическое накопление будет вынуждено опираться на отчуждение части прибавочного продукта досоциалистических форм хозяйства»[34].

«Мысль, что социалистическое хозяйство может развиваться само, не трогая ресурсов мелкобуржуазного, в том числе крестьянского хозяйства, является несомненно реакционной мелкобуржуазной утопией».

Ныне, уже зная, что, вдохновлясь этими гнусными рецептами, именно так и строил Сталин свой социализм [219] и так заставлял его строить в покоренной Восточной Европе, нельзя без содрогания, без отвращения читать Преображенского. Но тогда, в 1923 и 1924 гг., мы бесконечно были далеки от предчувствия и действительного понимания всех ужасов, создаваемых этой системой «первоначального социалистического накопления». Все же гнусность ее, могу в том заверить, несомненно чувствовали и с полным сочувствием слушали, в 1924 г., например, Бухарина, говорившего, что, по теории Преображенского, рабочий класс должен сидеть верхом на мелких производителях и с целью усиления социалистического накопления выжимать из них все до последнего предела. Преображенский сначала даже не стеснялся прямо говорить, что социалистическая система должна «эксплуатировать» деревню и мелких производителей в городе. Только позднее он заменил «эксплуатацию» более мягким термином, отчего жестокая суть его теории не смягчилась. Вся она, по правильному замечанию Рыкова, построена по аналогии с периодом первоначального капиталистического накопления. Преображенский отнюдь не смущался, когда ему указывали, что в своих построениях он — социалист!— вдохновляется методами самого мрачного периода капитализма. «Да,— отвечал он,— есть аналогия между первоначальным капиталистическим накоплением, но с каких это пор научное сравнение человека с собакой является оскорблением для homo sapiens?» Вместо того, чтобы говорить пустые речи, нужно понять, что «социалистическое накопление может развивать свойственные ему преимущества лишь после того, как советское хозяйство пройдет стадию первоначального накопления».

«Основной закон первоначального социалистического накопления является центральной движущей пружиной всего советского государственного хозяйства».

«Моя статья,— надменно заявлял он,— о социалистическом накоплении посвящена вопросу, который будет стоять в центре нашего внимания, минимум два столетия».

Напомнив теорию Преображенского, я уже могу перейти к ВСНХ, где Преображенский имел друга и единомышленника в лице такой важной персоны, как Пятаков. Он был согласен со всеми пунктами теории Преображенского, лишь иначе их формулируя, давая им другое словесное выражение. НЭП, по его убеждению, нужно уничтожить. Для этого, во-первых, высосать все [220] до дна из дохода частных предприятий, а накопления в них он демагогически преувеличивал до крайней степени; во-вторых, в максимальной степени извлечь «прибавочный продукт» из деревни, которая будто бы богатеет хозяйственно развивается быстрее, чем государственное социалистическое хозяйство. С целью ускорить и усилить социалистическое накопление, все, по выражению Дзержинского, «загнать в основной капитал». Пятаков, как и Преображенский, стоял за увеличение цен на индустриальные изделия. Когда ему указывали, что эти высокие цены промышленности бьют не только деревню, не одно крестьянство, но и рабочий класс, он отвечал, что этого можно избегнуть, создавая для рабочих ряд привилегий. Впрочем, иногда он к этому добавлял, что не так уже будет плохо, если высокие цены промышленности, ощущаясь рабочими, подгонят их, заставят их увеличивать «производство прибавочной стоимости». В отличие от Преображенского, открыто и смело высказывавшего свои взгляды, Пятаков их вуалировал. Его публичные высказывания намного мягче, туманнее того, что слышали от него в частной беседе. Объясняется это тем, что ему в ВСНХ нужно было дипломатично считаться с Дзержинским, совершенно не разделявшим его взглядов.

Осенью 1924 г. многие в ВСНХ знали, что Преображенский часто навещает Пятакова и, уединяясь, они ведут долгие разговоры. Можно предполагать, что имевшая очень важные последствия статья Пятакова «К вопросу о воспроизводстве основного капитала», появившаяся осенью в 1924 году в «Торгово-промышленной газете», согласована с Преображенским и составляет часть задуманной ими кампании. Заявив, что «воспроизводство основного капитала» есть «центральная проблема» советского хозяйства, Пятаков начал свою статью следующими словами:

«Скажу заранее, что совершенно гладкое решение этого вопроса мы едва ли найдем или, вернее, вполне гладкое его решение лежит в другой области — в плоскости включения хозяйства СССР в социалистическое хозяйство всего мира. При условии господства капитализма в других странах, для нас остается только весьма тяжелое, трудное, полное внутренних противоречий, решение поставленной проблемы своими средствами, своими силами».

Мысль Пятакова, если ее яснее формулировать, сводилась [221] к тому, что СССР не может создать социалистический строй без помощи мировой революции и включения советского хозяйства в социалистическое хозяйство других стран. Это отрицание возможности построения социализма в одной стране, в сущности, было давним убеждением всей марксистской мысли. Но с осени 1924 г., и настойчивее в последующее время, такого рода взгляд начинает объявляться принадлежностью «троцкизма», «троцкистской идеологии».

«Противоречия,— писал Троцкий,— в положении рабочего правительства в отсталой стране с подавляющим большинством крестьянского населения смогут найти свое разрешение только в международном масштабе на арене международной революции. Подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы пролетариата в важнейших странах Европы».

Как видим, Пятаков с небольшими вариациями повторил слова Троцкого, и такого же взгляда держалась вся оппозиция. Однако этот «троцкизм» создавал большое смущение среди самих «троцкистов». Один из молодых сотрудников «Торгово-промышленной газеты», вероятно льнувший к Троцкому, хотя в редакции никогда об этом не говоривший, однажды рассказал мне, что он имеет близкое, дружеское общение с группой студентов-троцкистов, после разгрома оппозиции в высших учебных заведениях Москвы принужденных, чтобы не быть выброшенными из этих заведений, скрывать свои убеждения. Все они считают Троцкого выдающейся фигурой советской революции, перед ним все остальные члены Политбюро — пигмеи. Сколько бы ни оплевывало Политбюро Троцкого,— они продолжают верить в него, считают его своим учителем, идут за ним. Тем не менее, вот что их смущает, создает противоречие, которое им трудно разрешить: Троцкий прав, утверждая, что без помощи мировой революции в главнейших капиталистических странах «нам социализм не построить»; но этой мировой революции нет, попытки ее осуществления в Германии, Италии, Венгрии не увенчались успехом. Мировая революция страшно запаздывает, когда она придет, неизвестно; поэтому возникает мучительный вопрос: что же мы тогда сейчас строим? Ведь то, что строится без помощи мировой революции, социализмом быть не может! Указывают, что в последних предсмертных статьях [222] Ленина есть разъяснение, что у нас есть «все для построения социализма», то есть социализм может быть построен в одной стране и без мировой революции. Но упомянутые студенты находят, что у Ленина категорического и совершенно убедительного указания на возможность строительства социализма в одной стране все-таки нет, а, во-вторых, если это указание считать достаточным и убедительным, тогда вскрывается огромное противоречие между взглядами Ленина и Троцкого. Студенты ищут выход из этого их положения и, в конце концов, хотя все их симпатии полностью на стороне такого выдающегося, «гениального» человека, как Троцкий, считают что все-таки нельзя утверждать невозможность построить социализм в одной стране, так как, если строится не социализм, а лишь прикрытый капитализм, тогда «мы все слепые агенты этого капитализма, а такой вывод просто невыносим».

Я обращаю внимание на этот крайне любопытный рассказ сотрудника «Торгово-промышленной газеты», подчеркивая, что впервые, как это ни парадоксально, толчки, импульсы для постановки вопроса о возможности построения социализма в одной стране пошли из среды самих троцкистов. Под влиянием толчков отсюда правящая часть Политбюро, в противоположность Троцкому и всей прежней троцкистской мысли, начала склоняться к теории о социализме в одной стране. По словам сотрудника «Торгово-промышленной газеты», его друзья студенты-троцкисты, когда в июне 1925 г. Сталин выступил с докладом среди студентов Свердловского института, подали ему через своих единомышленников пять записок, в разной форме спрашивающих о строительстве социализма в одной стране. На одну из них Сталин ответил следующими словами:

«Нельзя строить, не зная, во имя чего строишь. Нельзя строить на авось, ожидая социальной революции во всем мире. Вопрос о перспективе есть важнейший вопрос нашей партии. Мы можем построить социализм без предварительной победы социализма в других странах, без прямой помощи техникой и оборудованием победившего пролетариата Запада. Мы уже строим социализм. Отрицание возможности строительства в нашей стране есть ликвидаторство, ведущее к перерождению партии».

Забегая несколько вперед,— об этом придется еще писать в третьей части моих записок,— замечу, что в [223] 1925 г. в нашей «Лиге наблюдателей» много дебатировалось о строительстве «социализма в одной стране» и большинство ее участников считало, что происходящее в стране строительство не есть капитализм. Еще раз обнаруживалось наше расхождение с «Социалистическим вестником», убежденным, что —

«....производственные отношения в России объективным ходом развития все более и более перестраиваются на капиталистических основаниях, и в результате большевистского хозяйствования частный капитал, русский и иностранный, неизбежно будет занимать одну позицию за другой».

Возвращусь, однако, к Пятакову.

Сделав «троцкистского» характера предисловие, он начал объяснять, что прежде, в довоенное время, функционировала система амортизационных отчислений. Из ценности «ежегодно воспроизводимого капитала» выделялась определенная часть, которая, пополняясь в течение ряда лет такими же частями, накоплялась, образовывала хранящуюся в банках ценность, позволявшую в определенный срок, через 10 или 20 лет, заменить весь изношенный капитал новым. Эти накопляемые ценности основного капитала ныне в природе не существуют (т. е. амортизация не производилась) и воспроизводство капитала остановилось, стало невозможным. Чтобы выйти из этого трагического положения, нужно снова наладить процесс накопления, для этого необходимо: 1) создавать амортизационный фонд, 2) усилить производство прибавочной стоимости рабочими, 3) присваивать прибавочный продукт крестьян, 4) обратиться к помощи иностранных займов. «Нам,— замечал Пятаков,— по-видимому, придется идти всеми четырьмя путями». Такова в нескольких строках суть его статьи. Написав ее, Пятаков вызвал к себе ответственного редактора «Торгово-промышленной газеты» Савельева (меня в это время Пятаков демонстративно игнорировал) и потребовал немедленно организовать широкий «отклик» на его статью среди хозяйственников и сотрудников ВСНХ. Савельев на это не был способен; за это дело, как он на том настаивал, пришлось взяться мне. С оттисками набранной статьи Пятакова я пошел в ВСНХ, и первым, кого я там встретил, был умный дельный инженер-текстильщик Федотов (я писал о разговоре с ним в первой части моих записок). Ознакомившись со статьей Пятакова, Федотов разразился жестокой критикой. 224

Хорош высший руководитель промышленности! Он понятия не имеет, как в индустрии производится амортизация. Возмещение частей изношенного основного капитала происходит непрерывно путем текущего и капитального ремонта, а отнюдь не в ожидании, что через 10 или 20 лет накопятся амортизационные отчисления и тогда можно выбросить изношенный капитал и сразу заменить его новым. Пятаков к тому же путает: одно дело воспроизводство основного капитала, другое дело — его увеличение, накопление. Марксистским языком я не владею, но, заимствуя у Пятакова марксистские выражения, скажу, что когда к капиталу прибавляется «прибавочная стоимость» рабочих и «прибавочный продукт крестьян» — это уже не амортизация, это накопление. С помощью амортизации можно восстановить, воспроизвести изношенный капитал, тогда как с помощью накопления можно расширить предприятие или построить новое. Значит, нельзя говорить только о воспроизводстве основного капитала, а нужно говорить о нем и о накоплении основного капитала.

Возражать Пятакову Федотов особого желания не имел, я все-таки убедил его написать статью. С критическими замечаниями по адресу Пятакова, она была напечатана в «Торгово-промышленной газете». Второй отклик я получил от троцкиста Быка, экономиста Сахаротреста. Заметив, как и Федотов, что у Пятакова несколько смутные представления об амортизации, он, переходя к накоплению, указал, что в этом вопросе на единственной правильной точке зрения стоит Преображенский: источники накопления в СССР не в производственной базе государственной индустрии, а находятся вне ее, в несоциалистических формах хозяйства. За этим последовала третья статья. После переговоров со мною ее написал Антропов, старый большевик, но ушедший из партии. Он самым решительным тоном объявил, что никакого настоящего накопления в промышленности СССР нет. «Прибавочный продукт» создается только в деревне, откуда «путем налогов и высоких цен систематически перекачивается в город». Перекачивание так велико, что «сельское хозяйство не может нормально развиваться». Дискуссия развернулась, появились и другие статьи о «воспроизводстве основного капитала» в «Торгово-промышленной газете», «Экономической жизни» — органе СТО, «Финансовой газете» — органе Комиссариата финансов. Наконец, дней через 8 или 10 после [225] статьи Пятакова, в редакцию пришло лицо, вызвавшее у сотрудников «Торгово-промышленной газеты» и бывших в это время в редакции некоторых сотрудников ВСНХ особый, довольно странный, интерес. Когда это лицо сидело у меня в кабинете, сотрудники газеты под разными предлогами заходили ко мне, чтобы взглянуть на него. Я их спрашивал потом — в чем тут дело? Смеясь, мне ответили, что интересно посмотреть на «древность», «на персонаж из навсегда погибшей Атлантиды». Пришедший в редакцию известный экономист, в прошлом виднейший меньшевик, Петр Павлович Маслов «древностью» не был. Он родился в 1867 г., следовательно, в 1924 г. ему было не так уже много лет, всего 57. Откуда представление о нем как о «древности» — понять трудно. Маслов принадлежал вместе с Лениным, Потресовым, Мартовым и другими к «выпуску» социал-демократов, появившихся в политической жизни в самом начале 90-х годов. В 1896 г. он участвовал в «Самарском вестнике» — первой газете в России, стремившейся придать себе некоторую марксистскую окраску. В конце 90-х гг. он — так же, как и Ленин, Струве, Туган-Барановский,— писал в марксистских легальных журналах Петербурга: «Новом слове», «Начале», «Жизни». Немного позднее выпустил большую книгу об аграрном вопросе в России и прослыл знатоком этого вопроса. В 1902 году в Женеве, под псевдонимом ИКС, выпустил брошюру, где, критикуя аграрную программу «отрезков» Ленина (возвращение земель, отрезанных у крестьян при освобождении от крепостного права в 1861 г.), он противопоставил ей передачу конфискованных помещичьих земель в распоряжение «муниципий» — земств, местных самоуправлений, созданных при участии городского населения всеобщим избирательным правом. Эта аграрная программа, получившая название «муниципализации» («земстволизация» — по насмешливому выражению Ленина), отменяя программу «отрезков», была принята партийным съездом в 1906 г. в Стокгольме. Большевики и меньшевики сделали тогда попытку объединиться, и, так как большевики на съезде оказались в меньшинстве, «муниципализация земли» прошла. Ленин и большевики с ней никогда не соглашались и из арсенала своих идеи с презрением выбросили вон, но принятие ее съездом высоко подняло в другой части партии авторитет Маслова. Осенью 1905 г. Маслов и я были редакторами первой в Москве социал-демократической газеты — «Московской газеты» [226] (пятьдесят лет спустя о жизни этой газеты я написал очерк в «Социалистическом вестнике», в номере от ноября 1955 г.). Она просуществовала недолго, издатель, возмущенный ее революционным характером, прекратил ее субсидировать и, вдобавок, донес полиции на Маслова и на меня как на опасных людей.

Маслов за свои статьи в газете был привлечен к суду, приговор был суров; спасаясь от него, он на несколько лет уехал за границу. Я избег этой участи: жил под чужим именем с паспортом на имя Адриана Александровича Дьякова, и полиция меня не нашла. Издатель «Московской газеты» почему-то уверил жандармерию, что под псевдонимом Валентинова скрывается некий граф Ланской. Опросы этого графа весьма ясно показали, что он не Валентинов, ни малейшего отношения к газете не имеет, и ленивая полиция (это ведь не ГПУ) перестала меня отыскивать. Помимо книги об аграрном вопросе, Маслов написал еще несколько книг. Например, в 1910 г. из-под его пера вышла «Теория народного хозяйства», а затем еще какие-то произведения. Я их не читал, по многим причинам Маслов окончательно перестал меня интересовать. […]

Придя в «Торгово-промышленную газету» и вручая мне статью, Маслов счел нужным сделать к ней длинное словесное предисловие. Он заявил (и это написал), что товарищ Пятаков поставил «чрезвычайно важный вопрос о воспроизводстве снашивающегося в промышленности капитала». «Величайшая заслуга Пятакова в том, что он поставил этот вопрос прямо, так как было принято его обходить», хотя вот он — Маслов — в течение многих лет постоянно указывает на него в своих книгах и, в особенности, в недавно вышедших. Преображенский,— продолжал Маслов,— прав, выдвигая на первый план «накопление», но если бы он был действительно знающим вопрос марксистом, то должен был бы употреблять и соответствующие вопросу термины, говорить не просто о «накоплении», а о накоплении и «расширенном воспроизводстве основного капитала». А к чему в конечном счете сводится расширенное воспроизводство? Ни более и ни менее как к «проблеме о производительном и личном потреблении в народном хозяйстве».

«Проблема увеличения основного капитала есть не что иное, как увеличение его за счет личного непроизводительного потребления».

Это был рецепт, имеющий целью «догнать и перегнать Америку», применявшийся в России Сталиным, потом его наследниками, а за ними, под их давлением, и в несчастных странах покоренной Европы. Маслову принадлежит первенство не в лансировании идеи о накоплении, а в особой формулировке условий накопления: производить расширенное воспроизводство основного капитала за счет потребления. Такого прямого указания на сжатие потребления у Преображенского нет. Этого не [229] было раньше и в произведениях Маслова. В устах столь видного меньшевика это звучало более чем неожиданно. Он показывался уже не как «персонаж исчезнувшей меньшевистской Атлантиды», а скорее персонажем всплывающего большевистского континента. После Октябрьской революции, не встречаясь с Масловым, я не знал, что в 1924 г. он начал менять «вехи». И он сменил их настолько, что в 1929 г. Сталин допустил его стать действительным членом Академии наук, а туда не допускались меньшевики, открыто не отрекшиеся от меньшевизма. По долетевшим за границу слухам, Маслов последние десятилетия сильно коммунизировался (он умер в 1946 г.), поэтому направление принесенной им в «Торгово-промышленную газету» статьи удивлять не должно.

Точно знаю, что Пятакову статья Маслова пришлась весьма по душе, но меня сильно смутила. Я солгал бы, сказав, что этот вопрос в 1924 г. мне был ясен. Я знал, как происходило развитие промышленности в довоенное время, когда на помощь ей приходили иностранный капитал и займы, но после Октябрьской революции вся обстановка кардинально изменилась. Можно поднять индустрию до довоенного уровня увеличением производительности труда, но откуда и как взять в СССР капиталы для «расширенного производства», расширения предприятий, постройки новых заводов и фабрик? Вне ответа на этот вопрос в духе Преображенского—Пятакова появлялись некоторые решения, однако они начали оформляться позднее, в 1925 г. Одно из таких решений намечали Сокольников и Шанин (в Наркомфине). С ними во многом сходились народники, работающие в Наркомземе (те же Кондратьев и Макаров). Никогда не договаривая все до конца, многое сознательно прикрывая во избежание упрека в «крестьянском уклоне», они считали, что главнейшей, первейшей задачей является поднятие сельского хозяйства до самого высокого уровня. Только на базе окрепшего и поднявшегося до «зажиточности» сельского хозяйства, способного вдоволь накормить население, создать в деревне достаточный «прибавочный продукт» и принести в страну капиталы усиленным экспортом сельскохозяйственной продукции,— могут появиться условия для расширения советской индустрии. Второе решение, вернее вариант первого решения, развивал В. А. Базаров, сотрудник Госплана, в прошлом видный большевик, после Октябрьской революции [230] покинувший партию. По этому варианту первейшей задачей должно быть развитие всех вообще отраслей, производящих предметы широкого потребления и те виды средств производства, потребность в которых носит уже достаточно массовый характер. Базаров доказывал, что всюду мире интенсивное промышленное развитие начиналось с установки отраслей, производящих предметы потребления. Третье решение давал Бухарин и тесно с ним связанная группа молодых экономистов (Марецкий, Стецкий):

«Планомерно развивать и тяжелую, и легкую индустрию; растущую долю средств обращать на производство капитальных затрат, нужных для ускорения темпа индустриализации, но так, чтобы при этом происходило расширение производства предметов потребления. Расширять капитальное строительство за счет снижения производства предметов потребления мы не можем. Это означало бы ускорение темпа индустриализации ценою снижения уровня жизни трудящихся масс. Нужно помнить, что там, где выше норма накопления, там ниже норма потребления».

Повторяю, такого рода решения начали полностью оформляться лишь в 1925—1926 гг. Их еще не было в 1924 г. Формула Преображенского—Пятакова, первых выступивших с проблемой накопления и основного капитала, захватила врасплох. В нашем кружке «Лиге наблюдателей» мы тоже подходили к этим вопросам, обменивались мнениями, но не могу сказать, чтобы у нас уже было какое-то определенное их решение. Мысль бродила около всех трех вышеуказанных решений, не отдавая преимущества какому-либо из них. Одно было ясно: стоять за «расширенное воспроизводство» за счет уменьшения потребления населения не хотим и не будем. Вот почему статья Маслова произвела на меня такое отталкивающее впечатление. В ней ряд фраз, грубейшим образом настаивающих на необходимости сжимания потребления населения, просто коробил. В течение чуть ли не двух часов разговора с Масловым, с вырастающим раздражением против него, я тщетно просил его выкинуть некоторые фразы, а другие смягчить. Он не шел на это, упрекая меня в забвении «основ марксизма», в откате на позиции «слюнявого народничества» (Sic!), я попросил его обождать и пошел к Савельеву, оказавшемуся в редакции. Он прочитал статью Маслова 231и, ковыряя по своему обыкновению в носу, ничего не сказал — разделяет ли или нет ее содержание.

— Печатать ли статью?— спросил я.

— Нельзя не печатать. Он хвалит Пятакова, их взгляды, видимо, совпадают. Если не поместим Маслова, он отнесет статью в «Экономическую жизнь», получится скандал. Пятаков скажет, что мы осмелились ее не печатать потому, что Маслов его хвалил.

Я вернулся к Маслову с немедленно появившейся мыслью солгать. Я заявил, что мое ближайшее начальство — ответственный редактор «Торгово-промышленной газеты» — говорит, что статью можно принять при условии, если она будет «подчищена». К великому моему удивлению и удовольствию, Маслов, очень нехотя, все-таки пошел на большие уступки: статья была изрядно вычищена моими поправками и изъятиями, сильно изменившими ее первоначальный вид. И все же, чтобы как-то для себя лично отгородиться от шокирующего меня в ней заложенного духа, я под заголовком «О воспроизводстве основного капитала» поставил строку с указанием, что статья идет «в порядке дискуссии», чего не ставил ни под одной из печатавшихся на эту тему статей.

Статьей Маслова, а его, кстати сказать, после этого я никогда более не встречал, дискуссия о «воспроизводстве основного капитала» в «Торгово-промышленной газете» закончилась. Пятаков нашел, что помещенными в ней статьями почва для установки этого вопроса подготовлена и от «общих формул», от «алгебры нужно переходить теперь к арифметике», к «живой конкретной действительности». Делая такой переход, в течение октября, ноября, декабря в ВСНХ происходил ряд совещаний в ГЭУ и Цугпроме под председательством Гинзбурга, Трахтенберга, Штейна и других. Были вынесены два важных предложения: первое — нельзя говорить об основном капитале вообще, нужно эту проблему ставить конкретно в каждой из отраслей индустрии. Второе предложение: план воспроизводства должен укладываться в какой-то срок. План Гоэлро — «Электрификации РСФСР», составленный еще при Ленине, намечал для своего осуществления минимальный срок в десять лет.

Присутствующий на одном из указанных совещаний представитель Наркомфина А. Б. Штерн (через год он вошел в ВСНХ) указал на обнаружившиеся неудобства такого большого срока и предложил вместо него пятилетний срок. Итоги обсуждений на совещаниях, [232] с предложением установить, считая с 1 октября 1925 г., пятилетние планы развития промышленности, были доложены Пятакову (чтобы не усложнять мой рассказ, не буду указывать, что на совещаниях обсуждался вопрос об амортизационном фонде и долгосрочном кредите). Пятаков одобрил предложения совещаний, дав для дальнейшей работы следующие директивы:

«План развития промышленности есть стратегическая линия, следуя по которой мы через НЭП должны идти к социализму. План должен быть многолетний, но для начала нужно приняться за пятилетние перспективные планы, рабочие гипотезы в каждой индустрии. Не удовлетворяясь общими формулами, мы должны ясно определить, какой вид примет наша промышленность через пять лет. Это есть исключительно волевая задача».

Пояснив свое выражение, Пятаков бросил чрезвычайно характерную для него фразу:

«Когда хозяйственники и работники ВСНХ будут работать над этой задачей, мне придется, в том почти уверен, неоднократно слышать, что, мол, эта или та задача невозможна. Заранее говорю, нужно сосредоточить внимание на аргументах в пользу исполнения той или иной задачи, а не на доводах в невозможности ее исполнения. У нас, у коммунистов, понимание невозможного отличается от понимания его некоммунистами. Невозможное для них — для нас возможно».

Слова Пятакова как бы предвосхищали формулу Сталина в 1931 г.: «Выше темпы, нет таких крепостей, которых мы, большевики, не взяли бы».

Директивы Пятакова о «волевой задаче», долетев до Дзержинского, вызвали его резкое неодобрение. Ни я, ни какой-либо другой беспартийный сотрудник ВСНХ на этом столкновении Дзержинского с Пятаковым не присутствовали. До нас дошло лишь эхо. Возражения Дзержинского можно было заранее предвидеть. Они логично вытекали из его общей позиции, показанной мною в предыдущей главе. Дзержинский сказал, что ему, не менее чем Пятакову, ясно, насколько важна проблема основного капитала.

«Наши заводы изношены, их производительность недостаточна, нужно строить новые предприятия, полностью реконструировать и расширять существующие. Однако недопустимо рассматривать это дело [233] только как волевую задачу. Такой подход к вопросу грозит превратить его в безответственное прожектерство или хуже — в авантюру. В планах мы должны считаться с наличностью наших финансовых и прочих средств, с реальной возможностью. Темп роста промышленности должен быть согласован с ростом и нуждами сельского хозяйства. В наших отношениях с деревней, в продуктообмене с нею, не должно быть места эксплуатации с расчетом, что она принесет нужные капиталы для увеличения основного капитала промышленности».

Вероятно, это было первое крупное столкновение Дзержинского с Пятаковым. Дзержинский в категорической форме дал ему понять, что не позволит в создании пятилетних планов развития промышленности гнаться «за невозможным», вдохновляться тем, что теперь можно назвать «директивами» Преображенского—Пятакова—Маслова. Попыткам придать «воспроизводству основного капитала» характер «исключительно волевой задачи» препятствовало еще и то обстоятельство, что металлургия, поставляющая важнейшую материю основному капиталу, находилась под непосредственным управлением Дзержинского и не могла принимать желательный для Пятакова темп сверхразвития. Встретив сопротивление своим идеям со стороны Дзержинского, Пятаков был поставлен перед выбором: подчиниться или уйти из ВСНХ. Но он считал, что вне промышленности нет захватывающей его работы. «Если бы,— сказал он однажды,— мне пришлось отойти от промышленности, я считал бы себя оскопленным». И Пятаков подчинился. Это было внешнее подчинение. Внутренне его никогда не было. Отсюда его раздвоение, неискренность. В публичных речах, в печатных заявлениях он не отходит от «линии» Дзержинского, а в частных беседах ее полностью отвергает. Это должны иметь в виду те, кто захотел бы ныне прочитать его печатные заявления того времени.

б. «Освок» и методология планирования

Так как Пятаков был инициатором постановки вопроса об основном капитале и его энергия и административные способности высоко ценились, то вполне естественно, что он и стал во главе чрезвычайно важной работы, начатой в этой области отделами ВСНХ, трестами, синдикатами и управляющими промышленностью [234] хозяйственными органами. Эта работа сосредоточилась в так называемом «Освоке» — «Особом совещании по воспроизводству основного капитала промышленности», образованном приказом по ВСНХ 21 марта 1925 г. Два месяца спустя, в мае, вслед за ВСНХ, образовалась и при Госплане «Особая комиссия по вопросу об основном капитале», но не в промышленности, а во всем народном хозяйстве. Ее задачи отличались от «Освока», на нее возлагалось координировать, объединять планы, создаваемые отдельными наркоматами, а кроме ВСНХ, к выработке их никто еще не приступал. ВСНХ был первым учреждением, начавшим составлять пятилетние планы.

Что такое «Освок», какова его структура? База его - 30 производственных секций с задачей в каждой из них наметить «рабочие гипотезы», для выработки пятилетнего плана развития промышленности на время с 1 октября 1925 г. по 1 апреля 1930 г. Это — угольная секция, нефтяная, торфяная, горная, металлургическая, машиностроения, цветных металлов, металлических изделий, автоавиастроения, электротехническая, хлопковая, хлопчатобумажная, шерстяная, льно-пенько-джутовая, шелковая, основной химии, анило-красочная, остальной химии (лакокрасочная, резиновая, лесохимическая, химико-фармацевтическая), спичечная, редких элементов (вольфрам, молибден, титан, селен), силикатная, лесная, кожевенная, рыбная, сахарная, спиртовая и крахмало-паточная, маслобойная, табачно-махорочная, консервная, чайная, полиграфическая.

Наряду с этими секциями, появились пять так называемых функциональных секций, исследующих, намечающих планы и вопросы не отдельных отраслей индустрии, а имеющих значение для всей промышленности. Это секции финансово-экономическая, сельского хозяйства и его отношений с индустрией, секция транспортная, районирования промышленности, секция профтехнического образования и подготовки кадров. Над ними «пленум» — совещание представителей всех секций — и на самом верху президиум «Освока» под председательством Пятакова. Работы «Освока» начались в апреле, в то время я не был в Москве, уезжал в Берлин с надеждой с помощью операции освободиться от болезни. Когда в мае вернулся в Москву, конечно, стал узнавать, что нового за это время в ВСНХ. Мне ответили — «Деловой Двор» (здание, где помещался ВСНХ) «гудит как разбу-235женный улей», «машина Освока работает вовсю» «во всех бюро, в залах заседаний, отделах Цугпрома ставят гороскопы, определяющие судьбу отраслей нашей индустрии через пять лет».

Размах работы Освока меня поразил. В апреле первый месяц его существования — 54 заседания и совещания разных секций, в мае — 110, в июне их уже — 238. Составляя план, определяя количественный и качественный облик отраслей индустрии к концу 1930 г., нужно было хорошо знать, что эти индустрии собой представляют в 1925 г., иначе говоря: стараясь заглянуть, научно «отгадать», чем данная отрасль индустрии может быть в будущем, необходимо прежде всего отдать себе отчет, что такое она сейчас. И так, одна индустрия за другой, проходили перед глазами Освока. Подобное, как говорилось тогда, «прощупывание» давало такое глубинное их познание, какого до сих пор не было. Одни «гороскопцы» тяготели к телеологии, к тому, что желательно; другие к тому, что только возможно. У некоторых гороскопцев-телеологов были несомненные заскоки, преувеличения, все же большой фантастики не было. Мысль во всех секциях работала осторожно. К тому же допущение особо больших промахов, искривления возможности в расчетах производственных секций уменьшалось тем, что их планы должны были в дальнейшем пройти через некое чистилище в образе «комиссии по критической сводке гипотез отраслей промышленности». Каждая отрасль исследовалась по всем направлениям. Приблизительно устанавливалась емкость рынка данной индустрии, наличие и рост необходимых для нее сырьевых и других ресурсов. Подсчитывалась производственная мощь существующих предприятий, ее увеличение, предполагаемая мощь намечаемых новых. Учитывался эффект реконструированного основного капитала, его конкретный вид, географическое расположение новых заводов и фабрик. Определялись возможности снижения накладных расходов, снижения себестоимости, увеличение производительности труда, размер капитальных затрат и размер оборотного капитала, источники их покрытия, банковские кредиты. Все ли было безупречно в этой сложной работе? Разумеется, нет! Слишком уж была нова вся проблема перспективных планов, слишком уж много неизвестных, которые требовалось научно «угадывать».

Всем известно, что индустрия в целом зависит от [236] состояния сельского хозяйства. Там находится сырьевая и продовольственная база промышленности. Экспорт продукции сельского хозяйства дает возможности импорта вещей, нужных индустрии. Сельское хозяйство есть рынок сбыта изделий промышленности, источник доходов государственного бюджета, откуда идут средства для фиксирования промышленности. Характерной чертой работников Освока было огромное внимание к сельскому хозяйству, а так как Наркомат земледелия в 1925 г. не имел разработанного плана развития сельского хозяйства, Освоку, так как это нужно промышленности, пришлось взяться за не входящее в его функции составление своего пятилетнего плана развития сельского хозяйства и особенно детально наметить перспективы развития сельскохозяйственной сырьевой базы (хлопок, лен, пенька, шерсть, кожевенное сырье, сахарная свекла, масличные семена, табак, махорка). Следует очень и очень подчеркнуть, что, придавая огромное значение сельскому хозяйству и идя вразрез с идеями Преображенского, работники секций Освока не смотрели на сельское хозяйство как на «дойную корову для индустрии», совершенно так же, как увеличение основного капитала индустрии они (за исключением некоторых коммунистов) не проектировали достигнуть, по рецепту Маслова, «за счет снижения потребления населения».

Подобные решения отталкивались без всякой апелляции к Дзержинскому или к какой-либо теории. Это было просто инстинктивное, разумное неприятие того, что считалось абсурдом. Работа секций Освока, несмотря на то, что ее инициатором и главою был Пятаков, шла наперекор духу, идеям Пятакова—Преображенского (прибавлю: и Маслова). Некоторые из работников Освока это прекрасно понимали. Один из них мне сказал: «Вы, наверное, знаете рассказ о курице, сидевшей на утиных яйцах. Она вывела их, и утята поплыли по озеру, оставив свою мать в недоумении и растерянности на берегу. Можно дать вариацию этого рассказа: сидит гусыня на куриных яйцах и, когда дети вылупились из яйца, сама бросилась в озеро, приглашая за собою цыплят, а они за нею не последовали. В положении гусыни Юрий Леонидович Пятаков. Вывел освоковских цыплят в надежде поплыть с ними по глубокому озеру, а цыплята остались на берегу. Ну, и слава Богу! Идеи Пятакова и оппозиции мне совсем, совсем не нравятся. От них недалеко и до военного коммунизма...»

[237]

Почему «цыплята» не последовали за гусыней? Для ответа нужно привести некоторые цифры. За девять месяцев, апрель—декабрь 1925 г., самый интенсивный период в жизни Освока, было 1228 заседаний его секций. Официальные секции имели 158 заседаний, производственные секции — 1070 заседаний. За это время во всех секциях было сделано 592 доклада 430 докладчиками. Многие из них делали несколько, а не один доклад. Подавляющая масса докладчиков, основных работников Освока, состояла из беспартийных специалистов-ученых инженеров, техников, экономистов, статистиков. Среди этих работников было очень мало коммунистов, и все их доклады, почти как правило, приготовили, «разжевали» все те же беспартийные специалисты. Например, с докладом по хлопчатобумажной промышленности выступил коммунист Еремин, председатель текстильного синдиката, а по хлопку коммунист Мамаев. Всем было известно, что доклад Еремина был написан беспартийными экономистами синдиката, а доклад Мамаева — экономистами Союзхлопка. Были коммунисты, вроде Губкина, способные сказать свое слово, но таких горсточка. В общем, можно категорически утверждать, что весь главный, основной, материал, содержание первой промышленной пятилетки — все нужные для нее цифры, подсчеты, гороскопы — результат работы беспартийных специалистов.

Сводный план развития промышленности за 1925/26—1929/30 гг. составил бывший меньшевик А. М. Гинзбург. Сложные подсчеты изменения и роста основного капитала промышленности за тот же срок произвел бывший меньшевик Я. М. Гринцер. Финансовые перспективы развития промышленности, с подсчетом предстоящих вложений в капитальные затраты и оборотный капитал, дал беспартийный С. Д. Абрамович. Территориальную организацию промышленности с географическим размещением предполагаемых к постройке новых предприятий обрисовал беспартийный Жданов. Это не все. Нужно вспомнить солидные доклады беспартийных о перспективах топливоснабжения, долгосрочном кредите, задачах районирования, перспективах транспорта и многие другие. Все, что относится к сельскому хозяйству и его отношению к промышленности, было разработано беспартийными экономистами, в их числе народником Огановским. В комиссии Освока, разработавшей общие перспективы развития сельского хозяйства, председателем 238 был действительный статский советник царского времени проф. Е. С. Каратыгин, о котором я уже говорил в главе о Дзержинском и буду еще говорить в главе о "Торгово-промышленной газете". Зная состав главнейших, самых активных кадров Освока, становится вполне понятным, что «цыплята не последовали за гусыней» и дух Пятакова—Преображенского не мог наложить свою печать на первую пятилетку промышленности. Она — творчество не коммунистов, а беспартийного люда, работавшего над нею с большим подъемом, большим интересом сознанием своей ответственности перед страною и в то же время с сознанием, что некоммунистические кадры ученых-инженеров, техников, экономистов, статистиков счетоводов — не последняя спица в советской колеснице, а общественная сила, с которой правительству нужно считаться.

Это сознание «1925 года». И нужно ли еще раз говорить — почему мы, в нашем кружке в «Лиге наблюдателей», с таким оптимизмом смотрели тогда в будущее. В эпоху сталинской пятилетки,— с террором, раскулачиванием и прочим,— ВСНХ был уничтожен, разделен на два комиссариата — тяжелой и легкой индустрии. Самое имя — ВСНХ — исчезло. Он просуществовал 16 лет, и я считаю, что за все это время самым интересным периодом его жизни был 1925 год и начало 1926-го. До сталинской пятилетки над промышленной пятилеткой, после Освока, работали и в 1927, и особенно в 1928 году. Но в них уже не было «духа 1925 года». Он был придушен. Уже начинали действовать будущие приказы: «для нас все возможно, выше темпы, нет крепостей, которых мы — большевики — не взяли бы». Очень характерно, что «Торгово-промышленная газета» тогда переименовывается в «За индустриализацию», т. е. за сверхиндустриализацию. Беспартийные специалисты превращаются в терроризованных безгласных исполнителей, в аппарат, обязанный доказывать, что сталинизированное Политбюро — носитель абсолютной истины. С 1928 г. прекрасная статистика заменяется лживой. В 1925 г. мысль в Освоке работала если не с полной свободой, то, во всяком случае, с большой свободой. Меньшевик Гинзбург, составляя сводный план пятилетки, не боясь, мог в него вводить так называемую «потухающую кривую». В 1931 г. он получил за нее десять лет тюрьмы. Меньшевик Гринцер, в уже указанной очень солидной работе об «изменениях мощности основного капита-239ла», позволил себе заявлять, что не согласен, чтобы темп развития тяжелой индустрии слишком намного превысил темп развития легкой индустрии. Два года позднее такие заявления становились просто невозможными!

Я сказал, что, возвратившись из Берлина в Москву был поражен размахом, интенсивностью работы всех секций Освока. Она меня крайне заинтересовала, скажу сильнее — всего увлекла. Если бы мог, посещал бы заседания всех секций, а это не было возможно. Во-первых, потому что иногда шесть-семь секций работали одновременно, совместить присутствие в них нельзя. Во-вторых,— заседания секций происходили в часы, когда в редакции «Торгово-промышленной газеты» шла горячая работа по подготовке номера. Как редактор, я не мог отлучаться. И все-таки при первой же возможности я бежал на заседания секций. Так удалось побывать на некоторых заседаниях секции редких металлов, хлопчатобумажной промышленности (их было очень много, за 9 месяцев — 63!), шерстяной промышленности, нефтяной, секции финансово-экономической, секции районирования. Полезно указать, что на этой секции предвосхитили многое, что было осуществлено потом: например, говорили о движении промышленности на Восток, о металлургическом заводе в Магнитогорске, Волжско-Донском канале, развитии индустрии в Туркестане и т. д. Посещением урывками совещаний секций я удовлетвориться никак не мог и старался всякими другими способами, в частности чтением протоколов совещаний, быть в курсе работ Освока. Огромную помощь в этом деле оказывали выпускаемые Промышленным издательством брошюры, содержащие «пятилетние гипотезы» развития разных индустрии. Когда их накопилось свыше двух десятков (кажется, 25) и штудирование их уже давало мне возможность, более или менее, представить себе вырастающий на их базе перспективный план всей промышленности, я решил о них написать. Мне в голову бы не пришло об этом здесь говорить, если бы, в связи с этим, не произошло молниеносное изменение отношения ко мне Пятакова. Не помню, когда появилась моя статья в «Торгово-промышленной газете». Не могу точно указать дату, так как этой газеты нет ни в одной библиотеке Парижа. В моих записках я давал цитаты из нее, но иногда для этого приходилось производить труднейшую, отнимавшую много времени, работу — отыскивать [240] в разных изданиях цитаты из «Торгово-промышленной газеты» и уже по ним устанавливать, что в ней говорилось.

Посвящая мою статью перспективным планам промышленности, видя в этом крайне интересное «заглядывание в будущее», пробуя его отгадать и изобразить, я писал, что когда-то попытку в этом направлении сделал Чернышевский, описывая будущий «Хрустальный Дворец» грядущие чудесные изменения сельского хозяйства, а у автора «Что делать?», вследствие отсутствия тогда индустрии, сельское хозяйство естественно стояло на первом месте, заслоняя все остальное. Однако «перспективные планы» Чернышевского не более как «беллетристика», родственная произведениям Кабэ, Мориса, Беллами и прочих. Первую научную попытку статистически представить социалистическую трансформацию страны дал Атлантикус (немецкий профессор Баллод) в книге «Государство будущего», написанной в половине 90-х годов. Оперируя цифрами и всякими подсчетами, он старался представить, какому количественному изменению подвергнутся при социализме все отрасли народного хозяйства Германии от индустрии до транспорта. Книга Атлантикуса очень сухая, сплошь состоящая из цифр, встречена была в социалистическом мире с большим почетом. До него и 25 лет после его книги никто такого рода «перспективными планами» не занимался. Они появились впервые после Атлантикуса в 1920 г., при Ленине, в работе Государственной комиссии по электрификации России и в неизмеримо более развернутой форме, с более глубоким содержанием в работах Освока, в его пятилетних «рабочих гипотезах хозяйственного развития». Восторженно отзываясь о работах Освока, я указывал, что, в сравнении с ними, знаменитая книга Атлантикуса кажется тощим трудом. То, что было не под силу ему, ученому-одиночке, оказалось достижимым для коллектива высококвалифицированных работников. Опираясь на хорошую статистику, на глубокое знание индустрии, пользуясь научными методами, они подошли к решению огромных, сложных вопросов, даже не затронутых Атлантикусом. Приблизительно это, или что-то вроде этого, я писал в передовой «Торгово-промышленной газеты». Говорю приблизительно, ведь после этого мне приходилось писать слишком много о многих разных вещах, стиравших написанное тридцать два года назад. Утром, в день, когда появилась моя статья, мне [241] протелефонировала секретарь редакции Р. И. Крендлина и явно волнуясь, передала, что в редакцию звонил Пятаков, спрашивал, кто написал передовую статью, и узнав, что ее писал Валентинов,— «приказал», чтобы я к нему немедленно явился. Крендлина недаром волновалась. Она, как и я, знала, что Пятаков ко мне относится враждебно, и имела полное основание предполагать, что вызов к нему связан с какими-то угрожающими мне большими неприятностями. Враждебность Пятакова начала проявляться еще в 1923 г., когда он узнал, что я критикую оппозицию и мыслю, по его выражению, как «стопятьдесят-процентный нэповец». Его приказ по ВСНХ 16 июля 1923 г., толкнувший на огромное повышение цен промышленных товаров и повлекший за собой полный кризис сбыта, вызвал во мне нескрываемое возмущение. Об этом мои недоброжелатели ему донесли, и, вероятно, с этого момента он стал с неприязнью коситься на меня. [….]

[246]

Как я сказал, после «примирения» со мною, Пятаков перестав отворачиваться, несколько раз меня приглашал: «Пойдем ко мне поболтать». О чем же мы с ним «болтали». Употребляю его термин, несмотря на то, что к Пятакову он совсем не подходит. Он не «болтал», говорил «назидательно», «авторитетно» (авторитарно), «административным тоном» и удивительно гладко. Его фразы, что редко бывает в разговорах, синтаксически были всегда так правильно составлены, что, если их перенести на бумагу, не потребовалось бы нигде, ни в одной делать какие-либо исправления или добавления слов для связи. Возможно, что такой характер и делал их хорошо запоминаемыми. Впрочем, на запоминание толкало и другое обстоятельство: Пятаков был выразителем оппозиционной идеологии, а от нее я весь отталкивался, считал опасной, враждебной. А то, от чего с неприятным чувством отталкиваемся, крепко западает в память. Действует инстинкт самоохраны. Некоторые разговоры с ним особенно запомнились. Помню, однажды зашла речь о последних предсмертных статьях Ленина в 1923 году.

— В них,— сказал Пятаков,— есть нечто, что ни мне, ни многим другим не понравилось. Даже совсем не понравилось. Зато маленькая статейка о «Нашей Революции», по поводу записок Суханова,— жемчужное зерно. Несколькими фразами Ленин удивительно оформил огромный вопрос, дав дополнение к главе Маркса в «Капитале» об «исторических тенденциях капиталистического накопления». Маркс в ней показывает условия, при которых «бьет час капиталистической собственности и экспроприаторов экспроприируют»,— иными словами, приход пролетариата к власти. Этому предшествует долгое «накопление» производительных сил, централизация капиталистического производства, обобществление труда, рост пролетариата, его объединение. Так может произойти революция в Англии, Америке, Германии. Однако Ленин правильно считал дураками теоретиков, полагающих, что только при этих условиях появляется социальная революция. Наша Октябрьская революция воочию показала, что есть и другие пути. По господствовавшим раньше представлениям, а Ленин иронически называл их «учебником Каутского», политическая власть пролетариата появляется только на базе уже совершенно подготовленной к социализму экономики. А Ленин говорит: это не есть универсальный закон мирового движения. Пролетариат [247], точнее выражаясь, его партия, может стать власти при отсутствии нужной ему накопленной экономики. Она создается позднее, уже после прихода к власти, причем для ускорения нужного хозяйственного развития пролетариат и его партия пользуются методами планирования, которые капиталистическому обществу неизвестны и недоступны. Это мы и делаем в СССР. Долгое, медленное развитие производительных сил при капитализме нужно заменить ускоренным ходом этого развития. Наша задача, таково мое убеждение, в несколько лет достигнуть того, чего капитализм достигал в течение десятков лет. Ничего невозможного в том нет. По социал-демократическим убеждениям, экономика, так сказать, предшествует политике, завоевание власти следует за подготовленной экономикой. По Ленину — наоборот: захват власти пролетариатом, его партией, может предшествовать и потом ускоренно создавать, «накоплять» нужные производительные силы.

— Не находите ли вы, что это ревизия ортодоксального марксизма?

— Ничего подобного! Это не ревизия Маркса, а созданное опытом, дополнение к нему. Есть не один путь к социализму, а два[35]. Второй путь теперь твердо обосновывается теоретически, так как есть уже представление о значении в современном историческом процессе пролетарской коммунистической партии, но, оговорюсь, совсем не всякой партии, себя так называющей, а действительно и до конца революционной. Этот активнейший фактор прежде никак не учитывался в социологии. Там ему не было места. Благодаря Ленину, мы — увы [248] не все -- достаточно познали значение этого двигателя истории. Второй Конгресс Коммунистического Интернационала, следуя за Лениным, указал, что именно вторым путем, минуя капиталистическое развитие, к социализму пойдут страны Востока.

— Вы говорите, что в нашей стране строится социализм, в то же время, вместе с Троцким, теперь с Зиновьевым и всей оппозицией, утверждаете, что без мировой революции — а ее нет — построить социализм в одной стране нельзя. Нет ли тут большого противоречия?

— Никакого! Постарайтесь себе вот что усвоить. Так называемый военный коммунизм был плох не потому что был коммунизмом, а потому что входил в жизнь во время войны, делавшей невозможным проявление великих сторон коммунизма. С окончанием войны нужно было основу коммунистической системы оставить нетронутой, но, разумеется, подлежащей усовершенствованию. НЭП не нужно было вводить. Он восстанавливает препятствия к социализму, которые мы только что уничтожили. Он искажал всю нашу социальную структуру. Теперь к социализму придется идти, выжигая каленым железом щупальца НЭПа, он, как спрут, просунул их во все без исключения области нашей жизни. А чтобы выжечь их, нужно, чтобы нам в этом не мешали.

— Введение НЭПа было ошибкой?

— Несомненно!

— Значит, Ленин, вводя его, делал большую ошибку?

— А почему вы думаете, будто Ленин не сознавал, что делал ошибку? Представим все-таки, что ее мы поправили, НЭП выжгли. Есть ли у нас гарантия, что после этого будем спокойно существовать? Никакой. Пока в других странах существует капитализм, его система с нашей ужиться не может. Это аксиома. Ленин постоянно твердил: рядом с капитализмом мы жить не можем, либо он нас съест, либо мы его убьем. При этих условиях мировая революция делается основным условием самого нашего существования. Однако мысль о ней должна заполнять наше сознание не только по этой причине. Есть другая, еще более важная: если мы действительно настоящие коммунисты, настоящие интернационалисты, а не замаскированные националисты, тогда ограничиться, замкнуться в установлении благ социализма [249] в одной стране, мы не можем. Это было бы полной изменой интересам мирового пролетариата.

Моя беседа с Пятаковым происходила в 1926 г. Дату, конечно, не помню, но Дзержинский был тогда еще жив. В сущности, то не беседа была, а скорее интервью-монолог, давший возможность из уст одного из виднейших лидеров оппозиции слышать — куда, с какой программой, какими мыслями она идет. Дополняя мое и без того достаточное знание взглядов оппозиции, интервью с Пятаковым, усиливая убеждение в крайней вредности этого течения в коммунистической партии, вместе с тем усиливало мои симпатии к другому крылу — к Рыкову, Бухарину, Томскому, Дзержинскому.

В связи с проблемами Освока и «расширенным воспроизводством» запомнился и другой разговор с Пятаковым. На этот раз это уже не «интервью», не монолог, а спор, принявший весьма неприятные формы. Пятаков грубо накидывался на меня, пуская в ход дерзости, а я, забывая, что он мое начальство, почтения к нему не проявлял. По какому поводу сыр-бор загорелся? Однажды, позвав меня, чтобы «поболтать», Пятаков стал с раздражением говорить, что в составляемую Гинзбургом промышленную пятилетку всовывается «потухающая кривая»: «Болванам это может нравиться, но по существу это отказ от ускоренного индустриального развития, а без него мы из трясины нашего убожества не вылезем». «Потухающую кривую» я тоже принимал, следовательно, был «болваном», но я постарался перевести разговор в другую сторону. Гинзбург, при экспозиции наметок своей пятилетки, указывал, что она конструируется в полном согласии с формулами Маркса о расширенном воспроизводстве. Маркс, напоминал он, устанавливает в промышленности два «подразделения»: первое — это производство средств производства, второе — производство предметов потребления; рассматривая обмен друг на друга частей этих подразделений, он показывает, как осуществляется «реализация» всей продукции. По уверению Гинзбурга, создаваемая им на данных Освока пятилетка точно выполняет все указания Маркса. Такие заявления вызвали у меня не совсем лестные мысли и замечания по адресу Гинзбурга. Он знал об этом и очень косился на меня. В схемах Маркса во втором томе «Капитала», в главе о накоплении и расширенном воспроизводстве, идет речь об абстрактнейшей абстракции — [250] несуществующем обществе, состоящем лишь из нищающих пролетариев и богатеющих капиталистов. Никаких других классов, групп — «третьих лиц», по терминологии Струве, в нем нет; невозможно схемы из этого, существующего лишь в фантазии, общества прилагать к анализу хозяйства России с подавляющим преобладанием в ней крестьянского населения. Зачем это делает Гинзбург? Не из желания ли показать, что вот он, бывший меньшевик,— стопроцентный марксист-ортодокс? Но разве он не видит, не сознает, что схемы Маркса приклеены насильно и только словесно к его пятилетке, а фактически она не имеет никакого отношения к этой искусственной приклейке?

Схемы Маркса во II и III томе «Капитала» меня издавна интересовали. Я был знаком с полемикой по поводу их в немецкой прессе, потом происходившей у нас в России в самом конце 90-х годов, а в 1922—1924 гг. в СССР (статьи Двойлацкого, Бухарина, Крицмана, Яковлева в «Вестнике социалистической академии» и «Под знаменем марксизма»). И чем больше знакомился с относящейся сюда литературой, тем более убеждался, что Марксовы формулы бесплодны, ни одного возникающего вокруг них вопроса не решают; нигде в мире, ни в СССР, ни в капиталистических странах, «обращение всего общественного капитала» не происходит и не может происходить по законам, устанавливаемым Марксом для не существующего в природе общества. Выдуманность, запутанность, порочность его построений обнаруживается с особой силой, если от его схемы о расширенном воспроизводстве и накоплении обратиться к основной, отправной ее базе — к «простому воспроизводству» без накопления. Тут уже действительно все рекордно просто. Вся суть вопроса представлена 26 строками (в советском издании 1949 г. второго тома «Капитала» — эти 26 строк находятся на 398-й странице сверху). В каждом из двух «подразделений» Маркс выделяет три части: постоянный капитал (основной и оборотный), переменный капитал (заработная плата) и прибавочный продукт, присваиваемый капиталистами. И когда Маркс показывает обмен «в натуре и по стоимости» частей первого подразделения на части второго подразделения,— при критическом отношении к этому обмену, оторопь берет: непостижимо, как такой огромный ум мог заниматься детскими операциями и считать это научным анализом! Это абсолютно не вяжется со [251] здоровой, мощной, реалистической, социалистической и экономической частью марксизма[36]. […]

«Чтобы оценить всю громадность и всю ценность труда, совершенного «Гоэлро»,— писал Ленин 22 февраля 1921 г. в «Правде»,— бросим взгляд на Германию. Там аналогичную работу проделал один ученый — Баллод. Он составил научный план социалистической перестройки всего народного хозяйства Германии. В капиталистической Германии план повис в воздухе, остался литературщиной, работой одиночки. Мы дали государственное задание, мобилизовали сотни специалистов, получили в десять месяцев (конечно, не в два, как наметили сначала) единый хозяйственный план, построенный научно. Мы имеем законное право гордиться этой [261] работой; надо только понять, как следует ею пользоваться» [37].

О каких «мобилизованных» специалистах говорит Ленин? Это проф. Осадчий, проф. Круг, проф. Дубелир проф. Шульгин, проф. Рамзин, проф. Дрейер, инженеры Стюнкель, Графтио и десятки, десятки других. Через десять лет, при Сталине, многие из них будут объявлены вредителями, ввержены в тюрьмы, расстреляны в подвалах ГПУ. Это все «беспартийные». Работе Гоэлро коммунисты не только не способствовали, а мешали и кричали о своем праве «не утверждать» работы Гоэлро с заседавшими там «буржуазными спецами». Это вызвало взрыв возмущения у Ленина:

«Поправлять с кондачка работу сотен лучших специалистов, чваниться своим правом «не утверждать» — разве это не позорно! Надо же научиться ценить науку, отвергать коммунистическое чванство дилетантов и бюрократов. Надо побольше поучиться у буржуазных спецов и ученых, поменьше играть в администрирование. Задачи коммунистов внутри «Гоэлро» — поменьше командовать, вернее, вовсе не командовать. Таких коммунистов у нас много, и я бы их отдал дюжинами за одного добросовестно изучающего свое дело и знающего буржуазного спеца. Нам в десять раз ценнее хотя бы буржуазный, но знающий дело «специалист науки и техники», чем чванный коммунист, готовый в любую минуту дня и ночи написать «тезисы», выдвинуть «лозунги», преподнести голые абстракции. Побольше знания фактов, поменьше претендующих на коммунистическую принципиальность словопрений».

За планом Гоэлро последовали в 1925 г. в ВСНХ еще лучше разработанные, еще более практичные перспективные пятилетние планы Освока. В Освоке та же картина, что в Гоэлро, т. е. над планами с усердием, увлечением работают беспартийные кадры, но коммунисты ВСНХ уже меньше чванятся. Стали более культурными, чем в 1920 г., работе беспартийных не мешают или мало мешают. В процессе совместной работы произошло сближение, некое сращивание беспартийных и коммунистических кадров. Это положение начнет разрушаться с приходом в ВСНХ, после смерти Дзержинского, Куйбышева.

А теперь вывод.

Тот кого называли «махровым реакционером», профессор Гриневецкий — предшественник, Vorganger, инспиратор конкретных планов экономического и технического преобразования страны. Планы Гоэлро им навеяны. Планы Освока за ним следуют, продолжают и углубляют. И в том, и в другом случае — они разрабатываются «беспартийными». Поэтому, когда в качестве участника и survivant той эпохи знаешь эту историю, неведомую многим историкам советской революции,— приходится лишь пожимать плечами, читая или слыша, что основы планирования, укрепляющегося в мире, и особенно в Европе, якобы заложены творческой мыслью советского коммунизма. Это неправда!

ГЛАВА VII

М. К. ВЛАДИМИРОВ — ЗАМЕСТИТЕЛЬ ДЗЕРЖИНСКОГО

Мирон Константинович Владимиров (настоящая его фамилия Штейнфинкель) принадлежал к группе «старых» большевиков, знакомых Ленина еще с 1903 г. Он был делегатом на большевистском съезде в Лондоне в 1905 году, сослан после этого в Сибирь, бежал оттуда за границу, жил сначала в Вене, потом в 1910—1911 гг. в Париже, находясь в тесно окружавшей Ленина группе (Зиновьев, Каменев, Инесса Арманд, Таратута, Семашко, Сталь и др.). Его кличка тогда «Лева». Он не был особенно «твердокаменным» большевиком и временами обнаруживал склонность «примиряться с меньшевиками». В своих «Воспоминаниях» Крупская отзывается о нем как о «примиренце вообще», притом поддающемся «всяким россказням» о склочности и нелояльности большевиков». С точки зрения Ленина и Крупской это огромный и непростительный недостаток, и все-таки за это они не судили его так строго, как других.

После Октябрьской революции Лева-Владимиров входил в состав украинского правительства, был народным комиссаром продовольствия, членом Революционного Военного Совета на Южном фронте. В 1922 г. Владимиров, насколько я понял из его слов, переехал, по желанию Ленина, в Москву, стал заместителем народного комиссара финансов сначала РСФСР, потом СССР. В ноябре 1924 г. он вступил в ВСНХ, заняв, наряду с Пятаковым, пост заместителя председателя. Дзержинскому он был нужен, как правый коммунист, чтобы умерять темпераментного, «левого», «троцкиста» и оппозиционера Пятакова.

С Владимировым сложились у меня особые, довольно странные, отношения, о них стоит рассказать, так как благодаря им я имел возможность узнавать от него многое важное и очень интересное. Появившись в ВСНХ, Владимиров вызвал к себе М. А. Савельева, ответственного редактора «Торгово-промышленной газеты», которому [264] заявил, что по желанию Дзержинского он будет иметь близкое и постоянное общение с редакцией газеты л передавать ей «директивы» президиума ВСНХ. Поговорив на эту тему с Савельевым, Владимиров, прощаясь с ним сказал: «В газете в качестве вашего заместителя работает Валентинов-Вольский, я хочу, чтобы завтра или послезавтра он пришел ко мне». Эта фраза, как я в том убедился, встревожила Савельева. Он знал, что начальство ВСНХ, потому что газету вел я, а не Савельев, часто обращается ко мне с разными указаниями и вопросами. Подобных сношений со мною нельзя было избегнуть, но Савельев все-таки хотел, чтобы самое главное («директивы»), передаваемое газете, шло через него. Если этого не будет, положение Савельева делается двусмысленным: он превращается в редактора, с которым не считаются. При такой психологии у него естественно возник тревожный вопрос: зачем, для чего, по какому поводу меня вызывает к себе Владимиров? Он стал допытываться: давно ли я знаю Владимирова, где я с ним познакомился? Я ответил, что с Владимировым незнаком, никогда с ним не встречался, даже издали его ни разу не видел, хотя удивляюсь, откуда он знает мою настоящую фамилию. Еще с 1905 г., когда был на нелегальном положении, я в партии и в литературе только «Валентинов».

Оказалось, что я ошибся, уверяя Савельева, будто никогда не встречался с Владимировым. Это обнаружилось, когда, исполняя его желание, я к нему пришел. За большим столом сидел маленький, худенький человек с нездоровым бурым цветом лица, мешками под глазами, встретивший меня отчаянным кашлем.

— Не узнаете?— спросил он меня, протягивая руку. Всегда неприятно сказать человеку, что его не узнают. Это как бы намек или доказательство, что он ничем не заметен и легко выпадает из памяти. Видя, что я колеблюсь, Владимиров с некоторой досадой сказал: — Несмотря на то, что мы 21 год не встречались, я все-таки вас сразу узнал, хотя вы и потеряли свой прежний, бросавшийся в глаза, атлетический вид. А вот я, очевидно, за это время так изменился, что вы даже и узнать не можете. Вспомните нашу встречу летом 1903 года в Киеве. […]

Из того, что я слышал от Владимирова, прежде всего остановлюсь на отношении Сталина к болезни Ленина, на знаменитой сталинской фразе: «Ленину капут». Об этом я уже кратко говорил в первой части моей работы, но, ввиду особой важности вопроса, возвращаюсь к нему. Нужно и детально изложить все, что на этот счет слышал от Владимирова. Могу это сделать с полной уверенностью в правильности передачи, так как, в отличие от многих других рассказов Владимирова, этот рассказ запечатлелся в памяти с огромной силою. Это вполне понятно — он меня поразил.

У меня сложилось убеждение, что Владимиров относился к Сталину с большой враждебностью. Но этого я не слышал от него. Он никогда не говорил просто «Сталин», а всегда «товарищ Сталин». Некоторые его фразы как будто хлестали Сталина, но за этим немедленно следовали другие, стиравшие впечатление от предыдущих и свидетельствовавшие о почтении Владимирова к Сталину. В этом вопросе Владимиров был со мною явно неискренен. Он, очевидно, боялся Сталина, положение [269] которого как генерального секретаря, несмотря на предсмертную критику его Лениным,— не ослабло, а окрепло после XIII съезда в мае 1924 г. Потом, уже после смерти Владимирова, мне передавали, что он имел основание быть против Сталина. У него было с ним резкое столкновение, когда Владимиров входил в состав военно-революционного комитета Южного фронта, и другое еще большее, при составлении материалов для XIII съезда о финансах и кредите. Материалом о сельскохозяйственном кредите, представленным, в качестве заместителя народного комиссара финансов, Владимировым, Сталин был столь недоволен, что, как меня уверяли, чуть ли не швырнул его в лицо Владимирову. Все это нужно принять во внимание, чтобы лучше и правильнее понять действительный смысл некоторых «завуалированных» фраз Владимирова.

— Я встретился,— рассказывал он,— с Надеждой Константиновной (Крупской) вскоре после смерти Владимира Ильича. Заговорили о нем и не могли удержаться от слез, заплакали как дети. Кто мог бы подумать, говорила Надежда Константиновна, что Ильич исчезнет так рано. Знала, что он был утомлен до последней, крайней степени, страдал от тяжкой бессонницы и головных болей, но ведь большие провалы бывали у него и много раньше. Не один раз, а несколько раз бывало, что жизнь как бы убегала из Ильича, глаза делались мертвыми, лицо темным, двух фраз связать не может. Но достаточно было хорошенько отдохнуть, и от болезненного состояния следа не оставалось. Владимир Ильич был крепыш. В Париже и в Галиции мог на велосипеде, без всякой усталости, двадцать пять—тридцать километров в день делать. Из Парижа в Лонгжюмо — пешком 18 километров ходил. В таком хождении с ним никто состязаться не мог. Когда первый раз его ударил паралич, у меня была глубокая уверенность, что это болезненное состояние преходяще, нужно только бросить всякие дела и длительно отдохнуть.

Таково,— говорил Владимиров,— было мнение не только Надежды Константиновны. Все, кто более или менее знали Ленина, были уверены, что он из опасности легко выберется. Воля человека, стремление осилить болезнь имеет выдающееся значение, а воли у Ильича хватило бы и на десять человек. Однако не все придерживались [270] такого оптимистического взгляда на болезнь Ленина. В этом отношении товарищ Сталин обнаружил поразительную дальнозоркость, догадливость, прозорливость. Он давно присматривался к Ильичу и считал, что Ленин серьезно болен. После первого удара товарищ Сталин стал расспрашивать об этой болезни врачей, потребовал, чтобы ему дали относящуюся к болезни медицинскую литературу. Два раза, специально для наблюдения за Ильичем, съездил в Горки. Путем всяких тайных расспросов и наводящих указаний установил, что даже в то время, когда врачи объявили Ильича хорошо выздоравливающим, у него бывают конвульсии и кратковременные потери способности речи. На основании всего этого и со всеми расходясь, товарищ Сталин уже в 1922 году объявил, что болезнь Ленина неизлечима, за первым ударом последуют другие и что вообще «Ленину капут». Он так и сказал. Конечно, фраза жесткая, грубоватая. Она шокировала Сокольникова, шокировала и меня. Но товарищ Сталин, очевидно, сознательно облекал свой диагноз в грубоватую форму. Не подыскивая мягких, дипломатических выражений, да это и несвойственно товарищу Сталину, он хотел, чтобы товарищи, руководящие страною и партией, бросая всякие иллюзии, скорее отдали себе отчет в положении, созданном болезнью Владимира Ильича. Или его болезнь излечима и он скоро вернется к работе, тогда все резко меняется — у нас по-прежнему есть руководитель, верной дорогой ведущий нас к цели; или болезнь Ленина неизлечима, тогда все резко меняется. Тогда интересы страны, революции, партии властно требуют более не рассчитывать на дальнейшее пребывание Ильича в качестве вождя партии и главы правительства. Политбюро в этой обстановке должно так работать, как будто Ленина среди нас уже нет, не ждать от него директив и помощи и, в соответствии с этим положением, умело распределить между членами Политбюро все руководство страною.

Анна Ильинишна (старшая сестра Ленина.— Н. В.), до которой дошла фраза товарища Сталина — «Ленину капут», очень ею возмутилась. Я ее понимаю, фраза, что и говорить, неудобная, однако теперь видно, что товарищ Сталин в своем диагнозе был прав и установил его много раньше врачей. На самого Ильича слова Сталина произвели более чем неприятное впечатление. «Я ещё не умер,— сказал он,— а они, со Сталиным во [271] главе, меня похоронили». Владимир Ильич не был злопамятным, но обида его на Сталина, по этому поводу и по другим, была так велика, что после второго приступа болезни (в декабре 1922 г.) он товарища Сталина больше видеть уже не хотел, и не видел. Прав товарищ Сталин, но столь же прав Ильич. Разве приятно слушать — тебе капут? Например, я знаю, что серьезно болен, но если узнаю, что вы, Валентинов, ходите по ВСНХ и убеждаете, что мне, Владимирову, скоро капут, что на мое место нужно уже сажать другого человека я пошлю вас к черту и больше видеться с вами не пожелаю. Ильич был трижды прав, говоря, что еще рано его хоронить. Даже после второго удара мысль его работала с прежней ясностью и интенсивностью. Он это доказал, дав партии восемь директивных статей, написанных им в январе, феврале и марте 1923 года. Не исключено предположение, что он их писал с целью показать, что партия от него может услышать многое полезное, и глупо его считать окончательно выбывшим из строя. Владимир Ильич, например, ясно указал, что руководство партией и страною — впредь, когда его — Ленина — не будет, не должно осуществляться какой-либо, пусть авторитетной, но по составу своему слишком уж узкой инстанцией. В статьях «Как реорганизовать Рабкрин», «Лучше меньше — да лучше»[38] и в дополнениях к ним он настаивает, что ныне существующую руководящую инстанцию нужно расширить. Он предложил значительно увеличить число членов Центрального Комитета, расширить состав ЦКК — Центральной Контрольной Комиссии, связав ее с реорганизованным и хорошо поставленным Рабкрином — Рабоче-крестьянской инспекцией. Эту тройственную, тесно связанную организацию он намечал как верховный авторитетный руководящий орган страны, проводником воли которой должно быть Политбюро.

С максимальной, насколько было возможно, точностью я передал то, что слышал от Владимирова. Полагаю, что, опираясь на это, я имел право судить о поведении Сталина во время болезни Ленина так, как это я сделал в первой части моих воспоминаний. Несмотря на свое нежелание сказать прямое слово о Сталине, Владимиров, я в этом уверен, [272] был возмущен сталинским приговором: «Ленину капут». Из его рассказа видно, что это возмущение разделял Сокольников, Анна Ильинишна и, вероятно, другие.

Я превосходно помню, что Владимиров говорил о "восьми директивных статьях", написанных Лениным после второго удара[39]. Но в «Правде» таких статей было пять. Что такое представляли собой три остальные? НУЖНО думать, что это были записки Ленина о национальном вопросе, о Госплане, о существовании которых я и понятия не имел, когда слушал рассказ Владимирова. Следует обратить особое внимание на то, что он говорил об организации авторитетного руководящего органа. Он касался этого вопроса с величайшей осторожностью, взвешивая каждое слово, с явной опаской сказать лишнее. Мысль его все-таки ясна. По его мнению, Ленин хотел отнять полновластие у функционирующего во время его болезни Политбюро (Сталин в нем присвоил слишком много прав.— Н. В.) и передать это полновластие другой им намеченной широкой «тройственной» организации (ЦК+ЦКК+Рабкрин) . Огромную важность этой стороны рассказа Владимирова я понял лишь несколько месяцев позднее, когда ознакомился с одним документом, о котором, в связи с Троцким, мне еще раз придется говорить.

Перечисляя, что твердо осталось в памяти от рассказов Владимирова, сошлюсь на крайне интересное «напутствие», сделанное ему Лениным, когда Владимиров, в самом конце ноября 1922 г. (до второго удара) был у него в гостях. Ленин, по словам Владимирова, был в этот день в очень хорошем настроении, принял его радушно и, как когда-то в Париже, называл Владимирова «товарищем Левой».

— Две области у нас сейчас самые главные. Первая — это торговля, это научиться торговать и, прежде всего, для смычки с деревней, с крестьянством. Без этого может наступить день, когда крестьянство нас пошлет к чёртовой матери. Крестьянину, в сущности говоря, наплевать: кто, какое начальство сидит в городе, кто там правит в Кремле. [273] Для него важно: что от города получается, что из Кремля ему дают. Этим оселком он будет пробовать — лучше ли ему стало жить в сравнении с царским временем или хуже. Если увидит, что за свои продукты он будет получать больше чем прежде ситца, сахара, обуви, посуды, сельскохозяйственных орудий, если к тому же увидит, что налоги меньше, что больше нет в деревне ненавистных ему урядников становых, мужик будет вполне доволен новым строем. А если не будет доволен, справиться со стомиллионным крестьянством трудно, невозможно. Кронштадтское восстание, антоновщина, бунты в Тамбовской и других губерниях — для нас грозное предупреждение. Нужно всё сделать, чтобы жить в постоянном мире, в дружбе с середняком.

Вторая важнейшая область — это финансовая. Нам нужна твердая валюта, хороший рубль, а не хлам в виде «совзнака». Без твердой валюты НЭП летит к черту. В качестве одного из руководителей нашими финансами нашей денежной системой, будьте, товарищ Лева, скопидомом, Плюшкиным. У нас во время военного коммунизма люди развратились, привыкли без счета, без от дачи залезать за деньгами в казну. Эта привычка не изжита, охотников «давай деньгу» у нас десятки тысяч. При напоре таких людей инфляция неизбежна и заме нить совзнак твердым рублем мы не будем в состоянии. Не будьте мягкотелым поэтом, не слушайте болтовни людей, которые вам будут расписывать чудесное время военного коммунизма, презиравшего деньги. Когда наши хозяйственники будут налегать на вас, требуя из казны всяких дополнительных сумм, всяких субсидий, отвечайте им, что для ведения дела начальные средства у них есть, а все, что нужно сверх того, пусть постараются заработать. Капиталисты пускали в обращение некую сумму денег и умели сделать так, что в процессе производства, торговли, реализации товаров эта сумма денег увеличивалась, приносила прибавочную стоимость. Пусть наши хозяйственники эту прибавочную стоимость научатся создавать, тогда им не придется бегать к казне, попрошайничать. Во всем соблюдайте строжайшую экономию. Из государственного бюджета не выпускайте ни одну лишнюю копейку. Лишь в одном случае не будьте скопидомом, это в вопросе о вознаграждении, о жаловании народных учителей. В брошюрах и на митингах мы кричим о всеобщей грамотности, а в нашей деревне и уездных городишках эти проводники грамотности [274] сидят без штанов и голодают. Мы издаем без устали невероятное число всякого хлама, а для школьных тетрадей у нас не хватает бумаги. С этим безобразием НУЖНО покончить. Если для этого нужно произвести самую жестокую экономию во всех без исключения областях, будьте, товарищ Лева, беспощадны и тверды. Через НЭП мы, конечно, придем к социализму, но социализм выражается и в том, что армия просвещенцев — народных учителей — производит ликвидацию неграмотности. Разве можно назвать социалистической страну, где, как в царское время, повсюду неграмотность.— И еще одно, товарищ Лева, вам напутствие. Не будьте поэтом, говоря о социализме! Время Смольного и первых лет революции далеко позади. Если к самым важным вопросам мы, после пяти лет революции, не научимся подходить трезво, по-деловому, по-настоящему, значит, мы или идиоты, или безнадежные болтуны. Вследствие въевшейся в нас привычки, мы слишком часто вместо дела занимаемся революционной поэзией. Например, нам ничего не стоит выпалить, что через 5—6 лет у нас будет полный социализм, полный коммунизм, полное равенство и уничтожение классов. Услышав такую болтовню, не стесняйтесь, Лева, вопить и кричать: «Друг мой, Аркадий Николаевич, не говори бессмыслицы!» Вы можете поймать меня: врач исцелился сам! Сознаюсь, все партийные недостатки присущи и мне. Давая волю языку, я тоже могу ляпнуть, что в самом непродолжительном времени, даже меньше десяти лет, мы войдем в царство коммунизма. Не стесняйтесь и в этом случае, хватайте меня за фалды, из всей силы кричите: «О, друг мой Аркадий, об одном прошу, не говори так красиво».

Владимиров раза три, если не больше, со всякими вариациями и дополнениями, рассказывал мне о полученном им «напутствии» Ленина. Передавая его, он оживлялся, румянец выступал на его буром болезненном лице, он весь делался иным. Было видно, что этому «напутствию» он придает огромное значение. Такие слова Ленина, как «мы идиоты или болтуны», «крестьянство пошлет нас к чертовой матери», он мрачно повторял по нескольку раз и, смеясь, говорил, что у Ленина в этот день не сходила с уст «поговорка» о «друге Аркадии». Владимиров, по-видимому, не знал, что это не «поговорка», а просто цитата из романа Тургенева «Отцы и дети». Тургенев изобразил, как Аркадий Кирсанов, [275] лежа рядом с Базаровым, в тени стога сена, начал поэтизировать:

«— Посмотри, сухой кленовый лист оторвался и падает на землю; его движения совершенно сходны с полетом бабочки. Самое печальное и мертвое сходно с самым веселым и живым.

На это Базаров с иронией воскликнул:

— О, друг мой, Аркадий Николаевич, об одном прошу тебя: не говори красиво».

Лично для меня не могло быть ничего неожиданного и удивительного в прибегании Ленина к цитатам из Тургенева. Фразы из сочинений этого автора часто влетали в его речь. Я заметил это еще в Женеве, в 1903 году. На его превосходное знание Тургенева я несколько раз указывал в печати.

Из «напутствия», полученного в 1922 г. Владимировым, видно, что в это время Ленин уже совсем не верил в близость установления в России социализма или коммунизма. С этим как будто расходится речь Ленина в ноябре 1922 г., в которой, говоря, сколь трудно «протащить социализм в повседневную жизнь», он все-таки указывал, что «если не завтра, то в несколько лет» из «России нэповской будет Россия социалистическая». Но Ленин сам объяснил, что подобные заявления о близости наступления социализма срываются с языка вследствие въевшейся и в него привычки «заниматься вместо дела революционной поэзией». В статье о кооперации, написанной в январе 1923 г., Ленин уже более осторожен в выражениях. Для превращения России в социалистическую страну требуется, по его словам, «целая историческая эпоха», «целая культурная революция», представляющая для нас «неимоверные трудности», ибо чтобы «быть культурными, нужно известное развитие материальных средств».

Владимиров сказал, что «напутствие», подобное тому, что он слышал от Ленина, почти одновременно с ним получил в письменной форме Сокольников — народный комиссар финансов — и в этом письме все, что слышал Владимиров, выражено в форме еще более резкой и определенной. В изданных письмах Ленина такого напутствия Сокольникову я не нашел . Мне известно лишь письмо к Сокольникову, где Ленин говорит:

[276]

«Если мы, создав тресты и предприятия на хозяйственном расчете, не сумеем деловым, купцовским способом обеспечить полностью свои интересы то мы окажемся круглыми дураками. Если трестами и предприятиями не будет достигнута безубыточность, то они должны быть привлекаемы к суду и караться в составе всех членов правления длительным лишением свободы и конфискацией всего имущества».

Это письмо от 1 февраля 1922 г.,— значит, не то, на которое указал Владимиров. То должно быть помечено концом ноября 1922 или началом декабря. Весьма возможно, что неверие Ленина в скорость превращения России в социалистическую страну так шокировало эпигонов, что его письмо Сокольникову, подобно значительному числу других писем, в печать не попало, хотя могло поступить в архив Ленинского института. Отбор — что печатать и что из ленинского наследства не печатать — с 1924 г. проходил через Сталина, а теперь известно из секретного доклада Хрущева, что многое он прятал, а кое-что, вероятно, и уничтожил. Однажды, когда я сидел у Владимирова, к нему в кабинет по каким-то делам вошел Дзержинский. Из вежливости перед начальством мы оба — Владимиров и я — встали.

— Сидите, пожалуйста, сидите!— крикнул Дзержинский.— К этому вставанию перед мною в ВСНХ, сказать по правде, никак привыкнуть не могу. В ГПУ это требуется, там все отношения я поставил на чисто военную ногу, при строжайшей дисциплине и соблюдении всякой иерархии. Та же почти военная дисциплина проводилась мною и в бытность наркомом железнодорожного транспорта. Но вот в ВСНХ нужно что-то иное. Право, неловко, когда передо мною вскакивают, с руками по швам, академик Ипатьев и академик Лазарев.

После ухода Дзержинского Владимиров, ссылаясь на то, что мы только что слышали, начал говорить о громадном противоречии между действительной сущностью Дзержинского и представлением его в виде слепого, грубого варвара-садиста.

— ВСНХ — это самое обширное в СССР собрание специалистов всех профессий, и Дзержинский неуклонно выполняет предписания Ленина — беречь как зеницу ока всякого знающего и добросовестно работающего спеца, идейно хотя бы совершенно чуждого коммунизму.

[277]

Рассказав, как Ленин в 1919 г. реагировал на пись мо проф. Дукельского и извинялся за им допущенные по отношению к спецам грубые слова (я передал этот рассказ в первой части моих записок), Владимиров плохо скрываемой усмешкой, заметил, что в этом вопросе у Сталина своя линия, с давних пор с ленинской линией расходящаяся:

— По мнению товарища Сталина, все наши специалисты, и военные и штатские, воняют как хорьки, и чтобы их вонь не заражала и не отравляла партию нужно их всегда держать на приличном от себя расстоянии.

Владимиров тут не сообщил чего-либо нового, он лишь подтверждал, что давно уже было известно. Говорили, что, не перенося всех, кто имеет знания больше чем он, Сталин в общении со специалистами был всегда груб и не скрывал своего к ним подозрительного отношения. К «хорькам» ни внимания, ни почтения у него не было. Вполне естественно, что на такое отношение к себе специалисты отвечали враждебностью. Разделяя взгляды правых коммунистов, среди которых наибольшей симпатией пользовался Рыков, специалисты говорили: «Нам не нужен Троцкий с его перманентной революцией, от которой у страны и голова и живот болят, не нужен и Сталин, даже тогда, когда он идет рядом с Рыковым. Мы не за Троцкого, не за Сталина».

В давнем, резко отрицательном отношении к Сталину, которого, в сущности, знали очень мало и с которым почти не имели общения, было что-то загадочное — точно предчувствие будущей трагедии. Ведь именно этот человек будет без пощады истреблять как «вонючих хорьков» целые слои российской интеллигенции.

Не буду останавливаться на рассказах Владимирова о жизни Ленина в Париже в 1910—1911 гг. Очень интересные, сообщая многое неизвестное, они все-таки никак не укладываются в эту главу, посвященную гораздо более позднему времени. Вместо этого постараюсь кратко обрисовать идейную физиономию Владимирова.

Даже более чем Дзержинский, он был очень правым коммунистом. Делая его своим заместителем, Дзержинский, несомненно, хотел с его помощью противодействовать, умерять левую, троцкистскую политику, которую, [278] не будь на то препятствий, навязал бы ВСНХ Пятаков — другой заместитель Дзержинского. С ним Владиков совсем не сходился. Бросая стрелы против Владимирова, Пятаков говорил, что «чрезмерное приятие НЭПа некоторыми товарищами создает у них горизонт акцизного чиновника царского времени». А Владимиров, имея в виду, конечно, Пятакова, на это отвечал: «Чрезмерный страх перед НЭПом превращает некоторых товарищей в безответственных, озорных детей». В бытность свою в ВСНХ Владимиров поместил в «Торгово-промышленной газете» ряд статей. Последнюю свою статью прислал из Италии в феврале, недели за две до смерти.

Статьи в «Торгово-промышленной газете», дополненные другими в «Правде», «Экономической жизни», «Финансовой газете», составили маленький сборничек, изданный после смерти Владимирова Центральным управлением печати при ВСНХ. Сборник по своему содержанию тощий, но некоторые его мысли и предложения, исчезнувшие, изгнанные в позднейшее время, очень характерны для эпохи НЭПа.

В полном соответствии с полученным от Ленина напутствием, Владимиров требовал от трестов вести хозяйство без расчета на выдачу субсидий и помощи из казны. Он страшился малейших признаков инфляции, и иногда страх его был совершенно не обоснован. В «Торгово-промышленной газете» я поместил статью члена президиума Госплана В. Г. Громана, указавшего, что при росте продукции кредитные планы не должны бояться роста денежной массы. Ничего инфляционного здесь не было, но Владимиров был очень недоволен статьей, упрекал меня, что я не показал ее ему и не сделал к ней примечания. На развитие товарооборота, на роль в нем краткосрочного кредита, которым особенно интересовался, на обращение векселей — Владимиров смотрел глазами ординарного добросовестного буржуазного банковского деятеля. Слыша намеки, что эта точка зрения плохо совмещается с коммунизмом, Владимиров злился и говорил: «Не изобретайте пролетарскую астрономию, пролетарское счетоводство, пролетарскую теорию кредита». Он хотел воспитать у советских хозяйственников почтение и уважение к выдаваемым ими векселям. Он находил, что этого у них нет и потому в хозяйственные отношения постоянно врываются «некультурные, жульнические и хамские обычаи». Он требовал, чтобы организованное Наркомфином Кредитбюро выясняло [279] кредитоспособность клиентуры (трестов, синдикатов, заводов), а кредитные институты ни в коем случае не учитывали сомнительных векселей. Коммерческий кредит ни в какой доле не должен подмениваться бюджетным финансированием. При совершении сделок часть их непременно должна оплачиваться наличными. Это, по его мнению, будет препятствовать практикующейся системе необоснованных скороспешных сделок, постоянно совершающихся без большого коммерческого раздумия, так как они не требуют ни малейшего взноса наличных денег.

Развертывание НЭПа и его перспективы рисовались

Владимирову в виде четырех стадий. Первая стадия это проедание основного и оборотного капитала, неумение торговать, нелепое разбазаривание товаров, полная убыточность. Вторая стадия — сверхкапиталистическая политика погони за прибылью, с помощью высочайших цен, не переносимых населением. Третья стадия — осторожная политика извлечения прибыли и, наконец, четвертая — будущая стадия — при разумном уровне цен совершающееся максимальное накопление с помощью снижения себестоимости производства. Снижение себестоимости и увеличение покупательной способности крестьянства, по убеждению Владимирова, являются главнейшими условиями для ускорения темпов хозяйственного развития СССР. Увеличение покупательной способности крестьянства стояло в центре внимания Владимирова. «Смычка» (это ленинское слово было у всех на устах) промышленности с крестьянством, с деревней, должна выразиться в увеличенном приобретении им промышленных товаров. Но, чтобы имела место не только сезонная, временная, покупка городских товаров, а бесперебойная, постоянная, крестьянство должно обладать кредитом. Для этого, настаивал Владимиров, нужно установить особый вид крестьянских векселей, гарантированных сельской кооперацией. Следуя за Дзержинским, Владимиров настаивал, что с помощью кредита нужно облегчить приобретение крестьянством не только средств производства (машин, орудий, удобрений), но и товаров чисто потребительского назначения. Помогая Дзержинскому двинуть металл в деревню, Владимиров полагал, что это дело может быть облегчено организацией особых паевых обществ с участием в них кооперации, волостных, уездных и губернских исполнительных комитетов. Вопрос о металле в деревне у Владимирова, как и у [280] Дзержинского, совсем не исчерпывался снабжением сельскохозяйственными орудиями: деревне нужен был металл во всех его видах — кровля, шинное железо, гвозди, посуда, всякий кухонный инвентарь. Через несколько в эпоху так называемых сталинских пятилетних планов и «военно-феодальной», по выражению Бухарина, эксплуатации деревни, все эти заботы о крестьянстве, о снабжении его посудой и кухонным инвентарем будут казаться нелепым фантастическим пережитком НЭПа, реакционным мелкобуржуазным уклоном и исчезнут перед победоносным развитием тяжелой металлической индустрии, «производством средств производства»,— этим богом, в жертву которому будет принесено население страны. Кому в это время придет в голову думать об улучшении быта крестьянства с помощью учета крестьянских векселей!

Я спросил однажды Владимирова, как он себе представляет «наше будущее». Ответ его интересен. Владимиров, прежде всего, спросил, о каком «будущем» я говорю, и с некоторым раздражением сказал:

— Если вы имеете в виду, что будет у нас через 25, 30 или 40 лет, то такими вопросами зря забивать себе голову я не буду. Я не гадалка-цыганка. До последнего моего издыхания буду учеником Владимира Ильича Ленина и никогда не забуду его напутствие: нужно заниматься делом, мыслить трезво, а не вдохновляться красивыми словами революционной поэзии. Я могу, говоря о будущем, иметь перед собою срок никак не более десяти лет. А что в эти годы произойдет — можно предвидеть. Сейчас наша индустрия еще далеко отстает от уровня довоенных лет, но все говорит за то, что она сравнительно скоро его превзойдет. В связи же с этим, будет значительно превзойден и довоенный уровень заработной платы наших рабочих. Их положение, приняв во внимание, что нигде в мире нет такого социального законодательства, как у нас, будет превосходно. Сельское хозяйство тоже превзойдет довоенный уровень, и в отличие от довоенного положения наша деревня будет покрыта густой сетью всех видов кооперации — кредитной, сельскохозяйственной, потребительской. Мы должны помнить завет Владимира Ильича в его предсмертной статье о кооперации: заставить, не силою, а умной деловой пропагандой и всякой помощью, всех участвовать, и не пассивно, а активно, в кооперативных операциях. Когда говорю о кооперации, совсем не имею [281] в виду колхозы — коллективные производственные объединения. Конечно, они появятся у нас, но отнюдь не в ближайшие годы. Сейчас они чужды крестьянству, и Ильич нам строго наказал — не насиловать крестьян. В городах, в дополнение к государственной торговле, несомненно, широко разовьется потребительская кооперация. Это не значит, что не будет никакого места частной торговле. Я полностью схожусь с Феликсом Эдмундовичем (Дзержинским), когда он говорит, что нам нужна частная торговля, чтобы подхлестывать своей конкуренцией работу потребительской кооперации, делать ее максимально внимательной к требованиям населения. Владимир Ильич говорил, что у нас НЭП «всерьез и надолго». Да, всерьез и надолго! В этом вопросе мы с товарищами из оппозиции полностью расходимся. Частный капитал в опт пускать нельзя, а в мелком производстве и мелкой торговле он очень желателен. Я недавно потребовал, чтобы мне доставили самый детальный список промышленных отраслей, где до войны играл большую роль мелкий капитал. Мне принесли перечень, на десятках страниц, таких областей — их сотни. У меня сейчас его нет под руками, я взял его к себе домой, я вам дам этот перечень для осведомления, можете с него копию взять, но, конечно, не для того, чтобы орган ВСНХ «Торгово-промышленная газета» занималась размышлением, где нам выгодно давать место частному капиталу. В указанных областях— промышленная кооперация, объединяя кустарей, разумеется, должна играть крупную роль, и ВСНХ, как того и требует тов. Дзержинский, должен оказывать ей полное содействие в доставке нужных ей материалов и орудий производства. Однако этим не уничтожается роль частного капитала в мелком производстве. Потребностей во всяких изделиях у населения столько, что для полного их удовлетворения нужна и государственная промышленность, и промышленная кооперация, и частный капитал. Я болен, долго не проживу и не увижу, как в течение предстоящих лет окрепнет вся структура советской экономики. Вы ее увидите. У нас нет ни крупных частных купцов, ни фабрикантов, ни банкиров, ни помещиков — мы не капиталистическое общество. В этом обществе всем будет жить хорошо: рабочим, служащим, крестьянам, кустарям, да и мелким частным производителям и торговцам, поскольку они несут полезную и нужную для общества функцию. Что же касается профессий [282] интеллектуального труда — улучшится и их положение, хотя десятки тысяч рублей, которые прежде получали директора банков или некоторые инженеры, они получать не будут. Зато все эти профессии будут совершенно гарантированы от какой-либо безработицы. Спрос на них у нас беспредельно велик. Подумайте только, сколько нам нужно послать в деревню учителей, агрономов, землемеров, врачей, ветеринаров, инженеров, техников, статистиков, экономистов. Могу ли я сказать, что в ближайшие же годы у нас создастся идеальное общество без изъянов? Нет, на этом я не настаиваю. Ряд острых и больших вопросов своего решения еще не найдет. Что поделать, приходится утешаться тем, что и на солнце пятна есть.

В чем заключаются «острые и большие вопросы» — Владимиров ничего не сказал. Спрашивать же его, если он не хотел говорить, я считал неловким. Общая картина советского общества «в предстоящие десять лет», нарисованная Владимировым, очень характерна для мысли одной из полос НЭПа. Людей, мысливших подобно Владимирову, можно найти в ВСНХ, в Госплане, в Нар-комфине, отчасти в Наркомате земледелия и много в провинциальных экономических учреждениях. Эта картина была близка и к тому представлению, которое я и другие участники «Лиги наблюдателей» имели на этот счет. Мы, в особенности в 1925 году, могу теперь сказать, были до слепоты оптимистами. Были полны иллюзиями: все идет прекрасно, страна медленно, не без больших противоречий, но все-таки катится по рельсам эволюции. Мы даже предполагали, что на базе развивающейся советской экономики сравнительно скоро появятся какие-то, пусть небольшие, ростки свободы. Зачатки ее мы видели, например, в издававшейся художественной литературе (вспоминаются произведения Пильняка), в эпоху НЭПа пользовавшейся относительной свободой и позднее ее абсолютно потерявшей.

Вышеприведенный разговор с Владимировым у меня произошел в начале января 1925 г. Тяжко больного, его отвезли в Нерви в Италию, и там в марте он умер. Незадолго до смерти, когда стало известно, что он доживает последние дни, в Кремле обсуждался вопрос — где и как его хоронить. В коммунистической партии это была важная проблема иерархии. Сталин, к которому со 283скрытой неприязнью относился Владимиров, отвечавший на нее открытой и резкой неприязнью к Владимирову сказал: «Владимиров — птичка невеличка. Необязательно хоронить его на кладбище у Кремлевской стены. Есть и другие кладбища».

Передавали, что Дзержинский затрясся от волнения и негодования, услышав, как третируют преданного ему Владимирова.

— Почему,— кричал он,— председателя текстильного синдиката Ногина мы, несколько месяцев назад, похоронили у Кремлевской стены, а в этой посмертной чести хотят отказать такому работнику, как Владимиров?

Сталин уступил, урна с прахом Владимирова была вставлена в стену Кремля, но Сталин потом все же посчитался с умершим. Это можно показать на сличении двух изданий Большой Советской Энциклопедии. В первой — довоенной, первая часть которой была приготовлена до коронации Сталина, до провозглашения его вождем, в томе одиннадцатом можно прочитать следующие строки о Владимирове:

«В Октябрьскую революцию он ведет огромную работу по организации продовольственного снабжения Петрограда. Вплоть до 1922 г. он непрерывно принимает участие в руководстве продовольственной работой в центре, на Юго-Западном и Южном фронте в качестве члена Реввоенсовета фронта, наркома продовольствия, а потом наркома земледелия Украины, где развивает широкую работу. С организацией Наркомфина назначается заместителем Наркомфина СССР. Владимиров один из главных руководителей финансовой политики при проведении денежной реформы и организации финансового хозяйства Советского Союза. В ноябре 1924 г. назначается заместителем председателя ВСНХ и, несмотря на короткое время работы, выдвигает ряд важнейших вопросов хозяйственной политики. Особенное внимание уделяется им вопросам финансирования промышленности. По постановлению Совета Народных Комиссаров, память Владимирова увековечена учреждением ряда пенсий и премий за научную работу»[40].

[284]Если заглянуть в Большую Советскую Энциклопедию послевоенного времени, когда уже ни один из больших членов партии не мог быть в ней отмеченным без санкции на то Сталина,— в томе 8, изданном в 1951 г., нет Владимирова. Есть Владимиров — хирург, умерший в 1903 г., есть Владимиров — какой-то советский живописец, есть Владимиров — дирижер, но «птички невелички» нет. Впрочем, в энциклопедии нет и Бухарина.

ГЛАВА VIII

Л. ТРОЦКИЙ В ВСНХ

В 1925 г. Лев Троцкий метеором пролетел через ВСНХ. Об этом малоизвестном этапе его жизни и некоторых фактах, сопровождающих это событие, стоит рассказать.

Осенью 1923 г. Троцкий вел ожесточенную критику ЦК и Политбюро, обвиняя их в том, что они проводят удушающий партию бюрократизм, убивают внутрипартийную демократию, теряют пролетарский и революционный дух и своей экономической политикой ведут страну к гибели. Это было время, когда Троцкий полагал, что, опираясь на свою громадную популярность в стране, он может методом «лобовой атаки» достигнуть своей цели: стать в Политбюро выше всех и занять место отсутствующего Ленина. Но менее чем через год, возбудив во всем Политбюро против себя ненависть, Троцкий уже сильно сбавил тон. В мае 1924 г. на XIII съезде он выступил с примиренческой речью и поразившим многих заявлением: «Никто не может быть правым против своей партии. Правым можно быть только с нею».

Под партией понималось, конечно, ее командование, и, следовательно, согласие с ним определяло «правоту». Это звучит неожиданно в устах того, кто только что бичевал ошибки этого командования, его негодность, окостенение, вырождение и антиреволюционность. Осенью 1924 г. о Троцком не слышно. Он никогда не выступает, он болен. Зато против него не выступают только те, кому делать это лень. «Есть Троцкого» — становится модной и увлекающей темой. В речах и статьях его критикуют Каменев, Зиновьев, Сокольников, Квиринг. Большую речь против него произносит Сталин в ноябре на пленуме ВЦСПС. Его заявление, что Троцкий никакой роли в Октябрьском восстании 1917 года не играл,— такая явная ложь, такое искажение всем известных фактов, что у многих из нас, хотя и не испытывающих симпатии к Троцкому, лишь укрепляется [286] отвращение к Сталину. С целью побольнее ударить Троцкого в это время вытаскивается его письмо к Чхеидзе, написанное в 1913 г., до адресата не дошедшее, попавшее в архивы петербургского отделения охранки и оттуда уже извлеченное. Троцкий в нем язвительно и грубо отзывается о Ленине, и в 1924 г. за этот отзыв ухватываются противники Троцкого. Письмо Троцкого, в качестве неопровергаемого доказательства, что он никогда большевиком-ленинцем не был, читается на митингах, на собраниях коммунистических ячеек. Полемический пыл против Троцкого разжигает и его, появившаяся осенью того же 1924 г., статья «Уроки Октября», идущая наперекор установившемуся романтическому представлению об Октябрьском перевороте. Троцкий доказывает, что с того момента, как батальоны петроградского гарнизона по приказу Военно-Революционного Комитета (а во главе его стоял Троцкий) отказались выступить из города, в столице фактически произошло победоносное восстание. Восстание 25 октября имело только дополнительный характер. Исход восстания 25 октября был уже на три четверти предопределен.

«Когда мы воспротивились выводу из столицы петроградского гарнизона, это уже было бескровное, но все-таки вооруженное восстание полков против правительства Керенского». Указания Троцкого, явно умалявшие значение Октябрьского восстания, следовательно и роли в нем Ленина, антитроцкистами представлялись как дополнительное доказательство, насколько Троцкий далек от Ленина и ленинизма.

В конце 1924 г. наиболее злостными противниками Троцкого, постоянно его преследующими, являются Каменев и Зиновьев. Каменев женат на сестре Троцкого, Ольге Давидовне, весьма вульгарно играющей роль великой княгини царского времени, великосветской дамы, патронессы-аристократки, меценатки, покровительницы и руководительницы артистическим миром столицы. Люди, имевшие в это время возможность слышать и знать всякие внутрикремлевские сплетни (я тоже о них слышал, но они как-то немедленно из меня вылетали), уверяли, что сестра Троцкого сыграла немалую роль в обострении отношений между ним и Каменевым. И это уже не слух, а факт, что в конце 1924 г. Каменев, поддерживаемый Зиновьевым, первый внес предложение об исключении Троцкого из Политбюро, а немного ранее ленинградский губернский комитет, разжигаемый Зиновьевым [287], выступил с требованием даже изгнать Троцкого из партии и раз навсегда прекратить о нем всякие разговоры. Сталину, конечно, было весьма приятно, что развенчание Троцкого,— а его он ненавидит больше чем кого-либо, производится не только им одним. Но он подчеркивает, что занимает в отношении к Троцкому «объективную» позицию. Он против исключения его из Политбюро, тем более против исключения из партии против «отсечения» Троцкого, и в то же время готовит первый отсекающий Троцкого удар. Делая на Пленуме ЦК в январе 1925 г. доклад о Троцком, Сталин обвиняет его «в стремлении превратить идеологию РКП в модернизированный большевизм без ленинизма». Он доказывает, что, в конечном счете, современный троцкизм есть «фальсифицированный коммунизм в духе приближения к европейскому образу псевдомарксизма, т. е. социал-демократии». При такой характеристике Троцкого не может быть и речи, чтобы он мог занимать пост председателя Военно-Революционного Комитета СССР и быть народным комиссаром обороны. Место Троцкого отдается уже в 1924 г. Фрунзе, при поддержке Сталина начавшего в военном ведомстве вытеснять отовсюду Троцкого. Снимая Троцкого с поста наркома обороны, Пленум ЦК требует от него смириться, предупреждая, что в случае продолжения фракционной работы Троцкий будет удален не только из Политбюро, но и из состава ЦК. Е. Ярославский, член ЦК, говоря со Стекловым о решении пленума (разговор мне передал Стеклов), назвал его «в некотором роде историческим»:

— До сего времени мы все находились под влиянием гипноза — до Троцкого нельзя дотрагиваться. С ним можно полемизировать, не стесняясь в выражениях, но никаких практических последствий из этой полемики быть не должно. Он может что угодно писать, и нельзя им написанное не печатать. У него, так сказать, постоянное кресло в первых рядах Политбюро, и это место, вне зависимости от обстоятельств, как бы пожизненное. Несколько лет назад, еще при Ленине, он стал народным комиссаром по военным делам, и в сознании его, да и других, этот пост тоже стал как бы пожизненным. Январский пленум всю эту систему заклинаний разметал. Он не только удалил его от всякого влияния в военном ведомстве, но твердо и ясно сказал: если и дальше скверно будешь себя вести,— выгоним из Политбюро, выгоним из ЦК, а, может быть, даже из партии.

[288] Теперь для всех, и в том числе и для Троцкого, стало ясно, что с ним не шутят, шутить не будут; время, когда он сам, и мы за ним, считали его вроде некоторой святыни, до которой дотрагиваться нельзя,— безвозвратно прошло.

В своих воспоминаниях Троцкий пишет, что «уступил военный пост без боя, даже с внутренним облегчением, чтобы вырвать у противников орудие инсинуации насчет моих военных замыслов». Указание на уступку без боя, даже «с внутренним облегчением», говорит, что готовность воевать с верхами у Троцкого, в это время, подсечена так сильно, что ее почти нет. Думаю, что Ярославский был прав, говоря, что в январе 1925 года Троцкий ясно понял, что с ним больше «шутить не будут» и что одолеть Политбюро он не сможет. В феврале о Троцком ничего не слышно. Ни в марте, ни в апреле. Но в конце апреля проносится слух, что произошла где-то встреча Сталина с Троцким, что они имели большой и важный разговор и после долгого объяснения будто бы решили помириться; поэтому Троцкий, выплывая из своего почти двухгодового небытия, скоро получит какой-то очень важный хозяйственный пост.

Была ли эта встреча? Был ли у них разговор? Или это только домыслы досужей фантазии — на этот счет никто не мог мне дать твердого ответа. […] Если бы нужно было выбирать: Дзержинский или Троцкий,— подавляющее большинство спецов ВСНХ высказалось бы, конечно, за Дзержинского. Все знали, [292] что Троцкий талантливый человек, замечательный оратор, превосходный писатель и среди коммунистов не имеет себе равных по способностям. И все-таки, как выразился один сотрудник ВСНХ (он же участник «Лиги наблюдателей»): «Троцкого нельзя брать всерьез, с ним неизвестно куда придешь».

Это замечание мне кажется теперь очень глубоким. С тех пор как кончилась гражданская война, Троцкого, на самом деле, «не брали всерьез», и так («не берясь никем всерьез») прошли двадцать последних лет его жизни, прерванной в Мексике ударом «альпенштока» в голову. То, что он делал, ничем не оканчивалось и никому ничего не давало. Он развивал огромную энергию, и все оказывалось несерьезным. В этом трагедия Троцкого. […]

[293]

Объявленный замечательным организатором статистики (лживой статистики!), Краваль в январе 1937 г. дирижирует всесоюзной переписью населения, долженствующей, по его словам и убеждениям всей советской печати, показать «экстраординарный рост населения в стране победившего социализма». В 1934 г. население СССР статистическим управлением исчислялось в 168 миллионов душ и к 1937 г., по тем же расчетам, должно было увеличиться на 12 миллионов. Перепись производится, но так плохо и неряшливо, результаты ее так плачевны, что опубликование ее запрещено. Вместо ожидаемых 180 миллионов душ она показала только 156 миллионов. Испорченная перепись заменяется в январе 1939 г. новой, определяющей с помощью всяких правд, а может быть и неправд, население СССР в 170 миллионов душ. Краваля тогда уже нет: объявленный вредителем — он, по одним сведениям, расстрелян в 1937 г., по другим — ввержен пожизненно в тюрьму. В июле 1925 г., в день, о котором я говорю, никто не мог бы предположить, что его ждет такая судьба. Это был человек, уверенно шагающий по «восходящей линии», обладающий привилегией знать, что говорят в самых высоких сферах партийного Олимпа.

Вынимая из своего портфеля какую-то книгу (лишь потом я узнал, что это за вещь) и издали показывая ее Кравалю, Савельев спросил:

— А об этом что скажете, Иван Адамович?

Краваль тявкнул:

— Сталин правильно об этом сказал: Троцкий «на брюхе подполз к партии».

Савельев в восторге от фразы:

— Хе-хе-хе! Действительно, на брюхе подполз!

Краваль тем же отрывчатым, командующим тоном:

— Ну да, приполз на брюхе, а низ оставил открытым, чтобы плеткой по нем били. Напрасно старается,

высоко уже не подымется. Все ограничится полным собранием сочинений.

Ничего не понимая в этом разговоре партийных авгуров, кроме того, что речь идет о Троцком, я вышел

из кабинета Савельева и пошел в ВСНХ. Встретился там с одним весьма симпатичным троцкистом Б., с которым часто перекидывался словечком. В самых туманных словах передав, что слышал в кабинете Савельева, я спросил — что за статью написал Троцкий, где она помещена? [294]

— Да это не статья, а письмо в редакцию на днях вышедшего номера «Большевика». Разве вы его не видели? Это ужас, просто ужас! Непонятно, зачем Лев Давидович это сделал. Ведь таким письмом он голову на плаху положил. Он сам себя омерзил.. .

— Да в чем дело? Что такое Троцкий написал?

— Ничего вам не скажу. Прочитайте, может быть, догадаетесь, почему такую вещь Троцкий не должен был писать.

Возвратившись в редакцию, я попросил, чтобы мне купили последний, только что вышедший номер «Большевика» (1925 г., № 16), а когда его принесли, немедленно взялся за напечатанное в нем письмо Троцкого. И сразу все стало понятным: и грубые слова Краваля, и язвительное хихиканье Савельева, и ужас, с которым о письме Троцкого говорил Б., его поклонник. А чтобы это стало понятным и другим,— сделаю следующие предварительные пояснения.

Месяца три перед этим, благодаря вниманию ко мне А. И. Рыкова и Ф. Э. Дзержинского, я был отправлен лечиться в Берлин. Операция, на которую я рассчитывал, не могла быть сделана, вместо нее было прописано терапевтическое лечение, не требовавшее пребывания в госпитале и оставлявшее у меня довольно много свободного времени. Я решил им воспользоваться, чтобы ознакомиться с иностранной социалистической литературой, недопускаемой в СССР (в частности, с сочинениями приобретающего большую известность Г. де Мана), и с кое-какой русской эмигрантской литературой.

[…]

В номере «Социалистического вестника» от 28 мая 1924 г. напечатаны два письма Троцкого в ЦК и ЦКК — одно от 8 октября, другое от 24 октября 1923 г. Это те два письма, которые вызвали в составе Политбюро злобу и ненависть против Троцкого. О существовании первого письма и приблизительном его содержании я знал. В первой части моих записок я на него указал. На соединенном заседании Пленума ЦК и президиума ЦКК было постановлено, что письмо Троцкого, [297] равно как и заявление «46 оппозиционеров», не оглашать и за пределы ЦК не выносить. Но тогда, т. е. в 1923 г., я ничего не знал о письме Троцкого от 24 октября. Какие-то смутные клочки из него до меня долетали, но я их не мог связывать с письмом Троцкого, самое существование которого мне было неизвестно. О чем же он писал в этом письме? Сдерживая свой гнев, Троцкий с иронией говорит о поисках членов Политбюро найти разногласия между Лениным и им в таких областях, где не было даже признаков разногласия. «Одним из центральных вопросов является поднятый Лениным вопрос о реорганизации Рабкрина и ЦКК. Замечательно, что даже этот вопрос изображался и изображается как предмет разногласий между мною и Лениным, тогда как этот вопрос, подобно национальному, дает прямо противоположное освещение группировкам в Политбюро. Совершенно верно, что я очень отрицательно относился к старому Рабкрину (Рабоче-крестьянская инспекция.— Н. В.). Однако Ленин в статье своей «Лучше меньше — да лучше» дал такую уничтожающую оценку Рабкрина, которую я никогда не решился бы дать: «Наркомат Рабкрина не пользуется сейчас ни тенью авторитета. Все знают, что хуже поставленного учреждения, чем учреждения Рабкрина, нет и что при современных условиях с этого Наркомата нечего и спрашивать». Если вспомнить, кто дольше всех стоял во главе Рабкрина (с 1919 по май 1922 им управлял Сталин!— Н. В.), то не трудно понять, против кого направлена эта характеристика, равно как и статья по национальному вопросу. Как же, однако, отнеслось Политбюро к предложенному Лениным проекту реорганизации Рабкрина? Бухарин не решался печатать статью Ленина, который со своей стороны настаивал на ее немедленном помещении. Надежда Константиновна Крупская сообщила мне об этой статье по телефону и просила вмешаться с целью скорейшего напечатания статьи. На немедленно созванном, по моему предложению, Политбюро все присутствующие: Сталин, Молотов, Куйбышев, Рыков, Калинин, Бухарин,— были не только против плана Ленина, но и против помещения статьи. Особенно резко и категорически возражали члены секретариата (т. е. Сталин и его подручные.— Н. В.). Ввиду [298] настойчивых требований Ленина о том, чтобы статья была ему показана в напечатанном виде, т. Куйбышев, будущий нарком Рабкрина, предложил на указанном заседании Политбюро отпечатать в одном экземпляре специальный номер «Правды» со статьей Ленина для того, чтобы успокоить его, скрыв в то же время статью от партии. Куйбышев, бывший член секретариата, был поставлен во главе ЦКК. Вместо борьбы против плана Ленина о реорганизации Рабкрина был принят план — «обезврежения» этого плана. Получила ли при этом ЦКК (возглавляемая Куйбышевым) характер независимого, беспристрастного партийного учреждения, отстаивающего и утверждающего почву партийного права и единства от всяческих партийно-административных излишеств,— в обсуждение этого вопроса я здесь входить не буду, так как полагаю, что вопрос ясен и без того. Таковы наиболее поучительные эпизоды последнего времени, по части моей «борьбы» против политики Ленина»[41].

Только читая в пансионе фрау Симон письмо Троцкого, я мог уже полностью оценить важность того, что мне месяцев пять до этого (приблизительно в ноябре 1924 г.) рассказывал Владимиров. Его рассказ, в соединении с рассказом Троцкого, дает ясно понять, что происходило за спиной больного, разбитого параличом, Ленина. Обстановка, тогда сложившаяся около него, в некотором роде представляется фантастической. Ленин — творец большевистской партии. Без него она не была бы такой, чем стала. Ленин — творец Октябрьской революции. Без него ее, может быть, и не было бы. Он дал партии философию, теорию, политику, тактику; без него она была бы голой. В самые трудные минуты он умел выводить партию из трясины. Партия была всем обязана Ленину, и естественно, что всякое слово его, всякое его указание для нее было священным. В январе 1923 г. больной вождь пишет статью с рядом предложений будущему XII съезду партии и посылает ее для напечатания в «Правду», и с нею происходит нечто почти невероятное! Эпигоны и эпигончики, такая мелочь, как Калинин и Куйбышев, не желают печатать статью Ленина и осмеливаются об этом нахально заявлять. Ленин [299] лишается ими права высказывать свой взгляд. Это невероятно, но это факт. Крупской — жене больного, еще вчера всемогущего диктатора, приходится униженно просить поместить статью, искать для нее протекцию.

Что же случилось?

Полный ответ на это дает знаменитая фраза Сталина: «Ленину капут». Раз «капут», раз разбитый параличом Ленин выздороветь не может, тогда нечего с ним церемониться и к нему прислушиваться. Эту мысль Сталин, очевидно, внушил и другим членам Политбюро, раз они решили, что статью Ленина можно отвергнуть совершенно, так же как и сотни других статей. Поистине шутовское, издевательское отношение к Ленину обнаружил Куйбышев: отпечатать только один номер «Правды» с этой статьей. Пусть парализованный старик воображает, что его произведение читают сотни тысяч людей. Ленина нужно обмануть, а статью его от партии скрыть — вот решение синклита. Для меня, после письма Троцкого, стала совсем по-новому звучать фраза Ленина:

«Я еще не умер, а они, со Сталиным во главе, меня уже похоронили».

Когда Владимиров мне о ней передал, слову «они» я не придал значения. Казалось, что оно попало в текст, на уста, случайно, для стилистического орнамента. Оказалось, что это не так. Желание не считаться с волей Ленина обнаружил ведь не только «он», один Сталин, но и «они», другие особы, среди которых Троцкий называет Рыкова, Бухарина, Калинина, Куйбышева, Молотова, но не упоминает Каменева и Зиновьева.

Но почему с таким напором, без всякого уважения к воле Ленина, забраковало Политбюро статью Ленина «Как реорганизовать Рабкрин»? Из крайне осторожных объяснений Владимирова, боящегося сказать лишнее слово, мне стала, не совсем, но более или менее, понятна та новая организация управления партией и страною, которую, перед полным своим закатом, обдумывал Ленин. Он явно не хотел управление страною оставлять в руках функционировавшего во время его болезни Политбюро. Он находил недостаточным вместо Сталина поставить кого-то другого на пост генерального секретаря. В диктаториальную организацию власти он хотел внести какой-то «демократический» дух. Для этого считал нужным расширить состав ЦК, придать огромный авторитет ЦКК (Центральной Контрольной Комиссии), значение [300] которой должно было увеличиться от опоры ее на реорганизованный Рабкрин.

«Члены ЦКК,— указывал Ленин,— под руководством своего президиума — должны систематически работать над просмотром всех бумаг и документов Политбюро. Члены ЦКК, обязанные в известном числе присутствовать на каждом заседании Политбюро, должны составить сплоченную группу, которая невзирая на лица должна будет следить за тем, чтобы ничей авторитет не мог помешать им сделать запрос, проверить документы и вообще добиться безусловной осведомленности и строжайшей правильности дел».

Члены ЦКК, по замыслу Ленина, приобретали значение, возвышающее их над членами Политбюро. Они делались его постоянными контролерами. Политбюро не уничтожалось, но, с принятием всего, что предлагал Ленин, несомненно теряло прежнее значение единого, всесильного, верховного, стоящего над государством и партией органа. Против такого умаления Политбюро и восстали его члены, особенно Сталин и сталинские подручные в Оргбюро и секретариате. Они видели в этом опасную передвижку власти в сторону каких-то новых элементов, тогда как, по их убеждению, власть ни в коем случае не должна была выходить из рук узенькой группы «старых большевиков». Ни малейшего намерения отказываться от своего положения эти «старые большевики» не имели. Отсюда их вывод: статью Ленина отвергнуть, не печатать и от партии скрыть. Беда только в том, что скрыть ее трудно. О ней знает Троцкий и требует ее помещения. От намечаемой Лениным реорганизации власти он предполагает не потерять, а для себя лично нечто и приобрести. Он может разоблачить, что члены Политбюро скрывают от партии обращение к ней Ленина. Возглавляемое Сталиным Политбюро из этого положения находит следующий выход: лживо (для сведения Троцкого) заявив, что оно согласно со статьей Ленина и никаких возражений против нее не имеет, оно одновременно с этим решает практическое проведение предложений Ленина обезвредить, сделать так, чтобы, под покровом нескольких внешних изменений (увеличения числа членов ЦК и ЦКК) , фактически осталось прежнее положение, т. е. всем по-прежнему продолжала командовать маленькая группка, во главе с генеральным секретарем.

[301]

После этого необходимого предисловия я, со знанием того, что мне дал берлинский «Социалистический вестник», могу возвратиться к письму Троцкого в «Большевике». Это письмо, во многих отношениях загадочное бросающее малоприятный, нелестный свет на Троцкого следовало бы полностью привести. К сожалению, я этого здесь сделать не могу. Из русского отдела университетской библиотеки на rue Vacguerie номер «Большевика» (№ 16 за 1925 г.) в порядке какого-то заказа отправлен, как мне пояснили, на некоторое время в Бритиш Музеум. Ждать, пока журнал вернется,— а это может быть очень не скоро,— для меня неудобно. Вместо перепечатки письма или обширных из него извлечений, прибегну, увы, к небольшим выпискам, сделанным мною много лет назад, когда я затевал писать о том времени, о котором сейчас и пишу.

В своем письме Троцкий резко критикует книгу Макса Истмэна «Since Lenine Died». Этот молодой и талантливый американец, с большим даром наблюдения, два года жил в России, был пламенным защитником Октябрьской революции, поклонником Ленина, особенно Троцкого, биографию которого начал писать. Критикуя положение дел в России после смерти Ленина, Истмэн изображает советскую ситуацию в том же духе, как это делал Троцкий. На него он ссылается и во многом повторяет, с горечью отмечая, что революционная атмосфера России настолько разрядилась и выродилась, что персонифицирующая всю революцию фигура Троцкого смята, отодвинута на задний план, принижена, подвергнута недопустимым нападкам.

О книге Истмэна, полной по его адресу похвал, Троцкий мог и не писать. А он взялся за нее, чтобы выругать Истмэна и представить его клеветником на партию. И когда читаешь его критику, тут же всплывает предположение, что Троцкий топчет Истмэна, чтобы в чьих-то глазах представить себя человеком, далеко ушедшим от того времени, когда он немилосердно поносил партийное руководство в своем «Новом курсе», а критика Истмэном партии от «Нового курса» совсем не отходит. Зло уцепившись за Истмэна, только для того чтобы перед кем-то оправдаться, Троцкий сопровождает свой маневр поражающей лживостью. Вот что, например, он пишет:

«Никакого «завещания» Владимир Ильич не оставлял, и самый характер его отношения к партии, [302] как и характер самой партии, исключает возможность такого «завещания». Под видом «завещания» в эмигрантской и иностранной буржуазной и меньшевистской печати упоминается обычно (в искаженном до неузнаваемости виде) одно из писем Владимира Ильича, заключавшее в себе советы организационного порядка. XIII съезд партии внимательнейшим образом отнесся к этому письму (какая ложь!— Н. В.), как и ко всем другим, и сделал из него выводы применительно к обстоятельствам момента. Всякие разговоры о сокрытом или нарушенном «завещании» представляют собой злостный вымысел (!!) и целиком направлены против фактической воли Владимира Ильича и интереса созданной им партии. Не менее ложным является утверждение Истмэна, будто ЦК хотел замолчать (т. е. не печатать) статьи Ленина о Рабкрине (Троцкий лжет и не краснеет!— Н. В.). Разногласие, возникшее по этому поводу в ЦК, если здесь вообще можно говорить о «разногласии», имело совершенно второстепенное значение, касаясь лишь вопроса о том — сопровождать ли опубликование статьи Ленина заявлением ЦК относительно того, что нет никаких оснований опасаться раскола. Но и этот вопрос был единогласно резрешен в том же заседании, причем все наличные члены Политбюро и Оргбюро ЦК подписали обращение к партийным организациям, в котором говорится:

«Не вдаваясь в этом чисто организационном письме в обсуждение возможности исторических опасностей, вопрос о которых вполне своевременно поднят тов. Лениным в его статье, члены Политбюро и Оргбюро, во избежание возможных недоразумений, считают необходимым с полным единодушием заявить, что во внутренней работе ЦК совершенно нет таких обстоятельств, которые давали бы какое бы то ни было основание для опасения раскола.

Под этим документом не только имеется, наряду с десятью другими, моя подпись, но самый текст его был написан мною (27 января 1923 г.). Так как под этим письмом, выражающим единодушное отношение ЦК к предложению Ленина о Рабкрине, имеется и подпись т. Куйбышева, то тем самым попутно опровергается и другое ложное [303] утверждение Истмэна, будто во главе Рабкрина был поставлен Куйбышев, как противник организационного плана Ленина».

Если бы привести целиком все письмо Троцкого, впечатление от его «предприятия» было бы еще более тяжелым. Даже и то, что я цитирую,— уважение к Троцкому не создает. Слишком уж много в его словах рассчитанной, сознательной лжи. Он утверждает, что с завещанием Ленина внимательно ознакомился XIII съезд партии. Это же ложь — на съезде потихоньку, в порядке секретном, о содержании его рассказали только избранным, отобранным лицам. О желании Ленина снять Сталина с поста генерального секретаря партии съезд, конечно, ничего не знал. Впервые полностью завещание Ленина было напечатано в Америке тем же Истмэном, во Франции — Сувориным; до этого, кроме десятка людей, о нем никто толком ничего не знал. Троцкий говорит, что письмо Ленина не имело характер «завещания»; о словах можно спорить, но сам-то Троцкий,— об этом он писал,— видел в нем именно завещание, «бесспорной целью» которого будто бы было облегчить Троцкому «руководящую работу», дать ему «возможность стать заместителем Ленина», «его преемником на посту председателя Совнаркома». Троцкий называет ложью указание Истмэна, что в Политбюро большинство его членов не желало печатать статью Ленина «Как реорганизовать Рабкрин», однако в своем письме от 24 октября 1923 г. Троцкий поименно перечислял членов Политбюро, отказавшихся печатать статью Ленина, считавших нужным ее скрыть. Не означает ли это, что в июле 1925 г., толкаемый особыми мотивами, Троцкий доносил кому следует, что он от этого своего письма и обвинения отказывается? Троцкий сообщает, что, выражая «единодушное отношение» к предложению Ленина о Рабкрине, все члены Политбюро подписали написанное Троцким 27 января 1923 г. организационное письмо. Но к чему сообщать об этом в июле 1925 г., когда Троцкому более чем хорошо стало известным, что «единодушие» в Политбюро только лукавый маневр, за которым последовало «обезврежение», сознательное невыполнение предложений Ленина. Ведь Троцкий знал о желании верхушки партии скрывать написанные больным Лениным вещи, задевающие некоторых членов ЦК, и он в своем «совершенно секретном письме, адресованном 6 марта 1923 г., ясно об этом говорит (это тоже я узнал из «Социалистического вестника»). [304]

По словам Краваля, Сталин сказал, что с письмом в "Большевик" Троцкий «на брюхе подполз к партии», т.е. к той командующей части ее, которая его не выносила, так же как он ее, но к которой тем не менее счел нужным «подползнуть». Он делал это с огромным для себя унижением. Своею критикой Истмэна он показал, что готов считать ошибкой, почти клеветой, то, что сам раньше писал о ЦК и Политбюро.

Что в июне 1925 г. его толкало на это? В брошюрке Троцкого «Что и как произошло», изданной в 1929 г. в Париже, есть такая фраза: «Здесь не место обсуждать, правильно ли было ценою величайших личных уступок стремиться сохранить почву для коллективной работы». По-видимому, максимум этих величайших личных уступок был сделан Троцким именно в указанное время, когда он считал возможным называть злостными вымыслами, клеветой на партию факты, о которых он раньше писал. Что дало Троцкому это унижение? Со свойственным ему цинизмом Краваль отвечает на это хлесткими словами: «Троцкий ползет на брюхе, но напрасно старается. Высоко он уже не подымется. Все ограничится полным собранием сочинений».

Что означают последние слова, навеянные, разумеется, тем, что до ушей Краваля долетело сверху? Даты, в отличие от речей и разговоров, я запоминаю плохо, поэтому не могу сказать, когда в газетах появилось объявление, что Государственное издательство РСФСР выпускает собрание сочинений Троцкого. Мне кажется, что это было в августе, вскоре после появления письма Троцкого. Полное собрание сочинений должно было состоять из 27 томов, из них трем полагалось выйти в 1925 г., а остальные намечены к выходу, по одному в месяц, в течение 1926 и 1927 годов. Право «обильно» издаваться, выпускать собрание своих сочинений уже имел Зиновьев, и вот, с 1925 г., такую возможность приобрел и Троцкий. Кроме удовлетворения авторского самолюбия, появлялась большая, весьма осязательная материальная выгода: высокий гонорар, уплачиваемый вне зависимости от того, как распространяются напечатанные вещи. Члены Политбюро, как все важнейшие особы режима, имели достаточно хорошо поставленный «и стол и дом». Масса их потребностей удовлетворялась, так сказать, натурой, нужды они ни в чем не имели; жилище в Кремле, дачи около Москвы, Дворцы в Крыму или на Кавказе не требовали от них [305] денежных затрат, и тем не менее почти все они стремились увеличить свои денежные ресурсы с помощью «авторского гонорара». Имеем ли мы право сказать, что приятная перспектива видеть не только полное собрание сочинений, но и большой, приложенный к нему гонорар толкнула Троцкого смириться и «на брюхе подползти к партии»? Такое объяснение, выдвигаемое крайними ненавистниками Троцкого, нельзя поддерживать, оно слишком мелко. Объяснения нужно искать в области других мотивов, о которых мне придется еще говорить. Скажу с полной уверенностью, что на обуздание себя вплоть до «подползания» Троцкий пошел не потому, что общая политика правительства обнаруживала некий сдвиг в сторону желательного для Троцкого направления. Наоборот, никогда еще она не входила в такое острое противоречие с воззрениями и желаниями Троцкого. Все первые месяцы 1925 г. (от удаления Троцкого с поста наркома обороны до его письма в редакцию «Большевика») были, можно сказать, расширением и углублением НЭПа. За самое короткое время деревня получила ряд больших льгот. Уменьшен бьющий ее сельскохозяйственный налог; хозяйственным («кулацким») элементам деревни дано право прибегать и к аренде земли, и к найму рабочей силы; постановлено не относить к тем же кулацким, буржуазным элементам ряд кустарей деревни; строжайше предписано устранить все существующие препятствия к крестьянской торговле на базарах. В самой категорической форме внушено, что борьба с частным капиталом должна вестись на почве экономического соревнования, а не сводиться к административному нажиму, уничтожающему самые основы установленного Лениным НЭПа. Чтобы лучше охватить дух, царивший в первые месяцы 1925 г., следует обратиться к произносившимся тогда речам вождей. Они говорили такие вещи, которые немного позднее будут в их устах просто невозможными. Так, в апреле Бухарин, обращаясь к крестьянам, призывал их «обогащаться», развивать свое хозяйство, не беспокоясь, что «вас прижмут». Бухарин пояснил, что кулак, накопляющий капитал, даже если он при этом изрядно эксплуатирует своих батраков, все же не есть подлежащая только полному осуждению одиозная фигура. «Такой кулак накопляет, получает деньги, вносит вклады. Мы получаем добавочные ресурсы в виде этих вкладов и эти ресурсы пускаем в оборот так, как это нам выгодно, а не так, как выгодно кулаку. Этими [306] средствами мы можем кредитовать середняцкую кооперацию и тянуть середняцкую массу к хозяйственному подъему»

Бухаринский приказ «обогащаться», копирующий знаменитый призыв короля Луи Филиппа — «enrichissez vous!», был верхушкой партии официально дезавуирован. Заявлено, что частное накопление в задачи партии не входит, но когда с критикой по этому поводу Бухарина попробовала выступить «вдовствующая» Крупская, ее статья, направленная в «Правду», не была напечатана. На ее протест и крик других, что так неуважительно с Крупской обращаться нельзя, Сталин ядовито ответил, что Крупская — ординарный член партии, ровно ничем от других не отличается и должна не думать о каком-то особенном, будто бы ей свойственном положении. Мимоходом скажу, что Крупская, бросившись в одно время в оппозицию, от которой,— сообразив, что быть в ней невыгодно,— быстро отошла, в первые же годы после смерти Ленина явно для всех показала, что она существо небольшого размера, ума небольшого, и если прежде казалось, что она что-то собою представляет, то это был только отсвет от Ленина.

Дезавуирование лозунга «обогащайтесь» отнюдь не помешало тому, что он в другой словесной форме появился через две недели после речи Бухарина на устах Рыкова на XIV конференции партии. «Наше отношение к этому слою (кулакам),— говорил Рыков,— должно строиться по аналогии с отношением к частному капиталу в городе Административными мерами с частным капиталом мы теперь не должны бороться. Взаимоотношения между государством и частным капиталом складываются на основе экономического соревнования, конкуренции.

Необходимо прекратить административный зажим этого слоя. Если мы хотим обеспечить дальнейший экономический рост деревни, нужно создать условия для вполне легального найма батраков и облегчить аренду земли... Ограничение, закрывавшее совершенно двери в кооперацию для этого слоя, должно быть отменено. Но наряду с этим необходимо принять меры, гарантирующие партию от перехода командных пунктов кооперации в руки буржуазного слоя крестьянства. При предоставлении условий для свободного накопления в кулацких хо-307зяйствах, увеличивается темп накопления во всем хозяйстве, быстрее возрастает общенациональный доход, увеличиваются материальные возможности в отношении реальной хозяйственной поддержки малоимущих бедняцких хозяйств, расширяются возможности уменьшения избыточного населения». Речи, подобные тем, что произносили Бухарин, Рыков, приводили в бешенство сторонников оппозиции и конечно, были отвратительны для Троцкого. Крайне характерен один разговор Смилги с Середой, при начале которого мне случайно пришлось присутствовать. Нападая на С. П. Середу, который был противником оппозиции, Смилга говорил:

— Неужели вы не чувствуете, что от речей Алексея Ивановича (Рыкова Смилга не любил) продохнуть нельзя, они душат? Неужели не обоняете, что они пропитаны запахом возрождающегося кулачества? При таких речах от марксизма и тени не остается. Товарищам, работающим в деревне, ныне строго предписывается изгнать из своей головы самую идею классовой борьбы. Борьба с кулаком делается не только невозможной, но даже подлежащей самому суровому осуждению. На пути такого осуждения Сталин пошел дальше всех. Это уже предел. Действительно, первые месяцы 1925 г. Сталин держал поражавшие всех нас речи. Его речь 9 мая об итогах XIV конференции партии и другая — в Свердловском институте стали темою долгих и самых оживленных обсуждений среди беспартийной интеллигенции, народников, эсеров и у нас в «Лиге наблюдателей». Тот самый Сталин, вскоре после этого ставший проповедовать разжигание борьбы, раскулачивание и насильственные колхозы, в 1925 г. категорично и властно осудил «разжигание классовой борьбы». В первой половине 1925 г. он объявил себя сторонником «умирения», смягчения, устранения резких форм классовой борьбы и стал проповедовать вместо борьбы «соглашения» и «взаимные уступки».

[…] В докладной записке заграничного бюро меньшевиков, направленной германским социал-демократам, говорится:

«Мы полагаем, что основной задачей пролетарской партии должна быть организация политического и экономического сопротивления пролетариата против возрождающейся (в России) буржуазии. Большевистская партия идет обратным путем. Она делает ставку на кулацкое (капиталистическое) хозяйство в деревне, она допускает неограниченный рабочий день и ненормированные условия труда сельскохозяйственных рабочих. Она снижает налоги и предоставляет льготы частному капиталу. Она не только не разжигает классовой борьбы в крестьянстве, но проповедует социальный мир между кулаком и безлошадником, между хозяином и батраком».

Критикуя большевизм под тем же углом зрения, с позиции той же «классовой борьбы», «Социалистический вестник» в мае 1925 г. утверждал, что власть поворачивается лицом к крепкому крестьянству, к кулаку. [309] «Теория классовой борьбы замещается теорией гармонии интересов крепкого крестьянства и деревенской бедноты. Кооперативные иллюзии правого крыла старого народничества в обновленной и упрощенной форме воскресают в качестве последнего слова коммунистической мудрости».

Всем нам, бывшим меньшевикам, входившим в «Лигу наблюдателей», Сталин был уже давно глубоко противен. Мы считали его хамом, лжецом, человеком некультурным, обтесанным топором самого примитивного марксизма. Мы его не любили, тем более что знали что он на всех нас смотрит как на «хорьков». Но когда в 1925 г. он произносил свои речи против разжигания классовой борьбы, за ее смягчение, за устранение классовых столкновений методом сговора, взаимных уступок соглашений, мы в этом пункте, в этом вопросе, были целиком на его стороне, согласными с ним, а не с теми, кто призывал к разжиганию классовой борьбы. Все участники нашей «Лиги наблюдателей», одни — в большей, другие в меньшей степени, были уже «ревизионистами», уже отошли или отходили от ортодоксального марксизма. (Этот отход лично у меня стал особенно силен в 1908 г.) Поэтому мы были против «меньшевистской энциклопедии», в то время неукоснительно, в духе ортодоксального марксизма, державшейся за теорию классовой борьбы. Мы были за Сталина и против «Социалистического вестника» еще и потому, что понимание «Социалистическим вестником» совершавшейся в России эволюции, якобы идущей к полному господству кулацко-буржуазного капиталистического строя, считали абсолютно неверным, а пропаганду этого понимания делом очень вредным. Не подлежит никакому сомнению, что у «Социалистического вестника» было очень много общего с взглядами троцкистской оппозиции, твердившей, что «власть слезает с пролетарских рельс» и «кулак, нэпман, спец с каждым днем расширяет и увеличивает свое влияние, а пролетариат свертывается».

* * *

[…]

Начинать надо с вопроса — была или не была таинственная встреча Сталина с Троцким, где после долгого разговора они временно помирились? Слухи о ней ходили [323], как покажу ниже, долетели и до берлинского «Социалистического вестника», а дыма без огня не бывает. Встреча, несомненно, состоялась, но где, когда? Можно предположить, что она произошла на Кавказе, там первые месяцы 1925 г. жил Троцкий. Что же касается даты встречи, ее нужно отнести, вероятно, к концу марта или началу апреля. У той, как и у другой стороны, были веские мотивы встречу замалчивать. Нужно знать, что в том политическом образовании, которое Рязанов называл «Зикаси» (Зиновьев, Каменев, Сталин),— т. е. тройке, господствовавшей в 1923—1924 гг., обнаружилась в начале 1925 г. трещина: Зиновьев начал «брыкаться». У него не были стычки личного характера со Сталиным, различия в понимании ленинизма и разногласия в вопросе о построении социализма в одной стране. У Сталина, любившего, как говорилось тогда, «финтить» (позднее это называлось «маневрированием»), явилась мысль сильнейшим образом вооружить Троцкого против Зиновьева. Нельзя допустить, чтобы в Политбюро Зиновьев выступал вместе с ним. Помешать их опасному единению он мог, толкая Троцкого против Зиновьева. Это легко можно было сделать: Сталину нужно было только рассказать со всеми подробностями, как Зиновьев в конце 1924 г. пускал все самые отвратительные средства, чтобы выбросить Троцкого из Политбюро и даже из партии.

Троцкий был нужен Сталину по другой, более важной причине. Город Елизаветград, где родился Зиновьев, был в его честь — председателя Исполкома Коммунистического Интернационала — переименован в Зиновьевск. Сталин не мог успокоиться, если у других есть то, чего нет у него. Ему нужно тоже иметь «свой город». Петроград превратился в Ленинград — почему бы Царицыну не стать «Сталинградом»? Разве не в нем в 1919 г. якобы обнаружился, развернулся военный, полководческий талант Сталина? Но нельзя добиваться переименования Царицына без уверенности, что Троцкий не подгадит в этом деле, не сорвет операцию каким-либо разоблачением, сильно бьющим Сталина. Ведь за целый ряд проступков Ленин, по настоянию Троцкого, отстранил Сталина от командования войсками в Царицыне и заставил его покинуть город. […]

324 […]

В 1926 г. Троцкий все время болел. Он числился в это время на службе только в Концессионном комитете, надо же где-нибудь служить, и всем было известно, что он почти ничего там не делает. Да и делать там было нечего; существующими у Комитета маленькими делами ведал его заместитель и друг Иоффе. В апреле 1926 г. Троцкий уехал лечиться в Германию, подвергся там какой-то операции и несколько окрепший возвратился в Москву. «Политические каникулы» кончены, о подползании к Политбюро теперь не может быть и речи. Он хочет «разогнать политические сумерки, нависшие над страной», повести борьбу против «кулака, нэпмана, бюрократа-специалиста». Оппозиция объединяется и, возглавляемая уже не одним Троцким, а вместе с ним и Каменевым, и Зиновьевым, бросается в атаку на Политбюро и на стоящих за ним ЦК и ЦКК. На наших глазах в 1926 и 1927 гг. оппозиционеры как мотыльки летят на огонь и погибают. Это жалкая картина. К концу 1927 г. вся оппозиция разбита, ее главари изгнаны из партии, сняты с руководящих постов, многие высланы из Москвы и Ленинграда.

Мне, как и многим другим, были противны до отвращения применявшиеся Политбюро приемы в борьбе с оппозицией; в частности, дикие разгоны собраний оппозиционеров и их обструкция специально для этого подбираемыми ревущими командами. Но оппозиция погибла не от этого. За исключением очень небольших групп, у нее не было поддержки в стране. В самом деле — на симпатии каких классов она могла рассчитывать? Разумеется, не крестьянства, так как требовала нажима на деревню, суровых мер против зажиточных крестьян-кулаков [328] и пропагандировала колхозы. Не было у нее поддержки и со стороны «бюрократов», беспартийной интеллигенции, специалистов, инженеров, техников, считавших вредной и демагогической социально-экономическую программу оппозиции, чувствовавших, что за нею стоит какое-то возвращение к военному коммунизму. Беспартийная интеллигенция отталкивалась и от внешней политики оппозиции, требовавшей революционизирования Востока и особенно Китая. С равнодушием относилась к оппозиции подавляющая часть рабочих двух главных политических центров — Москвы и Ленинграда. Зиновьев жестоко ошибался, предполагая, что в Ленинграде, где он был более восьми лет наместником, рабочие по первому же его зову станут за него. Рабочая масса, в то время сытая и как никогда еще так хорошо не питавшаяся, жившая лучше, чем в царское время, пользовавшаяся рядом привилегий, шла за правительством, не обнаруживая вкуса к авантюрам, перетасовкам, революциям. Экстраординарность положения в том и заключается, что, превратив в ничто, разбив в пух и прах оппозицию, Политбюро, или, точнее сказать, Сталин и примкнувшая к нему самая бездарная часть Политбюро — Калинин, Ворошилов, Куйбышев, Молотов — перенимают основные лозунги разбитой оппозиции, начинают, по словам Троцкого, жить «обломками и осколками идей этой оппозиции»: свертывание НЭПа, уничтожение частного капитала, кулаков, организация колхозов, ускоренный темп индустриализации. В мозг Сталина и К° входит в крайней, потом обнаружится — в чудовищной форме, идея Преображенского о строительстве социализма на базе «первоначального накопления». Из всех этих элементов и начнет слагаться «сталинизм».

Для интеллигенции, и особенно участников «Лиги наблюдателей», 1925 год был особенным годом. Это был разлив радостных иллюзий, «наивных мечтаний», по словам Соколовского на меньшевистском процессе 1931 г. Мы были охвачены ложной уверенностью, что все идет превосходно, в стране происходит здоровая эволюция, создающая строй, в котором, как говорил Владимиров, можно жить всем классам общества. Велико же было смятение интеллигенции, когда в конце 1926 г., и еще сильнее и очевиднее — в 1927 г., обнаружилось, что политика главенствующей части Политбюро ведет страну к чему-то действительно похожему на возвращение [329] к эпохе военного коммунизма. Об этом, с прямо относящимися сюда беседами с А. И. Рыковым, я и предполагаю рассказать в третьей, и последней, части моих записок. Я тогда приведу и одну незабываемую беседу с Пятаковым, объяснившим мне, что во имя партии можно и должно в 24 часа изменить все свои убеждения и заставить себя считать черное белым Большевики,— говорил он мне,— это «партия, делающая все невозможное возможным».

ГЛАВА IX

ОРГАН ВСНХ —«ТОРГОВО-ПРОМЫШЛЕННАЯ ГАЗЕТА»

[…] Основную хозяйственную политику правительства, за исключением некоторых ее частей, я принимал и то, что проводил в ВСНХ, например, Дзержинский, считал правильным. Не могу сказать, чтоб совсем не было никакого «приспособленчества», но важно, что большого морального разлада с тем, что делалось в стране, я не ощущал. Наоборот, был оптимистический взгляд в будущее и вера в спасительную, созидающую новые формы, [355] эволюцию. Но с конца 1926 г., а в особенности в 1927 г., в советской атмосфере начинают появляться и укрепляться явления, веяния, со страхом оцениваемые в интеллигентской среде, создающие в ней, и в том числе в нашей «Лиге наблюдателей», растущий пессимизм, а потом и панику. Часть нашего кружка начинает думать, что происходит очень опасный перелом правительственной политики, уводящий ее от НЭПа в какую-то неизвестную, не обещающую ничего хорошего сторону. Под влиянием разных соображений и причин, в том числе одного большого и важного разговора с Рыковым, я отталкивался от этих пессимистических выводов. Однако прежнее самочувствие исчезло, сомнения появились и у меня, уже не было уверенности, что, следуя за правительственной политикой, не разойдусь с моими убеждениями. Отсюда, естественно, желание совершенно уйти из «Торгово-промышленной газеты», где, не будучи рядовым сотрудником, мне пришлось бы проводить политику, за которую морально я уже не мог нести ответственность. […]

Уверенность Савельева, что Пятаков «с величайшей охотой» возьмет меня к себе на службу — подтвердилась очень скоро, но я об этом буду еще говорить в другом месте и здесь повторяться не буду. Возвратясь в Москву в конце апреля, после почти четырех месяцев отсутствия в СССР, я узнал, что в разных кругах и разговорах все время приходится натыкаться на имя Сталина. Первый раз об «Иосифе» я услышал у Савельева. Я пришел к нему, принося для его жены духи какой-то модной тогда парижской фирмы. Советские дамы были очень падки на [357] заграничные духи. Я не успел сказать Савельеву и десяти фраз, как раздался звонок и появился Молотов. Милостиво спросив меня о моем здоровье, Молотов разлегся на диване и стал жаловаться Савельеву:

— Спать, спать хочу! Всю ночь провозился в спорах с Иосифом. Ты не можешь себе представить, до чего Сталин теперь стал упрям.

Считая, что мое присутствие может мешать их разговору о разных партийных делах, я поспешил уйти. Недели через две после этого на квартире Савельева по поводу моего ухода из «Торгово-промышленной газеты», был организован «прощальный вечер». На нем присутствовала вся редакция, и почтить меня пришел с супругой Куйбышев — председатель ВСНХ. Без всякого стеснения он пил больше чем кто-либо из присутствующих и, сидя рядом со мною, обращался ко мне с вопросами, которые иначе, как нелепыми, назвать нельзя. Услышав от меня (мы пили в это время кофе), что самый крепкий кофе я пил в 1913 г. в Константинополе в кофейне на берегу Золотого Рога,— Куйбышев, поминутно прикладываясь к рюмке с ликером, спросил:

— А зачем вы попали в Константинополь?

— Попал туда в качестве туриста.

— Но что там может быть интересного? Ничего.

— Помилуйте, Константинополь — один из интереснейших мировых городов. Ведь это древняя Византия, игравшая такую роль в российской истории. В Константинополь стоит попасть ради хотя бы одного такого памятника, как храм Святой Софии, превращенный турками в мечеть. Остатков великого прошлого, исторических достопримечательностей там масса. Из памяти, например, не выходит существующая в подземелье старинная

цистерна, производящая сказочное впечатление. Свод этого подземелья поддерживается множеством мощных, великолепных колонн. Можно с факелами в руках,— без огня там темь,— в этом подземелье плыть на лодке. Вода этого резервуара составляет целое озеро.

— А зачем эта цистерна?

— В ней держали запасы воды на случай осады города.

— Константинополь стоит на проливе, на воде. Зачем тогда воду в цистернах держать? Просто помпами качать.

— Да ведь вода пролива — морская, соленая и помп тогда не было.

[358]

Узнав, что я был не только в Турции, но и в Греции, в Афинах,— Куйбышев рассмеялся. — Это уже чистая потеря времени! Ведь Афины теперь городишко вроде какого-нибудь нашего Бузулука. — Ну, как можно сравнивать с Бузулуком Афины с их Акрополем, Парфеноном, Эрехтеоном, Пропилеями, Никой Аптерос — ведь тут колыбель европейской культуры.

Куйбышев, все более и более пьянеющий, отмахивался от моей попытки сказать хотя бы несколько слов об Афинах и греческой культуре и с пьяной настойчивостью повторял без всякого смысла одну и ту же фразу: — Это все вещи (какие?) одного и того же порядка, одного и того же порядка. Это все никому теперь абсолютно не нужно. Нам нужны не Афины. Это все вещи одного и того же порядка. Что нам нужно? Вот Сталин недавно одной фразой все замечательно определил: нужна индустриализация, и настоящая, а не с плюгавенькими темпами.

Я смотрел на Куйбышева и думал: этот маленький человек — председатель ВСНХ, стоит во главе страны!! Третий раз я услышал с особым ударением имя Сталина от Л. Г. Дейча, жившего, как ему и полагалось, в доме отдыха для ветеранов революции. Он мне рассказывал, что Плеханов, после 37 лет эмигрантской жизни за границей, приехав в Россию, очень хотел побывать в деревне Гудаловка, недалеко от Липецка. Там в имении его отца протекали его детство и юность. Незадолго до смерти (в 1918 г.) он просил свою жену — Розалию Марковну — вместо него побывать в Гудаловке. В 1928 г. Розалия Марковна, в сопровождении Л. Г. Дейча, туда поехала во второй раз в связи с организацией в Липецке музея имени Плеханова. Дейч с ужасом рассказывал, что в деревню возвратились порядки военного коммунизма. Снова бесчинствуют отряды ГПУ, отнимают у крестьян хлеб, закрывают рынки, производят повальные обыски.

— Мы с Розалией Марковной видели, как сотни телег, растянувшись на километры, везут реквизированное зерно в приемные пункты. Около телег с мрачными лицами шагают крестьяне. Сзади этого кортежа отряд ГПУ, а на передней телеге громадное красное знамя и плакат: «Красные обозы везут хлеб нашему дорогому социалистическому правительству». Мы с Розалией Марковной [359] в Липецке добивались узнать: откуда идет распоряжение реквизировать хлеб и организовывать эти насильственные обозы. Ведь НЭП не отменен, почему же снова воскрешаются приемы военного коммунизма? Нам по секрету объяснили, что распоряжение идет не по «советской линии», а по «линии партийной» за подписью Сталина.

Четвертый раз услышал я о Сталине от Ю. М. Стеклова, с ним у меня были давние и хорошие отношения. В течение нескольких лет он был редактором «Известий» Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР. Его передовые читала вся Россия. «Известия» считались и считаются органом Советской власти, «Правда»— органом Центрального Комитета партии. В половине 1925 г. Стеклов был снят с поста редактора «Известий» и замещен И. И. Степановым-Скворцовым. В этой деградации Стеклова, в связи с его какими-то грехами, сыграл большую роль Сталин, к которому Стеклов относился самым презрительным образом: он обычно называл его «невежественным грузином». Потеряв свое прежнее положение и получив назначение на маленькую должность председателя Комитета по заведованию учебными заведениями ЦИК, Стеклов все-таки остался жить, как при Ленине, в Кремле в прекрасной квартире, составлявшей часть бывшего женского монастыря (он назывался Вознесенским). Узнав, что я только что приехал из-за границы, Стеклов попросил меня и мою жену его навестить. Стеклов долго жил за границей, и, в сущности, только о ней, о Париже, Берлине у нас и шла беседа. Но, улучив момент, когда жена Стеклова повела мою жену показать квартиру, я обратился к Стеклову с просьбой «конфиденциально» объяснить, что такое происходит в СССР и почему, приехав из-за границы, я то и дело теперь слышу имя Сталина. — Что происходит?— прошипел Стеклов.— Вот что: нас, вас, все население скоро будет обучать марксизму бандит Сталин. А кроме бандитского понимания марксизма сей бандит другого не знает. Я вам все сказал, и больше о том меня не спрашивайте. Перейдем к разговору на другую тему.

Стеклов, по дошедшим за границу слухам, был расстрелян в конце 1937 года.

Пятый раз на имя Сталина натолкнуло следующее случившееся со мною происшествие. Я шел, держа руки в карманах, через Лубянскую площадь, переименованную [360] в площадь Дзержинского, ибо на ней помещалось ГПУ, шефом которого он был до половины 1926 г. Вдруг ко мне подбегает кто-то, схватывает обе руки так крепко, что рук из карманов я вынуть не смог. Это длится всего несколько секунд, я даже не могу себе дать отчет, что значит это нападение средь белого дня против здания ГПУ! Нападающий — белобрысый парень в черном пальто, вежливо снимает свою кепку и просит прощения за беспокойство: он, видите ли, ошибся, принял меня за своего знакомого. Пробормотав это, парень скрывается. Недалеко от Лубянской площади находилось помещение «Торгово-промышленной газеты», куда она перебралась в 1927 г. Я захожу туда к моим прежним сотрудникам, и первый, кого я встречаю — это Зет. Его фамилию здесь не сообщаю, он, вероятно, еще жив, и вредить ему не хочу. Еще в бытность мою в газете я совершенно случайно узнал, что этот симпатичный и мягкий коммунист был обязан в качестве секретного сотрудника тайно посещать ГПУ и там докладывать о всем, что могло казаться подозрительным в поведении и словах сотрудников «Торгово-промышленной газеты». Не знаю, должен ли он был доносить о Савельеве, но обо мне он был обязан это делать (имею в виду период после смерти Дзержинского), и однажды я шутливо спросил его, много ли он написал «доносов» на меня. Зет, с залившимся краской лицом, очень взволнованный, ответил мне: «Клянусь жизнью моей матери, что никогда, никакого вреда я вам не делал». Я уверен, он говорил правду. Вреда не только мне, но и другим сотрудникам газеты он не делал. Обязанности доносителя ему, несомненно, были неприятны, он ходил в ГПУ, лишь повинуясь партийной дисциплине. Ведь говорил же Ленин: «Хороший коммунист должен быть чекистом».

Когда я рассказал Зет о происшествии на площади, он спросил:

— Около вас в это время проезжал ли какой-нибудь автомобиль?

Я ответил:

— Да, в нескольких шагах от меня, впереди меня, проехала закрытая машина.

— В таком случае я вам объясню, в чем дело. В автомобиле, несомненно, ехал Сталин. Его передвижения теперь тщательно оберегаются. Вы шли с руками опущенными в карманы. Значит, могли незаметно в одной из них держать револьвер и при удобных для этого [361] обстоятельствах стрелять в человека в автомобиле. Поэтому агент ГПУ, увидев, что вы идете не по тротуару, а посреди площади, держа руки в карманах, бросился на вас, ловко стиснув руки, дав в это время машине возможность далеко уехать.

— Но,— спрашиваю,— откуда у Сталина такая подозрительность? Почему он думает, что кто-то хочет на него покуситься и его нужно особенно тщательно охранять? Почему нет этой подозрительности у других членов Политбюро — у Рыкова, Томского, Бухарина, Калинина? Я вчера встретил Бухарина на Тверской улице, он без всякой боязни шел среди толпы, как все простые смертные. Почему такой страх у Сталина? Еще недавно у него этого не было. Когда он читал лекции в Свердловском университете, тот, кто хотел бы на него покуситься, мог бы сделать это вполне свободно. Зет пожал плечами.

— Я человек маленький. Всего, что делается, особенно наверху, знать не могу. Знаю только, что два последних публичных выступления Сталина потребовали от ГПУ огромную мобилизацию охраны.

В заключение еще несколько слов о Савельеве. Ловко маневрируя, умея прислониться и к одной, и к другой — самой важной верхушечной фигуре, он все-таки до конца 1925 или начала 1926 г. главную свою «ориентацию» держал в направлении к Рыкову. Возвратившись в 1928 г. из-за границы, я немедленно заметил, что равнение на Рыкова им явно оставлено. Рыков был вполне заслонен Сталиным и Молотовым. Через год, т. е. в 1929 г., к пятидесятилетию Сталина, выйдет сборник статей Калинина, Куйбышева, Кагановича, Ворошилова, Микояна, Орджоникидзе и других, присягающих на верность Сталину и объявляющих его великим вождем партии и страны. В число авторов этого сборника, коронующего Сталина, попал и М. А. Савельев, озаглавивший свою статью: «Сталин — продолжатель дела Ленина». В 1929 г. Савельев был уже редактором «Известий» ЦИК СССР, а я служил в Париже в [362] советском торговом представительстве и редактировал его орган: «La Vie Economique des Soviets». Узнав, что я интересуюсь постановкой туризма вообще и, в частности, во Франции, Савельев обратился ко мне с просьбой написать для «Известий» статью, в которой наметить, опираясь на опыт Европы,— что нужно сделать для широкого привлечения иностранных туристов в СССР. Прося гонорар за эту статью передать моей сестре (для этого я за нее и взялся), я написал большую, свыше 600 строк, статью, под заглавием «Как привлекать иностранных туристов в СССР», она помещена в «Известиях» в номере от 8 августа 1929 г. Анализируя разные туристские маршруты, их организацию, затрагивая до сих пор не тронутую в советской печати тему, статья эта, как мне писали, имела большой успех, по-моему, весьма двусмысленный. Спорная в ряде своих утверждений (я, например, считал, что Москва более интересна для иностранцев, чем Ленинград), она на редкость не подходила ко времени. Она могла быть ко двору в 1955, но отнюдь не в 1929 г. О каком привлечении иностранных туристов могла быть речь, когда уже входили в жизнь сталинские пятилетки, начиналась эпоха раскулачивания, террора, голода, холода. Страна на десятилетия замуровывалась, запиралась от взора иностранцев, а не открывалась для их приезда. Этой двусмысленной статьей и закончилось мое участие в московской печати.

* * * * *

4-4-1

Мультимедийное учебное пособие "Россия на этапе НЭПа: отвергнутые возможности 1920-1929.", разработанное преподавателем кафедры "История Отечества" Калягиным Андреем Владимировичем, адресовано студентам, изучающим курс "Отечественная история", но может быть полезно всем интересующимся историей России.

Учебное пособие посвящено проблемам развития в России в 1920-е годы. Раскрывается многообразие и сложное переплетение причин перехода к новой экономической политике, тенденции и противоречия ее становления. Большое внимание уделено идейным аспектам нэпа, возникающим альтернативным вариантам, восприятию ситуации в правящей Коммунистической партии и обществе. Освещаются происходившие на этой почве идейные столкновения в РКП(б) – ВКП(б). Показано влияние внутрипартийной борьбы на процесс формирования советской общественной системы.

§1

НАЧАЛО ЗАРОЖДЕНИЯ И ЭТАПЫ РАЗВИТИЯ НОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ (НЕКОТОРЫЕ УТОЧНЕНИЯ)

А когда начинается период нэпа? Вопрос выглядит на первый взгляд более чем странно...

Достаточно открыть любой учебник и обнаружить, что отсчет начинается с известного решения, принятого X съездом РКП(б), о замене разверстки натуральным налогом. Следовательно, – это март 1921 года.

Хотя в литературе встречается и точка зрения о более позднем начале перехода к нэпу – лишь летом – осенью 1921 года.

Вроде как, все понятно и ясно. Какая может быть проблема?

А проблема все же имеется...

И автору приходилось уже ее поднимать в связи с вопросом тенденций развития политики "военного коммунизма" и точки окончания военнокоммунистического периода советской истории [1].

Традиционное представление, как известно, исходит из того, что политика "военного коммунизма" развивалась по постоянно нарастающей линии, достигнув своего пика к рубежу 1920 – 1921 годов.

В учебниках можно прочитать о мероприятиях массовой национализации мелкой промышленности осенью 1920 года, о ликвидации "черных рынков", о введении бесплатных коммунальных услуг, о решениях VIII съезда Советов по превращению индивидуального крестьянского хозяйства в гигантскую государственную фабрику под открытым небом...

Да, все это имело место. Но при том в учебниках забывают упомянуть, к примеру, о начале уже летом 1920 года широкомасштабного эксперимента по переводу крестьянства с системы продразверстки на почву продналога ("смоленский нэп"). О постановке уже с осени 1920 года на рельсы реального воплощения концессионной политики. О появившихся подвижках в плане демократизации политической и духовной жизни общества...

А можно ли это отнести к "военному коммунизму"? Или же все это ближе к нэпу?

В 1920 году в практической политике большевистских властей прослеживаются явно две совершенно противоположные тенденции.

Мы наблюдаем наличие не единой (военнокоммунистической) линии как ранее, а появление параллельно и линии нэповской. Перед нами бесспорное свидетельство исчерпанности прежнего этапа советской истории, связанного с понятием "военный коммунизм", и начало зарождения нового этапа.

И если учесть отмеченные факты, то точку отсчета нэпа логично сместить на более раннюю ступень (и уж тем более не сдвигать на еще более позднюю, на лето – осень 1921 года).

Речь здесь можно вести, пожалуй, еще о лете или осени 1920 года. И в этом плане решения X съезда РКП(б) логично трактовать не как начало новой экономической политики, а лишь как превращение ее в официальный курс Коммунистической партии.

Понять и окончательно осмыслить этот момент мы сумеем, только основательно разобравшись с другой проблемой, с проблемой причин нэпа...

Пока же с учетом сделанного уточнения определим этапы развития новой экономической политики.

ПЕРВЫЙ:

лето – осень 1920 – март 1921 года – стадия начального проявления нэповских тенденций, не имеющих пока статуса официального курса коммунистических властей и сосуществующих с тенденциями "военного коммунизма".

ВТОРОЙ:

с марта 1921 – по рубеж 1922 – 1923 годов – нэп принята в качестве официального партийного курса, формируются ее концепции, ее программа, начинают осуществляться практические шаги по ее реализации.

Выделенные первые два этапа можно, собственно, объединить в общую стадию зарождения нэпа. При этом бросается в глаза определенная особенность развития новой экономической политики.

Любое явление в классическом виде проходит обычно следующие ступени развития: рождение, расцвет и умирание. Новая же экономическая политика не демонстрирует нам этой классики. Мы можем наблюдать стадию зарождения (причем даже не завершившуюся в итоге). А уже с 1923 года наблюдается процесс сворачивания нэпа (хотя некоторые нэповские шаги еще будут наблюдаться в 1924 – 1925 гг.). Стадия расцвета явно отсутствует...

ТРЕТИЙ:

1923 – 1929 годы – политика нарастающего свертывания системы нэпа.

Обратимся теперь к рассмотрению вопроса о причинах перехода к новой экономической политике.

4-4-2

§2

ПРИЧИНЫ НОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ

Сделанные выше замечания о моменте зарождения новой экономической политики и тенденциях ее развития заставляют более внимательно отнестись к вопросу о тех факторах, которые определяли переход с пути движения по линии "военного коммунизма" на путь новой экономической политики. Особенно важно понять при том позиции ставшей окончательно правящей в результате победы советского лагеря в гражданской войне Коммунистической партии. Победы, превратившей ее, по сути, в определяющую силу развития общества.

Попробуем для начала выявить существующие в учебниках точки зрения по вопросу о причинах нэпа.

4-4-3

§2.1

ПРИЧИНЫ НЭПа В УЧЕБНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ (ОСНОВНЫЕ ПОЗИЦИИ)

В современной учебной литературе наблюдается несколько позиций по вопросу причин перехода к нэпу.

ПЕРВАЯ

Причины новой экономической политики достаточно четко ограничиваются сферой экономики и социально-политических настроений масс.

Сама нэп определяется как временная антикризисная программа большевиков, призванная решить (и желательно в максимально короткие сроки) ряд тактических задач:

снять социально-политическую напряженность в обществе и укрепить социальную базу Советской власти (союз рабочего класса и крестьянства);

преодолеть экономическую разруху и обеспечить восстановление хозяйства страны;

выйти из ситуации международной изоляции;

создать в результате условия для завершающего "социалистического скачка" [1].

ВТОРАЯ

Близка к первой, но заметно более сокращенная. Здесь новая экономическая политика рассматривается, в сущности, исключительно как результат реакции большевистских властей на проявления социально-политического недовольства трудящихся [2].

ТРЕТЬЯ

Наконец, авторы реально уходят от рассмотрения вопроса о причинах нэпа, ограничиваясь, по сути, туманной констатацией состоявшегося изменения курса. Сама новая экономическая политика представляется при этом в виде некоего "творчества по обстоятельствам" [3].

Наблюдаемая в учебной литературе ситуация в целом понятна и вполне объяснима.

Заметно, что предпринятая в конце 1980-х годов попытка исследовательского прорыва в понимании проблематики нэпа оказалась в итоге безуспешной. Доминировать так и осталась, заложенная еще сталинским "Кратким курсом истории ВКП(б)" идея о нэповском шаге, как о шаге исключительно вынужденном конкретно-исторической ситуацией. Как о тактическом маневре при сохранении в целом стратегического направления в сторону уничтожения "остатков капитализма в стране".

Но если в исторической литературе конца советских времен эта "вынужденная мера" начинала трактоваться все же в ракурсе определенной закономерности и длительности и с позитивной окраской "пересмотра взглядов на социализм", то после 1991 года ситуация кардинально меняется...

Нэп приобретает облик исключительно вырванного обстоятельствами акта со стороны коммунистического руководства. Акта, не имеющего никаких корней и связей с идеологией большевизма, но являющегося лишь фрагментарным плагиатом идей противников из лагеря умеренной социалистической демократии (меньшевиков, эсеров). А отсюда, понятно, с изначальной мощной тенденцией к максимально ускоренному отказу от этих "вынужденных уступок".

Собственно перед нами резкий возврат на позиции еще 1930-х годов. Только, сопровождающийся сменой окраски оценок ситуации, и представлением новой экономической политики не столько результатом "ленинской мысли", сколько элементарным плагиатом эсеро-меньшевистских идей...

Но если новая экономическая политика – "идейный плагиат" и "абсолютно вынужденный шаг", как же тогда быть с заявлением В.И. Ленина на VIII Всероссийском съезде Советов (декабрь 1920 г.)?

Ленин напомнил о существовании резолюции ВЦИК от 29 апреля 1918 года, как о никем не отмененном и остающемся "нашем законе", который дает "правильные перспективы" в современной работе и требует, наконец, своего практического воплощения [4]. Резолюция эта, если вспомним, закрепляла ленинскую программу "своеобразного госкапитализма", выдвинутую в противовес позициям "левых коммунистов".

Восстановите в памяти эту программу и попробуйте соотнести ее с практикой нэпа.

Закрадывается сомнение в полноте и объективности представленной в литературе картины причин и сути новой экономической политики...

[1] См., напр.: Деревянко А.П., Шабельникова Н.А. История России с древнейших времен до конца XX в.: Учеб. пособие. – 2-е изд. М.: Право и закон, 2001. С.395-398; История России IX – XX вв.: Учебник/ Под. ред. Г.А. Аммона, Н.П. Ионичева. М.: ИНФРА-М, 2002. С.548-551.

[2] См., напр.: Дворниченко А.Ю., Тот Ю.В., Ходяков М.В. История России: Учебник. М.: ТК Велби, Изд-во Проспект, 2005. С.344-345.

[3] См., напр.: История Отечества с древнейших времен до начала XXI века: Учеб. пособие для студентов/ Под ред. М.В. Зотовой. М.: АСТ – Астрель, 2004. С.351; Новейшая история Отечества: XX век. Учебник для студентов высш. учеб. заведений: В 2 т./ Под ред. А.Ф. Кисилева, Э.М. Щагина. – 2-е изд., испр. и доп. Т.1. М.: ВЛАДОС, 2002. С.377-379; Семенникова Л.И. Россия в мировом сообществе цивилизаций: Учеб. пособие для вузов. – 3-е изд., перераб. и доп. Брянск: Курсив, 1999. С.377-381.

[4] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.42. С.138.

4-4-4

§2.2

РАЗМЫШЛЕНИЯ НА ТЕМУ О ПРИЧИНАХ НЭПа (СТЕРЕОТИПЫ И РЕАЛЬНОСТИ)

Забегая вперед, попробую сначала определить реальные причины нэпа.

Речь можно вести о следующих основных группах причин перехода к новой экономической политике:

Экономические (кризисная экономическая ситуация).

Социально-политические (начавший разрастаться в стране социально-политический кризис, затрагивающий теперь уже позиции ставшей окончательно правящей Коммунистической партии).

Идейно-теоретические (различное понимание в РКП(б) сущности и факторов, порождающих кризисные явления, а отсюда и отличное представление о путях их преодоления, прочно увязываемое с вопросом "социалистической перспективы" России).

Давайте разберемся...

Сложно и совершенно бессмысленно отрицать сложившуюся в стране экономическую ситуацию, как причину изменения курса.

Развал финансов, лежащие в руинах предприятия, еле живой железнодорожный транспорт, упадок сельскохозяйственного производства...

В научных трудах, в учебниках уже достаточно приводилась статистика кошмарного экономического упадка страны к завершению гражданской войны, чтобы тратить время на воспроизведение подтверждающих фактов и цифр. (Ознакомьтесь с ними самостоятельно).

Ограничусь лишь замечанием, что хозяйственная разруха имела яркое выражение в плачевном уровне жизни населения. И не составляет особого труда понять, что даже и этот момент (соответствующий уровень жизни) был вполне достаточен для рождения нарастающего недовольства масс. Тем более что внутренние военные действия, противоборство с белой альтернативой в целом завершились...

Не требует также большой работы ума и осознание того, что в условиях сложившейся большевистской партийной диктатуры недовольство масс просто закономерно должно было приобретать антикоммунистическую направленность. И мы прекрасно знаем, что приобретало, принимая все более радикальные формы, вплоть до крупномасштабных вооруженных волнений (восстания в Сибири в 1920 – 1921 гг., антоновщина, Кронштадт и пр.).

И, следовательно, социально-политическая ситуация, массовые проявления недовольства также не могут быть отброшены как причинный фактор перехода к новой экономической политике.

Однако здесь уже требуется некоторое переосмысление подходов к вопросу о сущности и характере этого недовольства, что имеет принципиальное значение для более глубокого понимания не только причин, но и многих последующих проблем развития нэпа.

Прежде всего, не приходится трактовать такие наиболее острые проявления недовольства, как, например, развернувшаяся на тамбовщине под руководством А.С. Антонова крестьянская война или же кронштадтский мятеж, в смысле проявления антисоветских и антисоциалистических настроений масс.

Сами по себе идеалы и перспективы социалистического строя повстанцами чаще всего не только не отвергались, но, напротив, активно отстаивались [1]. Не отвергалась обычно и советская форма организации власти.

Правда, в программе антоновского "Союза трудового крестьянства", находившегося под определенным эсеровским влиянием, предусматривался созыв Учредительного собрания. Но кронштадцы однозначно видели развитие народовластия исключительно в форме Советов.

Недовольство было направлено не столько против идеалов социализма, не столько против советской системы организации власти, но против "комиссародержавия коммунистов", рассматриваемых в качестве новых эксплуататоров, "лишивших народ завоеванных в революции прав и свобод".

Моменты эти начинают в последнее время наконец-то подмечаться исследователями [2].

В требованиях восставших господствовал преимущественно политический мотив/ Господствовали требования замены "эксплуататоров-коммунистов" на "истинных социалистов". И при этом крайне характерно, что вопрос свободы деятельности партий распространялся обычно лишь на "левые социалистические партии" (к примеру, теми же кронштадцами), исключались даже умеренные социалисты.

Что, скажем, выразилось в отказе кронштадцев принять предложение лидера правых эсеров В.М. Чернова о приезде в Кронштадт и оказании восставшим помощи вооруженной силой [3].

А вот экономические аспекты при этом выражены куда слабее...

В той же платформе кронштадцев к экономическим требованиям можно отнести всего четыре пункта из пятнадцати. Три из них (снять заградительные отряды, разрешить свободную деятельность крестьян на земле, разрешить свободное кустарное производство) еще можно рассматривать под углом зрения недовольства системой и политикой "военного коммунизма" (хотя и там были свои оговорки, например, не использовать наемный труд...). В них можно, скажем, видеть реакцию на рассмотренные нами ранее пиковые проявления военнокоммунистических мероприятий (как решения VIII съезда Советов). Но вот девятый ее пункт гласил:

"Уравнять паек для всех трудящихся, за исключением вредных цехов".

Кстати сказать, историк-эмигрант М. Геллер, к примеру, даже и не упоминает это требование [4]. И не случайно...

ВДУМАЙТЕСЬ! Ведь перед нами идея уравнительно-распределительной системы в духе классических канонов "военного коммунизма".

Незамедлительно возникает вопрос о степени недовольства масс военнокоммунистическим порядком в экономической сфере. Возникает обоснованное сомнение в определяющей роли данного фактора. Тем более, что и в выдвигаемых трудящимися требованиях и в практической деятельности повстанческих властей наблюдалась ситуация крайней двойственности (с явными военнокоммунистическими элементами). И наблюдалась отнюдь не только у кронштадцев...

Настроения масс того периода демонстрируют явное переплетение недовольства "военным коммунизмом" с одновременным отстаиванием и многих его принципов.

Отсюда видится более правильным вести речь о присущей массам психологии фрагментарной модернизации военнокоммунистической модели. О психологии, ориентированной лишь на частичную ее замену и смягчение ряда наиболее одиозных элементов и методов функционирования, но при сохранении одновременно значительной части ее сущностных составляющих.

Уточнение умонастроений масс не только позволяет, но и требует, выйти на осмысление другой важной проблемы в рамках выяснения причин перехода к нэпу. Проблемы, которая традиционно не попадает в сферу внимания авторов учебников, но которая вырисовалась перед нами выше. Это двойственная тенденция в политике коммунистических властей, все более проявлявшая себя к концу 1920 года. (См.: Гл.1. §1 настоящего пособия). Момент, когда мы наблюдаем одновременно кардинально противоположные линии (военнокоммунистическую и нэповскую) в их практической политике.

[1] К примеру, в обращении к населению крепости и города Кронштадт Временного революционного комитета, созданного восставшими, прямо звучал призыв к "... новому честному социалистическому строительству на благо всех трудящихся". (Кронштадтская трагедия 1921 года// Вопросы истории. 1994. №4. С.18).

[2] См., напр.: Шишкин В.И. Партизанско-повстанческое движение в Сибири в начале 1920-х годов// Сибирская заимка. Электронный журнал. 2000. №8. (http://www.zaimka.ru/power/shishkin7.shtml).

[3] См.: Неизвестный Кронштадт// Родина. 1993. №7. С.55.

[4] См.: Геллер М., Некрич А. Утопия у власти. История Советского Союза с 1917 года до наших дней: В 3 кн. Кн.1. М., 1995. С.113; Геллер М. Вехи 70-летия. Очерк советской политической истории. (Париж, октябрь 1987). http://www.posev.ru/files/articles/16.html

4-4-5

§2.3

БОЛЬШЕВИЗМ В 1920 ГОДУ: "ДВЕ ПОЗИЦИИ"...

Правильно понять отмеченную ситуацию двойственности просто невозможно, если не преодолеть стереотип, прочно укоренившийся в сознании и являющийся исходной основой авторов научных и учебных трудов. Стереотип о "монолитном большевизме" в видении социалистической перспективы России, задач по ее достижению и практической политике на основе идей В.И. Ленина.

В реальности же никакого "монолитного большевизма" отнюдь не существовало.

Известно, что еще к началу 1918 года в Коммунистической партии четко оформились две глобальные платформы (умеренная ленинская и радикальная левокоммунистическая), что порождало ситуацию глубочайших разногласий в понимании вопросов дальнейшего развития страны. Отражалось и на практической политике большевистских властей [1].

И теперь, осенью 1920 года, мы вновь становимся свидетелями не только диаметрально противоположных в своей постановке и реализации внутриполитических мероприятий, но и очередного всплеска внутрипартийных баталий – "профсоюзная дискуссия". Причем вопрос о роли и месте профсоюзов явно занимал в ней (как это в свое время было с вопросом о Брестском мире) лишь малую толику. Столкновения шли по куда более широкому спектру проблем (что отмечали и сами участники дискуссии).

И сходились эти проблемы во все том же центральном вопросе социалистического строительства в России, что объективно выводило в конкретике сложившихся условий на альтернативу – нэп или "военный коммунизм". Причем отмеченная выше противоречивость в настроениях масс создавала возможность выбора обоих вариантов.

Ситуация резкого идейного раскола в Коммунистической партии в 1920 г. по вопросу понимания дальнейших перспектив развития страны, выливающиеся в острые межличностные отношения, отмечается очевидцами, например, в воспоминаниях Г.А. Соломона (Исецкого).

Весьма любопытные в этом плане замечания нам оставил Георгий Александрович Соломон (Исецкий), в связи, скажем, с такими крупными советскими деятелями и убежденными сторонниками нэпа как Л.Б. Красин и А.А. Иоффе.

Соломон (Исецкий) Г.А. – участник социал-демократического движения России, близко знакомый по прежней революционной деятельности с В.И. Лениным. Октябрьскую революцию и позиции Ленина принял скептически. Вступил с Лениным даже в острый личный конфликт. Но затем пошел на сотрудничество с Советской властью, официально вступил в РКП(б), хотя и сохранял в целом критическое отношение к "ленинскому курсу" и достаточно прохладное отношение лично к В.И. Ленину. С лета 1918 г. на дипломатической работе. В 1919 г. был назначен на пост заместителя наркома торговли и промышленности (Л.Б. Красина). Возглавлял Наркомвнешторг. В 1920 г. был назначен представителем Наркомвнешторга в Эстонии, с которой недавно был подписан мирный договор. Назначен специальным решением Политбюро ЦК РКП(б) для налаживания необходимых Республике промышленных поставок и развития экономических отношений с заграницей. Задача, с которой не справлялся впавший в это время в коррупцию, полпред РСФСР в Эстонии И.Э. Гуковский, отстраненный по этой причине от "решения экономических вопросов". Затем был одним из руководителей "Аркоса". После отхода от дел В.И. Ленина в августе 1923 г. Соломон (Исецкий) ушел с советской службы и эмигрировал. В эмиграции написал свои воспоминания.

"Апостолы всемирного натравливания класса на класс, играя на этой струнке, старались возбудить против него (Л.Б. Красина – А.К.) самого Ленина, не считаясь с тем, что к этому времени в речах Ленина и во всех его выступлениях уже начали пробиваться те идеи, которые и легли в его политику в конце его жизни, первым этапом каковой и явилась система умиротворения, сокращенно называемая "нэпом" (т.е., "новая экономическая политика"). В сферах стали поговаривать о необходимости отозвания Красина, что он-де не на месте... Ленин боролся с этим течением и настаивал на необходимости оставить Красина на его посту". [1]

"Судя по нашей последней беседе с ним (А.А. Иоффе – А.К.) в Ревеле (в 1920 г. – А.К.), во время которой он, хотя и говорил со мной очень осторожно (ведь в СССР даже близкие друзья, увы, говорят друг с другом дипломатически), однако, разочарование в советской деятельности и в советских достижениях прорывались в нем довольно определенно. Но тогда еще жив был Ленин, начавший уже в своих речах осторожно предостерегать товарищей от увлечений, которые он называл "детскими болезнями", подготовляя их таким образом к необходимости изменения твердокаменного курса в сторону постепенного смягчения режима и к переходу на новые рельсы, на рельсы строительства нашей родины, первым этапом чего и явилась "новая экономическая политика", известная под сокращенным названием "нэп"... И Иоффе, даже не стесняясь, благо об этом говорил уже сам "Ильич", все свои надежды возлагал на изменение курса, как на единственный выход из того тупика, в котором уже тогда находилась Россия, так как видел вполне основательно спасение только в том направлении, с которым ведет теперь безумную борьбу Сталин, искренний, но неумный человек...

И я не сомневаюсь, что Иоффе говорил не со мной одним о своих разочарованиях и своих надеждах, что, благодаря круговой системе сыска в СССР и взаимному подсиживанию и доносам, становилось известным в сферах, где господином положения после смерти Ленина был уже Сталин". [2]

[1] Соломон (Исецкий) Г.А. Среди красных вождей. Paris, 1930. С.316. (Гл.XXII). http://ldn-knigi.narod.ru/RUSPROS/Rusknig.htm

[2] Там же. С.429. (Гл.XXIX). http://ldn-knigi.narod.ru/RUSPROS/Rusknig.htmДва крыла Коммунистической партии различно видели истоки кризисных явлений. А потому давали диаметрально противоположные ответы на вопрос о путях их преодоления...

[1] См. об этом: Калягин А.В. Гражданская война в России. 1917 – 1920: Учеб. пособие. Самара, 2002. С.13-30; Он же. Гражданская война в России. 1917 – 1920: Учеб. пособие. (Электронная версия). 2005. (Гл.2). http://media.ssu.samara.ru/materials/civil_war/Start_Page.htm

4-4-6

§2.3.1

ПОЗИЦИЯ В.И. ЛЕНИНА

Умеренное крыло РКП(б) во главе с В.И. Лениным увязывало подлинные истоки кризисных явлений с "военным коммунизмом".

Воспринимая в условиях внутренней вооруженной усобицы в стране военнокоммунистическую систему как "неизбежное и необходимое зло" (а вовсе не как "социалистическое строительство"), теперь, когда гражданская война затухала, а внутренний экономический, социальный, политический кризис при том резко нарастал, умеренная часть коммунистического руководства логично делала вывод о необходимости кардинального изменения курса.

И осенью 1920 года В.И. Ленин уже открыто начинает заявлять о несовместимости социализма с принципами "военного коммунизма" (что он старался публично не делать с мая 1918 г., хотя, как известно, на протяжении 1917 – начала 1918 года сформулировал совершенно иную концепцию социалистического строительства в условиях России).

А на Московской губернской партконференции в ноябре 1920 г. он отмечает: то, что пока сделано Советской властью, является не более чем подходом к задаче. Достигнута лишь победа в вооруженной борьбе. Но это вовсе не означает победы социализма. Получилось нечто иное, получилось возрождение бюрократизма. К тому же "... экономических основ для действительного социалистического общества еще нет. Культурных условий, грамотности, вообще более высокой культуры в массе рабочих и крестьян нет" [1].

Ленин в очередной раз подчеркнул отсутствие в стране фундамента для непосредственного возведения социалистического здания.

Решение возникших и традиционно имеющихся проблем требовало, по мысли Владимира Ильича, перевода стрелки и направления движения состава на иной путь. Следовало сконцентрироваться на изменении экономической системы. На поднятии на должную высоту индивидуального крестьянского хозяйства (которое, подчеркивал вождь большевиков, будет существовать еще довольно долго). На качественной перестройке промышленности. В общем, следует вернуться на дорогу, намеченную весной 1918 года, но затем покинутую (отсюда и его напоминание о принятой тогда программе "своеобразного госкапитализма").

Проще говоря, нужна новая экономическая политика...

И Ленин занял здесь уже совершенно четкие и определенные позиции. Готов был пойти на конфликт (и как мы убедимся далее, шел) с апостолами "левого коммунизма".

[1] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.42. С.32.

4-4-7

§2.3.2

ПОЗИЦИЯ ЛЕВОРАДИКАЛЬНОГО КРЫЛА РКП(б)

Леворадикальное крыло РКП(б), представленное в частности такими оппозиционными группами, как группа "демократического централизма" (децисты) и "рабочая оппозиция", иначе воспринимало ситуацию.

Объединяя в основном прежних сторонников, либо непосредственных участников и лидеров группы "левых коммунистов" (Н. Осинский, Т. Сапронов, В. Смирнов, В. Максимовский (децисты), А. Шляпников, С. Медведев, А. Коллонтай, Ю. Милонов ("рабочая оппозиция") и др.), демонстрировало приверженность прежнему курсу. Демонстрировало, что отнюдь не отказалось от идеалов и позиций весны 1918 года.

Достаточно даже беглого взгляда на левокоммунистическую "социалистическую доктрину", дабы заметить ее сущностную близость с системообразующими чертами "военного коммунизма".

Вспомните основные идейные установки и практическую программу "левых коммунистов" весны 1918 года.

Не случайно, в отличие от ленинской группы, деятели леворадикального крыла Коммунистической партии увидели теперь причины кризисных явлений в недостаточно полном воплощении "социализма" (не завершена национализация, сохранилось индивидуальное крестьянское хозяйство, не ликвидированы элементы товарно-денежных отношений и т.п.). А потому демонстрировали четкую ориентацию на завершающий и максимально ускоренный скачок в "социалистическое общество"...

Противоречие практических шагов второй половины 1920 – начала 1921 года немедленно приобретает четкое смысловое звучание. Собственно начиналось практическое воплощение диаметрально противоположных программ преодоления кризисной ситуации...

Одновременно становится ясным, что причины нэпа не исчерпывались экономической и социально-политической ситуацией. Не менее весомую роль играл и момент идейно-теоретический, увязываемый с проблематикой путей построения социалистического общества в России.

А в учебной литературе идейно-теоретические причины нэпа чаще всего игнорируются, а то и прямо отвергаются...

Но при признании наличия идейно-теоретических причин нэпа уже совершенно иначе начинает выглядеть утвердившаяся в литературе концепция новой экономической политики как исключительно вынужденного шага. Вынужденность (стихийность) немедленно теряет свой глобальный, всеобъемлющий характер. Съеживается, уступая часть своих позиций моменту сознательности и целенаправленности.

И тогда ясно, что ознакомлению с непосредственной практикой нэпа должно предшествовать уяснение понимания этой политики, которое складывается с момента ее превращения в официальный партийный курс (с X съезда РКП(б), среди коммунистических теоретиков и вождей.

Ознакомимся с ситуацией на примере позиций В.И. Ленина и Н.И. Бухарина...

ДВЕ КОНЦЕПЦИИ НЭПА. (Н.И. БУХАРИН CONTRA В.И. ЛЕНИН)

Вновь вспомним о существовании в Коммунистической партии двух глобальных концептуальных линий: ленинской и левокоммунистической (одним из ведущих идеологов последней являлся Н.И. Бухарин).

Противостояние между этими линиями, хотя и несколько ослабло, но продолжало, тем не менее, теплиться на протяжении всей гражданской войны. А теперь, как нам известно, вновь резко обострилось в связи с кризисными явлениями 1920 – 1921 годов, перейдя затем на вопрос понимания нэпа.

Не случайно на XI съезде РКП(б) В.И. Ленин выразил сожаление по поводу отсутствия Н.И. Бухарина, с которым ему "хотелось бы поспорить", но придется отложить "до следующего съезда" [1].

А Бухарин через год после смерти Ленина открыто напомнил о своем прежнем и сохранившемся у него несогласии с вождем по вопросу о госкапитализме (читай – нэпе) и социализме. И заключил: "И нечего тут говорить, что Ленин был за нас. Это вздор" [2].

Итак, рассмотрим обе концепции нэпа...

[1] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.84.

[2] Бухарин Н.И. Пролетариат и вопросы художественной политики// Красная новь. 1925. №4. С.266.

4-4-8

§1

НОВАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА: КОНЦЕПЦИЯ Н.И. БУХАРИНА

Еще осенью 1920 года Н.И. Бухарин занимал откровенно антинэповские позиции.

Опубликовав тогда свою работу "Экономика переходного периода", он явно попытался отстоять и развить прежние левокоммунистические постулаты "непосредственного скачка России в коммунизм", теоретически обосновать необходимость вовсе не смены, но дальнейшего продолжения военнокоммунистического (т.е. подлинносоциалистического в представлении левых группировок) курса.

Наряду с некоторыми верными замечаниями он высказал и целый ряд весьма сомнительных и противоречащих марксистской концепции идей, однако, имеющих прямую связь с прежней (им же во многом и разработанной) левокоммунистической платформой:

Проанализируйте эти идеи и раскройте их связь с концепцией "левых коммунистов".

зрелость общества для социализма зависит лишь от наличия революционного пролетариата, который если сплотится, то "математическая вероятность" социалистического общества превращается в "практическую достоверность";

неизбежной "издержкой революции" является упадок производительных сил, потому социализм не просто вводится, а его "придется строить", потребуется "техническое восстановление", потребуется для этого "первоначальное социалистическое накопление";

однако в целом достижение социализма возможно на "суженном экономическом фундаменте", а уже в условиях нового строя и последует дальнейшее качественное развитие производительных сил;

и истощение страны "требует с точки зрения общественно-организационной техники как раз перехода к социалистическим производственным отношениям";

общим организационным методом решения задачи является соподчинение всех общественных пролетарских организаций (профсоюзов и пр.) советскому государству [1].

Напрашивалось заключение, что России остается сделать лишь завершающий даже не шаг, а шажок, для вступления в социалистическое общество.

И Бухарин делал этот вывод, настаивая на широкомасштабной национализации и продолжая по-прежнему отождествлять "собственность пролетарского государства" с понятием "общественная собственность"...

Момент, если вспомним, вызывавший резкую отрицательную реакцию В.И. Ленина еще весной 1918 года. (См.: Калягин А.В. Гражданская война в России. 1917 – 1920: Учеб. пособие. (Электронная версия). 2005. (Гл. 2. §3.1).

(http://media.ssu.samara.ru/materials/civil_war/Start_Page.htm).

Понятно, что в тех конкретных условиях осуществить подобную "социализацию" было возможно лишь на основе широкомасштабного принуждения, которому Бухарин как раз и уделил далеко не второстепенное место. Не случайно видный партийный деятель и публицист М.С. Ольминский

в своей рецензии назвал позиции работы Н.И. Бухарина "бухаринским методом каторги и ссылки" и пророчески предупредил: "... Бухарины, ставя невыполнимые для данного момента задачи, готовят фатальные неудачи и разочарования" [2].

Однако, как известно, В.И. Ленин бросил тогда на весы выбора весь свой гигантский авторитет (вплоть до угрозы оставить пост председателя Совнаркома и перестать быть членом Политбюро, если не будет принята новая экономическая политика).

Угроза подействовала, и реальностью стал не "завершающий шаг в социализм", а нэп...

Подействовала она и на Н.И. Бухарина, который в "24 минуты из противника превратился в страстного защитника нэпа". Однако В.И. Ленин язвительно заметил: "У меня, допустим, 25 аргументов за введение нэпа; товарищ Бухарин к ним хочет прибавить еще 50. Боюсь, что своей массивной прибавкой он просто утопит нэп, превратит ее в нечто такое, с чем я уже согласиться не могу" [3].

Язвительность Ленина станет нам окончательно понятной, если разобраться с концептуальным видением новой экономической политики Н.И. Бухариным и сравнить его затем с ленинской концепцией нэпа. По ходу подчеркну, что речь не идет пока о конкретных практических шагах, но именно о концептуальном понимании сущности новой экономической политики.

Через год после появления в свет своей знаменитой "Экономики переходного периода" Бухарин публикует статью "Новый курс" экономической политики", где уже обосновывает необходимость нэпа. Однако словосочетание "новый курс" отнюдь не случайно оказалось у него взятым в кавычки.

Согласившись с потребностью отказаться от "военного коммунизма" в пользу новой экономической политики, он тут же продемонстрировал, что воспринимает ее в ракурсе своей прежней концепции немедленного построения социализма.

Из статьи Н.И.Бухарина «Новый курс» экономической политики»

Целью настоящей статьи является выяснить общий смысл нашей экономической политики, её причины, её цель, её значение в общей перспективе развития нашего народного хозяйства к коммунизму» (Бухарин Н.И.) «Новый курс» экономической политики» // Бухарин Н.И. Избр. Произведения М., с.240)

В работе Бухарина перед нами вырисовывается не качественно новый этап развития советского общества, но лишь иная метода все того же непосредственного движения в коммунизм.

И основой этого ему видится, как и ранее, (абсолютизированная в ее влиянии и обязательно находящаяся в собственности государства) крупная промышленность, почему "при любом курсе экономической политики для строительства коммунизма" ее интересы и являются основными...

Из статьи Н.И.Бухарина «Новый курс» экономической политики»

«Крупная промышленность есть исходный пункт всего технического развития; крупная промышленность есть база экономических отношений коммунистического общества; крупная промышленность есть опора социальной силы, осуществляющей коммунистическую революцию, индустриального пролетариата. Поэтому основной задачей хозяйственной политики, идущей по линии развития производительных сил, является укрепление крупной промышленности».

«Новый курс» экономической политики» // Бухарин Н.И. Избр. Произведения М., с.242)

Прекрасно заметно, что Николай Иванович даже и не допускает мысли о нэпе в секторе самой крупной национализированной промышленности.

Из статьи Н.И.Бухарина «Новый курс» экономической политики»

Исходя из основной нашей задачи – увеличения количества продуктов, пролетариат идет на рост непролетарских (мелкобуржуазных и крупнобуржуазных) форм хозяйствования для того, чтобы сохранить, подкрепить, развить формы пролетарского хозяйства, социализированную крупную машинную индустрию.

«Новый курс» экономической политики» // Бухарин Н.И. Избр. Произведения М., с.244)

Требуется ее подъем, а для этого, продолжает рассуждения Бухарин, необходимы продукты, необходимо увеличение их количества "во что бы то ни стало и какими угодно средствами".

Прежние же (военнокоммунистические) методы продемонстрировали в этом плане свою малую состоятельность, дают сбой. Потому и необходима новая экономическая политика (но лишь в крестьянском мелкотоварном хозяйстве и в мелкой промышленности).

Именно в обеспечении увеличения количества продуктов для восстановления государственной промышленности Бухарин и видит "всю мудрость" нового курса.

Конечно, в этом кроется серьезная опасность для коммунизма. Но мы вынуждены, потерпев некоторое поражение на хозяйственном фронте, идти на нечто похожее на Брестский мир. Это даст нам передышку, которую следует использовать для поднятия "нашей социализированной крупной промышленности".

Не это ли видение и легло в основу сталинских позиций?

Убедиться в необходимости положительного ответа весьма просто. Достаточно вчитаться в появившуюся в "Правде" вскоре после опубликования Бухариным своей работы статью И.В. Сталина (в декабре 1921 г.) с претенциозным названием "Перспективы"[4].

И не случайно именно данное понимание нэпа как временного отступления для осуществления правильной "социалистической осады" крепости капитализма на основе восстановления на базе получаемых от нэповской деревни продукции крупной государственной промышленности и было закреплено в "Кратком курсе истории ВКП(б)". Причем авторство позиции было приписано теперь уже В.И. Ленину[5].

Данное понимание нэпа собственно и продолжает сохраняться в современных учебниках, выражаясь в той самой идее новой экономической политики как "исключительно вынужденного шага" с тенденцией к скорейшему переходу в наступление на нэп...

Однако, если это "концепция Ленина", то откуда же столь острые разногласия последнего с Бухариным? Не потому ли, что это концепция именно последнего, подхваченная Сталиным и освященная для надежности именем Ленина?

Но давайте вернемся к "перспективам" Н.И. Бухарина...

Представленная схема понимания им ситуации закономерно рождает вопрос: а с разрешением задачи подъема этой "крупной социализированной промышленности", что делать с "новым курсом"? И Бухарин приводит буквально напрашивающийся в подобном контексте вариант ответа: мы повернем руль...

Хотя и делает уточнение, что "... этот новый поворот руля в обратную сторону отнюдь не будет означать возврат к прежнему, т.е. к продразверстке и т.д.". Указывает: "Поворот руля" будет состоять в постепенной экономической ликвидации крупного частного хозяйства и в экономическом подчинении мелкого производителя руководству крупной промышленности: мелкий производитель будет втянут в обобществленное хозяйство не мерами внеэкономического принуждения, а главным образом теми хозяйственными выгодами, которые будут ему доставляться трактором, электрической лампочкой, сельскохозяйственными машинами и т.д. ..." [6]

Таким образом, перед нами определенная эволюция позиций, но отнюдь не в плане кардинального изменения концептуального понимания.

В нэпе Н.И. Бухарин видит не новую хозяйственную систему, не самостоятельный этап развития общества, но лишь вынужденное обращение к иным, более длительным, но все же методам непосредственного перехода в коммунизм через оживление некоммунистических (т.е. негосударственных) форм с курсом на их постепенное вытеснение и замену.

Прекрасно заметно, что, ведя речь о нэпе, Н.И. Бухарин постоянно акцентируется не на ее развитии и упрочении в качестве этапа на путях исторического прогресса России, но на ее поглощении "социалистической системой".

И в учебниках приводится именно концепция Бухарина, неправомерно определяемая в качестве ленинской.

Что же тогда из себя представляла концепция В.И. Ленина?

[1] См.: Бухарин Н.И. Экономика переходного периода// Бухарин Н.И. Избр. произведения. М., 1990. С.123, 125, 126, 129, 157-161.

[2] Ольминский М. О книге т. Н.Бухарина// Красная новь. 1921. №1. С.251.

[3] Валентинов (Вольский) Н. Из книги "Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина"// Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине: В 10 т. Т.8. М., 1991. С.223.

[4] См.: Сталин И. Соч. Т.5. М., 1947. С.117-127.

[5] См.: История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. М.: "Правда", 1938. С.245.

[6] Бухарин Н.И. "Новый курс" экономической политики// Бухарин Н.И. Избр. произведения. М., 1990. С.246.

4-4-9

§2

НОВАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА: КОНЦЕПЦИЯ В.И. ЛЕНИНА

Совершенно иные позиции, нежели Н.И. Бухарин, занимал в вопросе о нэпе В.И. Ленин.

Бессмысленно при этом утверждать, что нэп являлась исключительно результатом "гениальной мысли большевистского вождя", что Ленин "придумал нэп". Лениным были аккумулированы многие идеи и отечественной финансово-экономической мысли, и передового зарубежного опыта, и предложения, выдвигаемые в программах политических противников, и в среде самих большевиков...

Но столь же бессмысленно на этом основании утверждать об отсутствии "ленинской концепции нэпа". Да, Ленин использовал не только собственные мысли, но это не был элементарный плагиат. Используемые идеи объединялись, перерабатывались и развивались в четкой связи с проблемами социалистического строительства ...

При этом ленинская концепция вовсе не строилась на идее готовности России к непосредственному введению коммунистической общественной системы.

Вспомним, что данный момент Ленин подчеркивал еще в 1917 году...

Вспомним, что весной 1918 года на VII экстренном съезде РКП(б) Ленин выдвинул теорию многоступенчатого развития страны на пути к социалистическому обществу, хотя и с определенной надеждой ускорить, сжать прохождение переходных этапов в случае благоприятного развития ситуации с мировой революцией...

Подр. эти моменты см.: Калягин А.В. Гражданская война в России. 1917 – 1920: Учеб. пособие. Самара: Изд-во "Самарский ун-т", 2002; Он же. Гражданская война в России. 1917 – 1920: Учеб. пособие. (Электронная версия). 2005. (Гл. 2). (http://media.ssu.samara.ru/materials/civil_war/Start_Page.htm).

В 1920-м году он вновь возвращается в русло теории многоступенчатого развития (правда уже без акцентирования внимания на мировой революции). И вскоре сделает (в 1921 г.) новый принципиальный в концептуальном и практическом смысле шаг...

Ленин начинает различать выступавшие до того синонимами понятия "социализм" и "коммунизм". Социализм выводится им по существу за пределы границ коммунистической формации и определяется в качестве еще одной переходной ступени на путях к коммунизму. Но и до этой переходной ступени еще предстоит добраться...

Не осталась в стороне от уточнений В.И. Лениным и его прежняя практическая программа "своеобразного госкапитализма".

Из работы В.И.Ленина «О продовольственном налоге. (Значение новой политики и её условия) (апрель 1921 г.)»

«Либо (последняя возможная и единственно разумная политика) не пытаться запретить или запереть развитие капитализма, а стараться направить его в русло государственного капитализма. Это экономически возможно, ибо государственный капитализм есть налицо — в той или иной форме, в той или иной степени — всюду, где есть элементы свободной торговли и капитализма вообще».

(Ленин В.И. Полн. собр. Соч. т.43. с.222)

Если вспомним, то весной 1918 года он вел речь исключительно о государственном капитализме. Теперь же расширил спектр до частного капитализма, хотя и при желательности тенденции развития в сторону капитализма государственного[42].

"Ибо капитализм, конечно, "зло по отношению к социализму", – указывал Ленин, – но "благо по отношению к средневековью". И этот частный капитализм в известной степени даже неизбежен, и его необходимо использовать (хотя и стараясь направлять в русло государственного капитализма), как посредствующее звено между мелким производством и социализмом, как средство подъема производительных сил [1].

"Кто достигнет в этой области наибольших результатов, хотя бы путем частнохозяйственного капитализма (выделено мной – А.К.), хотя бы даже без кооперации, без прямого превращения этого капитализма в государственный капитализм, тот больше пользы принесет делу всероссийского социалистического строительства, чем тот, кто будет "думать" о чистоте коммунизма, писать регламенты, правила, инструкции государственному капитализму и кооперации, но практически оборота не двигать" [2].

Становится ясным, что новая экономическая политика имела для В.И. Ленина гораздо более глубокий смысл, нежели простая смена приемов и методов хозяйствования, обеспечивающих продолжение "скачка в социализм".

Нэп в понимании Ленина – это скорее иная социально-экономическая система [43] (скажем, "нормальное общество").

В статье "О значении золота теперь и после полной победы социализма", указав, что до весны 1921 г. в стране осуществлялась прямая и полная ломка старого для замены его новым общественно-экономическим укладом, то "с весны 1921 года мы на место этого подхода, плана, метода, системы действий, – подчеркивал Ленин, – ставим (еще не "поставили", а все еще только "ставим" и не вполне это осознали) совершенно иной, типа реформистского: не ломать старого общественно-экономического уклада, торговли, мелкого хозяйства, мелкого предпринимательства, капитализма, а оживлять торговлю, мелкое предпринимательство, капитализм, осторожно и постепенно овладевать ими, или, получая возможность, подвергать их государственному регулированию лишь в меру их оживления".

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.44.. С.222).

И система эта должна была путем естественной, хотя и регулируемой, эволюции, а не насильственным скачком, подвести страну (и в течение весьма длительного периода времени) к "правильному социалистическому фундаменту". На XI съезде РКП(б) он так и скажет: "... У нас подхода настоящего к социалистической экономике, построению ее фундамента нет и что есть единственный способ найти этот подход – это новая экономическая политика" [3].

Из доклада В.И. Ленина "О внутренней и внешней политике Республики" на IX Всероссийском съезде Советов (23 декабря 1921 г.)

"На нас сейчас история возложила работу: величайший переворот политический завершить медленной, тяжелой, трудной экономической работой, где сроки намечаются весьма долгие (выделено мной – А.К.)".

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.44. С.326)

Заметьте, не переход к полному социалистическому обществу, как утверждалось в литературе [4], а всего лишь подход к фундаменту, к основам социализма.

Именно в данной плоскости для В.И. Ленина и лежал центр тяжести, виделась суть новой экономической политики.

Новая экономическая политика, в понимании В.И. Ленина, – это необходимый переходный этап развития (и этап длительный), призванный обеспечить формирование экономического фундамента, на основе которого уже можно будет начать возведение здания социализма.

Причем вспомним, что социализм в представлении Ленина – это теперь тоже лишь переходная ступень на пути к коммунизму...

Ознакомление с ленинской концепцией нэпа заставляет затронуть еще одну проблему. Это все еще встречающееся в современной учебной литературе утверждение, что уже с весны 1922 года В.И. Ленин ставит вопрос о необходимости свертывания новой экономической политики...

А так ли это?

Попробуем разобраться...

[1] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч.. Т.43. С.229.

[2] Там же. С.233.

[3] Там же. Т.45. С.74.

[4] См., напр.: Оприщенко Г.П., Широков А.И. О некоторых трактовках нэпа и кооперирования// Вопросы истории КПСС. 1991. №7. С.81.

А ПРИЗЫВАЛ ЛИ В.И. ЛЕНИН "СВОРАЧИВАТЬ НЭП"?

Созданная в свое время сталинским режимом система "промывания мозгов" воистину поражает своей эффективностью...

«В.И.Ленин, автор нэпа, предполагавший в 1921 г., что это будет политика «всерьёз и надолго», уже через год на XI съезде партии заявил, что пора прекратить «отступление» в сторону капитализма и неолбходимо переходить к построению социализма».

(Орлов А.С., Георгиев В.А., Георгиева Н.Г., Сивохина Т.А. История России: Учебник, М.,: «Проспект», 1997 год, с.382)

Авторы учебных изданий рубежа 1990-х – начала 2000-х годов, продолжающие утверждать, что в марте 1922 года В.И. Ленин поставил вопрос о "приостановке развития нэпа" и необходимости начинать "наступление на нэп" (развертывать построение социализма), возможно, даже и не представляют, что воспроизводят постулаты "Краткого курса истории ВКП(б)", превратившиеся в прочные стереотипы сознания. Стереотипы, в частности, о "ленинской концепции" и "ленинской практике" построения социализма в СССР.

Да и то в сталинском "Кратком курсе Истории ВКП(б)" ситуация изложена более осторожно, как "подготовка наступления", а не "переход к построению социализма".

Из "Краткого курса истории ВКП(б)"

"На самом деле, уже через год после введения нэпа, на XI съезде партии, Ленин заявил, что отступление кончено, и выдвинул лозунг: "Подготовка наступления на частнохозяйственный капитал".

(История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. М.: "Правда", 1938. С.245)

Вопрос о "приостановке отступления" В.И. Ленин затронул еще в октябре 1921 года в своем докладе "О новой экономической политике" на VII Московской губпартконференции.

И здесь он однозначно заявил о невозможности "приостановить отступление" и "уже готовиться к наступлению". Указал, что отступление оказалось недостаточным, что вовсе не изжиты еще прежние военнокоммунистические приемы и остатки. Отметил, что "необходимо произвести дополнительное отступление". Особо подчеркнул, что "ближайший переход не может быть непосредственным переходом к социалистическому строительству".

Однако 6 марта 1922 года (еще до XI партийного съезда) из его уст позвучало, что отступление "мы уже можем приостановить и приостанавливаем". Эти слова и служат доказательством "провозглашения Лениным курса наступления на нэп".

Собственно говоря, данная позиция отражает более чем распространенное еще в то время настроение основной партийной массы. Восприятие слов Ленина о "конце отступления" как начало конца нэпа есть отражение именно данного настроения. Именно так хотели понимать эти слова! Так и поняли!

Из воспоминаний Е.Я. Драбкиной

"Только что мы устроили у себя в студенческом общежитии роскошный пир: в складчину купили на два миллиона рублей селедок, на миллион заварку чая, на три миллиона белого хлеба. Пир на весь мир в честь того, что отступление окончено и дальше назад мы не пойдем!"

(Драбкина Е.Я. Зимний перевал. – 2-е изд., доп. М., 1990. С.243).

Вот только насколько эти настроения соответствовали той смысловой нагрузке, что вкладывал в понятие "конец отступления" сам Владимир Ильич?

То, что нам уже известно о ленинской концепции нэпа, рождает сомнение в правильности сложившегося восприятия этих слов. Рождает ряд вопросов...

Разве новая экономическая политика к этому времени исчерпала свою суть (как ее понимал Ленин)?

Разве она разрешила задачу создания фундамента для возведения основ социализма?

В этом плане известный западный историк Э. Карр куда более тонко сумел подметить ситуацию, нежели это присуще современным отечественным авторам. Карр писал: "Он (Ленин – А.К.) объявил об окончании отступления, но в его речи не было и намека на существенное изменение политики. Фундаментальные вопросы, лежавшие в подводной части нэпа, еще не созрели" [1]. Да и не все отечественные исследователи соглашаются с тем, что Ленин "призывал сворачивать нэп".

Из книги А.П. Барышева "Большевизм и современный мир"

"Ставя вопрос о приостановке отступления и о переходе к наступлению и выдвигая "другую цель", – перегруппировку сил, В.И. Ленин отнюдь не отказывался от новой экономической политики, как хотели бы представить дело те, кто считает, что НЭП выполнила свою роль за один-два года. Наоборот, как говорил В.И. Ленин в речи на пленуме Московского Совета 20 ноября 1922 года, НЭП "продолжает быть главным, очередным, все исчерпывающим лозунгом сегодняшнего дня". Речь шла лишь о том, чтобы, не отказываясь от завоеваний НЭП (оживление экономики, торговли, укрепление союза рабочих и крестьян), перегруппировать силы в рамках этой политики таким образом, чтобы придать ей новый импульс и тем самым сделать еще один крупный шаг вперед в деле строительства социализма".

(Барышев А.П. Большевизм и современный мир. Т.1. М., 2003. (Гл.8) http://www.barichev.ru/book/1920.htm).

Действительно, на протяжении 1922 – 1923 годов В.И. Ленин неоднократно отрицал, что разрешена задача создания фундамента для развертывания построения социалистического здания. Напротив, прямо и недвусмысленно указывал, что "фундамент еще не создан".

Сказав 6 марта 1922 года на заседании коммунистической фракции Всероссийского съезда металлистов о конце отступления, Ленин не замедлил уточнить:

"... Не в том смысле надо понимать слова о приостановке отступления, что мы уже считаем, что нами фундамент (новой экономики) создан и что мы можем идти спокойно. Нет, фундамент еще не создан" [1].

Более того, и в своих последних диктовках, получивших с легкой руки Бухарина образное определение "политического завещания Ленина", он несколько раз подчеркнул отсутствие в России достаточного уровня культуры, цивилизации (в широком и узком смысле) для постановки вопроса о непосредственном переходе в социализм. Указывал, что эту базу надлежит еще создавать [2].

[1] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.11.

[2] См: Там же. С.367, 381, 404.

Более того, в январе 1922 года он откровенно ставит задачу именно практического воплощения нэпа.

Да и на XI съезде РКП(б), произнеся слова, что "отступление кончено", тут же призвал как раз не сворачивать, а разворачивать новую экономическую политику. Призвал не "рассуждать о нэпе", а ее увеличивать... [2]

«Политбюро указывает всем хозяйственным органам, что теперь, после партконференции в декабре 1921 года и IX съезда Советов, новая экономическая политика является достаточно твердо и ясно установленной.

Необходимо поэтому все усилия приложить, чтобы ее как можно быстрее и шире испробовать на практике. Всякие общие рассуждения, теоретизирования и словопрения на тему о новой экономической политике надо отнести в дискуссионные клубы, частью в прессу».

(Ленин В.И. Полн. собр. соч.. Т.44. С.356)

Тогда в каком же смысле следует понимать этот самый "конец отступления" и переход в "наступление"?

Сам Ленин дал четкий ответ на этот вопрос: "Отступление кончено. Главные приемы деятельности, как с капиталистами работать, намечены. Есть образцы, хотя бы и в ничтожном количестве" [3].

Вот оно, то самое существенное, что обычно не замечают даже самые добросовестные и объективные авторы! Завершено определение в основном вех, принципов, черт той самой общественно-экономической системы (нэповской системы), которая долженствовала, по замыслу В.И. Ленина, обеспечить подход к построению фундамента социализма.

Потому и задача меняется: не дальнейшее отступление (вехи системы определены), а перегруппировка сил для практического воплощения и развития этой новой системы. "Ничтожное количество образцов" должно приобрести массовый характер...

Письмо В.И.Ленина В.М.Молотову для пленума ЦК РКП(б) с планом политдоклада на XI съезде партии (23 марта 1922 г.)

«Экономически и политически нэп вполне обеспечивает нам возможность постройки фундамента социалистической экономики»

(Ленин В.И. Полн. собр. соч.. Т.45. С.60-61)

Подводя общие итоги, можем окончательно утверждать о складывании в среде коммунистического руководства двух диаметрально отличных концепций новой экономической политики.

НЭП ПО БУХАРИНУ предстает в виде вынужденного маневра, в виде простой и в ограниченной сфере (боже упаси для крупной национализированной промышленности!) смены средств и приемов, но все того же непосредственного построения коммунистического общества. Это всего лишь иной метод непосредственного построения социализма-коммунизма.

НЭП ПО ЛЕНИНУ – необходимый, самостоятельный и длительный переходный этап развития российского общества. И лишь на его достижениях, на созданной в его рамках основе возможна затем практическая постановка вопроса о переходе к созиданию социалистического, а впоследствии – коммунистического строя.

И достаточно бросить даже беглый взгляд на исторические реалии процессов развития нэпа, дабы убедиться, что реализация новой экономической политики была осуществлена впоследствии в рамках концепции отнюдь не Ленина, но именно Н.И. Бухарина, да еще и подправленной И.В. Сталиным.

Однако определение вех и начальное становление нэпа было пока еще под влиянием авторитета В.И. Ленина...

[1] Карр Э. История Советской России/ Пер. с англ. Кн.1: Т.1, 2. М., 1990. С.630.

[2] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.92.

[3] Там же.

4-4-10

НЭП: ПЕРВЫЕ ШАГИ ОФИЦИАЛЬНОГО КУРСА

Видимо, стоит еще раз обратить внимание, что вести отсчет нэпа от решения X съезда РКП(б) о замене продразверстки продналогом не совсем точно.

Здесь лишь произошел перевод уже рождающейся в 1920 году новой экономической политики в статус официально утвержденного партийного курса.

Причем мы наблюдали в сколь сложной обстановке это происходило...

Момент этот сумел подметить Н. Верт, справедливо объясняя этим "осмотрительность Ленина", принимавшего меры по становлению нэпа "под шумок" и в "несколько этапов". (См.: Верт Н. История советского государства. 1900 – 1991/ Пер. с фр. – 2-е изд. М., 1994. С.159).

И весьма примечательно, что на самом X съезде РКП(б) к моменту постановки на обсуждение вопроса о замене разверстки продналогом значительное число делегатов съезда с решающим голосом было, по сути, устранено со съезда под предлогом "участия в ликвидации кронштадтского мятежа".

ФАКТЫ ДЛЯ РАЗМЫШЛЕНИЯ

На момент открытия X съезда РКП(б) (8 марта 1921 года) было зарегистрировано 647 делегатов с решающим голосом и 253 с совещательным [1]. В хронике событий съезда отмечается, что было отправлено в Кронштадт 300 членов X съезда РКП(б) "для участия в ликвидации мятежа" [2].

Традиционные выборы в руководящие органы партии были нетрадиционно перенесены (по причине возможной необходимости отъезда еще группы делегатов) на вечернее заседание 14 марта (в то время как обсуждение вопроса о продналоге было поставлено на утреннее заседание 15 марта).

Из заявления председательствующего на утреннем заседании съезда 14 марта 1921 года Л.Б. Каменева:

"Ввиду того, что съезд тает и сокращается, – мы отправили уже 140 человек в Кронштадт, вчера должны были решить свой отъезд Самарская (напомню, что самарская делегация состояла в значительной доле из сторонников "рабочей оппозиции" – А.К.) и Саратовская делегации, – и мы не знаем, какие решения могут быть приняты сегодня-завтра, если события разыграются, – а было бы желательно, чтобы в выборах ЦК могло принять участие возможно большее число членов съезда, – президиум единогласно предлагает выборы в ЦК произвести сегодня вечером..." [3]

В выборах отмечается участие лишь 479 делегатов с решающим голосом [4]. То есть к моменту голосования при выборе руководящих органов РКП(б) уже произошло сокращение состава съезда на 168 делегатов с решающим голосом.

При этом сложно согласиться с реальной необходимостью присутствия под Кронштадтом такого количества делегатов съезда (многие не имели при этом никакого прямого отношения к военной работе).

По свидетельству участницы подавления кронштадского восстания Е.Я. Драбкиной, прибывшие делегаты съезда приняли решение участвовать в штурме в качестве рядовых бойцов. В Южной группе войск их насчитывалось "человек двести" [5]. Тогда как в повторном штурме 16 марта (первый неудачный штурм состоялся 8 марта, в нем принимало участие порядка 3 тыс. человек, при численности восставших кронштадцев где-то 27 тыс.) участвовали части 7-й армии (около 45 тыс. бойцов).

Военное пополнение делегаты съезда дали, прямо скажем, весьма незначительное...

Может быть, идеологическое укрепление штурмующих частей? В определенной степени, несомненно. Но и здесь не все просто и однозначно. Среди делегатов съезда немало было гражданских лиц и "зеленой молодежи", вызывавших несколько скептическое отношение у красноармейцев, куда более прислушавшихся к своим бывалым товарищам с партийным билетом, имевших на них значительно большее влияние, нежели многие из таких делегатов.

[1] См.: Десятый съезд РКП(б), март 1921 г. Протоколы. М., 1933. С.22.

Примечательно и то, что наиболее важным вопросам развития России (продналог, кооперация, финансовая политика) было посвящено на съезде непропорционально малое время (одно заседание из 16, состоявшееся утром 15 марта 1921 года). А председательствующий на данном заседании Г.Е. Зиновьев сразу же предложил сократить число выступающих до 6 человек (а это чуть более половины уже успевших записаться, и список далеко еще не был закрыт). Причем настоял на том, чтобы возможность выступить была предоставлена не в порядке записи, но лишь тем, "голос которых особенно важен в данном вопросе" [1].

Более того, последние два вопроса (кооперация и финансовая политика) вообще не дебатировались, а последовали лишь краткие резолюции, отменяющие принятые ранее (в условиях "военного коммунизма") решения, как не соответствующие условиям замены разверстки натуральным налогом.

Детальная разработка реформ была переведена в русло "текущей работы"...

В середине мае 1921 года принципы нового экономического курса были предложены IV съезду Советов народного хозяйства в докладе А.И. Рыкова.

Рыков отверг понимание замены разверстки продналогом исключительно как меры политической (договор пролетариата с мелким собственником). Подчеркнул не меньшее экономическое значение этого шага. Переход от разверсточной политике к политике продналога определялся не в качестве "сиюминутного противопожарного средства", а именно как глобальное изменение экономической системы в целом.

В этой связи предполагался комплекс необходимых преобразований [2]:

легализация развития буржуазии на почве товарообмена и торговли;

денежная реформа с целью поднятия стоимости рубля;

денационализация предприятий;

развитие концессий.

В рамках данного комплекса мер и была сформулирована экономическая программа нэпа, вынесенная на обсуждение X Всероссийской конференции РКП(б).

Предусматривалось развитие кооперации; поддержка мелких и средних (частных и кооперативных) предприятий; сдача в аренду частным лицам, кооперативам, артелям и товариществам предприятий государственного сектора. Ставилась задача пересмотра производственных программ крупной промышленности в плане увеличения производства предметов широкого потребления и крестьянского обихода, расширения самостоятельности и инициативы каждого крупного предприятия в деле распоряжения финансовыми средствами и материальными ресурсами. Подчеркивалась необходимость развития системы премирования и принципов индивидуальной и коллективной заинтересованности. Намечалось более активное выдвижение и привлечение к хозяйственной работе беспартийных специалистов...

Конференция утвердила нэп, в качестве политики установленной на длительный период времени. Ее ведущим принципом определялся товарообмен как основа взаимоотношений между пролетариатом и крестьянством [3].

Непростое преодоление "военного коммунизма" вставало на практическую основу. И ранее всего в аграрном секторе...

[1] См.: Десятый съезд РКП(б), март 1921 г. Протоколы. М., 1933. С.405-406.

[2] См: Рыков А.И. Состояние и возможности развития промышленности в условиях новой экономической политики. (Доклад на IV съезде СНХ 18 мая 1921 г.) // Рыков А.И. Избр. произведения. М., 1990. С.184-187.

[3] См.: КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. – 9-е изд., доп. и испр. Т.2. М., 1983. С.420-421. (Далее: КПСС в резолюциях...).

4-4-11

§1

НЭП: НАЧАЛЬНЫЕ ШАГИ ОФИЦИАЛЬНОГО КУРСА (АГРАРНЫЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ)

21 марта 1921 г. на основе решений X съезда РКП(б) и президиума ВЦИК последовало постановление Всероссийского Центрального исполнительного Комитета "О замене продовольственной и сырьевой разверстки натуральным налогом".

Определялось, что налог должен быть меньше разверсточного обложения. Его задания устанавливались до начала весенних полевых работ. Снималась прежняя круговая порука при выплате. Оставшиеся после выполнения налога у крестьян запасы продовольствия, сырья и фуража могли быть свободно использованы для собственных нужд, либо для обмена на промышленную продукцию или продукцию сельского хозяйства [1].

Причем в специальном воззвании к крестьянству ВЦИК и Совнарком разъясняли, что и налог является временной мерой. Его доля будет уменьшаться по мере восстановления промышленности и расширения ввоза иностранных товаров. "В дальнейшем в строительстве социалистического хозяйства мы достигнем такого успеха, когда за каждый пуд крестьянского хлеба Советское государство будет давать равноценный и нужный деревне продукт" [2].

Одновременно предпринимается попытка упорядочить систему землепользования.

Общинное землепользование являлась в рассматриваемый период господствующей формой, резко усилившись в период гражданской войны.

Негативные моменты воздействия общинной системы (особенно связанные с регулярными переделами земли) на процесс развития аграрного производства, как известно, отмечались еще в исследованиях XIX столетия. Поэтому в рамках нэпа намечались меры к ослаблению отрицательных хозяйственных последствий общинного пользования землей.

Вспомните предшествующий исторический опыт России и укажите эти отрицательные проявления.

Постановление ВЦИК от 21 марта 1921 г. признало недопустимым положение, когда земледельцы не имеют определенных участков земли для обработки из-за частых и беспорядочных земельных переделов по почину отдельных групп крестьянского населения.

К "точному и неуклонному исполнению" был подтвержден декрет о переделах земли от 30 апреля 1920 года.

Воспрещалось осуществлять полные переделы в сельских объединениях ранее истечения девятилетнего срока с момента последнего передела и без разрешения уездного земельного отдела.

Частичные переделы предполагали разрешение волостного земельного отдела.

Уездным земотделам было предписано оформить в месячный срок пользование трудовым земледельческим населением землей, поступившей в его руки (в пределах установленных норм наделения) при распределении помещичьих и прочих нетрудовых земель.

Предупреждался чрезмерный коллективизаторский пыл на местах, наносящий ущерб индивидуальному крестьянскому хозяйству. Местным земельным органам было запрещено отводить принудительным порядком для образования совхозов и колхозов земли, находящиеся уже в пользовании крестьян. А также отводить вновь образующимся из состава местного населения коллективам большее количество земли, нежели находилось у его членов до образования коллективного хозяйства, или же земли лучшего качества, если они ими ранее не пользовались [3].

Пока еще на уровне не столько даже реализованного, сколько намеченного, все это дало первые позитивные результаты.

В северных и центральных губерниях посевные площади увеличились в 1921 году на 10-15% [4]. C марта 1921 года, мы наблюдаем и коренной сдвиг в настроениях крестьянских масс. Ясно, что идеализировать ситуацию не стоит, но все же сводки ВЧК, буквально вчера еще сообщавшие о симпатиях и массовой поддержке населением повстанческого движения, начинают все более отмечать кардинальные изменения.

Из сводок ВЧК (рубеж марта – апреля 1921 г.)

Симбирская губерния (30 марта)

"В крестьянской массе губернии в настроениях наступил перелом. Волнение при вывозе хлеба, носившее ранее массовый угрожающий характер, ныне прекратилось... Настроение рабочих и красноармейцев по губернии также удовлетворительное".

Курская губерния (1 апреля)

"Настроение губернии улучшается, крестьяне интересуются последними постановлениями Советской власти, преимущественно натурналогом. Посевная кампания проходит дружно и успешно".

Минская губерния (30 марта – 2 апреля)

"Посевкампания протекает более чем удовлетворительно. Крестьянство относится сочувственно. Замечается недостаток лошадей и с/х орудий. К контрреволюционным слухам крестьяне относятся недоверчиво".

Калужская губерния (3 апреля)

"В связи с изданием декрета о свободе товарообмена настроение крестьян улучшилось. Среди крестьян стоит высоко авторитет т. Ленина, которого крестьяне считают защитником их интересов. Цены на хлеб упали в 2-3 раза. Организация посевкомов окончена при всеобщем сочувствии крестьян".

Тульская губерния (2 апреля)

"Рабочие из крестьян интересуются размерами продналога. Говорят, что если власть исполнит постановления X съезда, крестьянство целиком пойдет на защиту Советской республики".

Вятская губерния (31 марта)

"Отношение крестьян к вопросу о продналоге и свободному товарообмену сочувственное, высказываются опасения, что декрет скоро будет аннулирован".

Тюменская губерния (3 апреля)

"Настроение крестьян пригородных волостей в связи с опубликованием декрета о продналоге улучшилось".

Кубано-Черноморская область (30 марта)

"Станичниками ст. Отважной вынесена резолюция о необходимости скорейшей ликвидации банд, посылки матерей и отцов за сыновьями для возвращения последних из лесов".

Витебская губерния (4 апреля)

"В связи с заменой продразверстки продналогом замечается стремление крестьянства к увеличению посевной площади".

Курская губерния (7 апреля)

"Крестьянами декрет встречен весьма сочувственно, настроение их улучшается... Посевная кампания в среднем протекала удовлетворительно".

Тамбовская губерния (6 апреля)

"В Борисоглебском у. настроение банд подавленное, вследствие ухода из их рядов землеробов, возвращающихся домой... Бандиты являются большими группами, вместе с главарями".

Донская область (5 апреля)

"Декрет о натурналоге население, в особенности хлеборобы, приняли с воодушевлением, как справедливую меру Советской власти".

Саратовская губерния (5 апреля)

"В Камышинском у. в настроении крестьянства наблюдается перелом в нашу пользу. Верхнедобринское общество прислало покаянное постановление".

(Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918 – 1939. Документы и материалы: В 4 т. Т.1. М., 2000. С.400, 402, 403, 404, 405, 406, 407, 408).

Но в этих же сводках все отчетливее звучит новая тревожная нотка, отмечается возникновение новой проблемы. Не только на города, но и на деревни Республики надвигался голод.

Разразившийся на почве упадка хозяйства и засухи, охвативший огромные территории голод явился непреодолимым препятствием к реализации масштабных нэповских преобразований в деревне в 1921 году.

Поэтому в практическом плане реформы (за исключением продналога) начинают проникать в деревню наиболее полномасштабно лишь с 1922 года. Одновременно происходит и их углубление.

Было признано равноправие всех форм землепользования (артель, община, мир, изолированные владения в виде отрубов и хуторов, а также комбинации этих форм). Свобода выбора данных форм предоставлялась каждому конкретному крестьянину.

Крестьянин мог выйти из общины и закрепить за собой надел в качестве пользователя.

Была разрешена частичная сдача земли в аренду (для временно ослабленных стихийными бедствиями или потерей рабочих рук семей) и ограниченное (при условии работы и членов семей) использование наемного труда. Причем Ленин требовал "не стеснять излишними формальностями ни того ни другого явления" [5].

[…]

При всех вырисовывающихся проблемах нэп, тем не менее, явно вдохнула жизнь в российскую деревню, обеспечила достаточно быстрое ее восстановление. Не случайно уже с середины 1922 года (только что после страшного голода) мы наблюдаем возрастание уровня продовольственного обеспечения населения страны и качественного улучшения его питания (причем не нэпманов, но именно трудящихся слоев населения).

[1] См.: Декреты Советской власти. Т.13. М., 1989. С.245-246.

[2] См.: Там же. С.251.

[3] См.: Там же. С.248-249.

[4] См.: Карр Э. История Советской России/ Пер. с англ. Кн.1: Т.1,2. М., 1990. С.623.

[5] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.133.

4-4-12

§2

НАЧАЛЬНЫЕ ШАГИ ОФИЦИАЛЬНОГО КУРСА (ТОРГОВО-ПРОМЫШЛЕННАЯ ПОЛИТИКА)

Задержка по причине голода в развертывании нэповских процессов в деревне не отразилась столь резко в промышленности.

Но при этом на определение промышленного курса свое воздействие оказывал ряд моментов:

ВО-ПЕРВЫХ, – отсутствие в России на начало 1920-х годов достаточных ресурсов (запасы сырья, финансовые средства, подготовленные кадры...) для широкомасштабного и скорейшего восстановления и развития крупного промышленного производства.

ВО-ВТОРЫХ, – насущная задача не просто количественно поднять промышленность до уровня 1914 года и превзойти этот уровень, но реальная потребность в качественном структурном изменении промышленного сектора страны.

Вспомним, что Россия того периода – страна аграрная, промышленный сектор резко отставал от сектора аграрного в экономике страны, имел значительно меньшую долю. Вспомним, что традиционно (со времен Петра I) в России наблюдалось огосударствление (прямое или опосредованное) промышленного производства с креном отсюда в сторону отраслей тяжелой промышленности (да еще максимально укрупненной) в ущерб промышленности легкой.

Моменты эти сознавались и правильно воспринимались далеко не всеми коммунистическими вождями, но достаточно четко сознавались В.И. Лениным, который акцентировал теперь внимание на первоочередном развитии легкой промышленности и мелкотоварного производства. С этим аспектом увязывал уже и разрешение вопросов с промышленностью тяжелой.

При этом стоит затронуть еще одну проблему, не уяснив которую сложно понять многие процессы и противоречия российской истории в 1920-е годы.

Это проблема – роли государства в экономической жизни страны. А точнее – требования В.И. Ленина (как это ни странно может выглядеть в свете того, что было нами уже рассмотрено) об усилении этой роли.

В современной учебной литературе при этом обычно вспоминают письмо Ленина наркому юстиции Д.И. Курскому от 20 февраля 1922 года "О задачах Наркомюста в условиях новой экономической политики", написанного в связи с разработкой нового Гражданского кодекса РСФСР

В данном письме Владимир Ильич призывал "ограничить, обуздать, контролировать, ловить на месте преступления, карать внушительно всякий капитализм, выходящий за рамки государственного капитализма". Требовал "расширить применение государственного вмешательства в "частноправовые" отношения", "расширить право государства отменять "частные" договора"...

Ознакомьтесь с этим письмом более детально самостоятельно. (См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.44. С.396-400).

Все это воспринимается как яркое доказательство "враждебности Ленина нэпу", как бесспорное подтверждение "стремления Ленина к скорейшему свертыванию новой экономической политики".

Собственно перед нами отражение прежней официальной советской концепции [1]. Изменены при этом только оценочные знаки (с "положительного" на "отрицательный").

Однако данное видение ситуации как-то не стыкуется с тем, что нам уже известно о ленинской концепции нэпа. (См: Гл. 2. § 2; § 3 настоящего пособия).

Отмеченная позиция игнорирует конкретно-исторические условия, конкретные проблемы российского общества начала 1920-х годов, реакцией на которые и являлось собственно ленинское письмо Курскому.

Прежде всего, это два обстоятельства:

Вырисовывающийся в рамках становления нэпа криминальный оттенок развития экономики, выявившееся стремление к незаконному приобретению капиталов, заметный всплеск коррупции в чиновничьей партийно-государственной среде.

См. об этом подр.: Бровкин В.Н. Культура новой элиты, 1921 – 1925 гг.// Вопросы истории. 2004. №8.

Не случайно в письме Курскому Ленин требует "образцовых процессов", но не против нэпа, а против "мерзавцев, злоупотребляющих новой экономической политикой". Требует их "карать беспощадно, вплоть до расстрела, и быстро". Требует "тройной кары коммунистам" за подобные действия...

Из письма В.И.Ленина «О задачах Наркомюста в условиях новой экономической политики» (20 февраля 1922 г.)

«В газетах шум по поводу злоупотреблений нэпа. Этих злоупотреблений бездна.

А где шум по поводу образцовых процессов против мерзавцев, злоупотребляющих новой экономической политикой? Этого шума нет, ибо этих процессов нет».

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.44. С.397)

Необходимость (по крайней мере, с точки зрения В.И. Ленина) придать развитию экономики (в частности промышленности) тенденцию не "элементарного обогащения", не просто стремления к "достижению максимальной прибыли ради прибыли", но социальную ориентацию, направленную в первую очередь на удовлетворение самых насущных нужд трудящейся массы населения.

Момент этот более чем четко был выражен В.И. Лениным в письме в Политбюро ЦК РКП(б), последовавшем 22 февраля 1922 года как прямое следствие письма Курскому и в связи все с тем же вопросом разработки Гражданского кодекса РСФСР.

Из письма В.И.Ленина а Политбюро ЦК РКП(б) «О гражданском кодексе РСФСР» (22 феквраля 1922 г.)

«Главной задачей комиссии признать: полностью обеспечить интересы пролетарского государства с точки зрения возможности контролировать (последующий контроль) все без изъятия частные предприятия и отменять все договоры и частные сделки, противоречащие как букве закона, так и интересам трудящейся рабочей и крестьянской массы. Не рабское подражание буржуазному гражданскому праву, а ряд ограничений его в духе наших законов, без стеснения хозяйственной или торговой работы».

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.44. С.401)

При этом, настаивая на усилении контролирующей роли пролетарского государства в сфере частнопредпринимательской деятельность, Ленин акцентировал также внимание и на задаче избежать "стеснения хозяйственной или торговой работы".

Однако, на данное письмо авторы учебной литературы совершенно не обращают внимания. Не знают о нем? (Но оно помещено в Полном собрании сочинений Ленина сразу же за письмом Курскому (Т.44. С.401). Или же изложенные здесь позиции не укладываются в рамки заранее умозрительно определенной и утверждаемой "ленинской концепции нэпа"? Являющейся, как нам уже ясно, вовсе не концепцией В.И. Ленина, а Н.И. Бухарина.

Но вернемся к практическим процессам нэпа в торгово-промышленной сфере.

[1] См., напр.: История Коммунистической партии Советского Союза: В 6 т. Т.4. Кн.1. М., 1970.С.77-78.

4-4-13

§2.1

МЕЛКАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ТОРГОВЛЯ

В 1921 г. последовал ряд декретов, снимающих военнокоммунистические ограничения и дающих стимул к развитию ремесленного и мелкого производства в кустарной и кооперативной формах, частному предпринимательству и торговле.

В 1925 г. многие отрасли кустарной промышленности превысили довоенный уровень производства, хотя в среднем он составил 75% от довоенного [1].

КООПЕРАТИВНОЕ ПРОИЗВОДСТВО

Вводились налоговые льготы для промысловой кооперации с все более расширяющимся охватом. В аренду кооперативам передается значительная доля ранее национализированных предприятий.

Хотя это и были небольшие производственные единицы, но они играли важную роль в обслуживании местных потребностей.

Из речи В.И.Ленина «О потребительской и промысловой кооперации» (23 апреля 1921 г.)

«Промысловая кооперация поможет развитию мелкой промышленности, которая увеличит количество необходимых для крестьян продуктов, не требующих большей частью ни дальнего подвоза по желдорогам, ни крупных фабричных заведений. Надо всеми мерами поддержать и развить промысловую кооперацию, оказать ей всяческое содействие, это — обязанность партийных и советских работников, ибо это сразу даст облегчение крестьянству и улучшит его положение». (Ленин В.И. Полн. собр. соч т.43 с.250)

Та же промысловая кооперация стала основой для развития многих видов пищевой и легкой промышленности, бытового обслуживания, достигнув в 1925 году в валовой промышленной продукции страны 29,6% [2].

Попутно замечу, что активно стали развиваться и иные формы кооперации (сельскохозяйственная, потребительская и пр.). В 1925 г. насчитывалось более 40 видов кооперативов, объединенных в 15 центров: Хлебоцентр, Пчеловодсоюз, Животноводсоюз, Льноцентр, Центр колхозов и др.

ЧАСТНОПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ

Значительная доля мелких промышленных предприятий (лишь небольшое число их насчитывало 200-300 рабочих) передавалась в аренду не только кооперации, но и частным лицам, чаще всего прежним владельцам. Получает частник и возможность создания новых мелких предприятий (до 20 человек рабочих). Их численность в различных регионах страны быстро возрастала.

Процесс охватывает не только городские центры, но и деревню. Здесь в основном возрождаются промыслы, пришедшие в упадок в годы гражданской войны.

Хотя частные предприятия (как и кооперативные) также носили в основном мелкий, нередко полукустарный и ремесленный характер, но они давали, тем не менее, солидный вклад в экономику Республики.

На долю частного сектора в годы нэпа приходилось от 20 до 25% производимой в стране промышленной продукции [3].

Возрождение и развитие мелкого и кустарно-ремесленного производства несло и существенную социальную нагрузку, обеспечивая трудовую занятость немалой доле трудоспособного населения страны. К 1925 г. здесь было занято около 4 млн. человек, больше, чем в фабрично-заводской промышленности [4].

ВНУТРЕННЯЯ ТОРГОВЛЯ

Основательный импульс получает оптовая и розничная торговля, где проникновение частного предпринимателя оказалось еще более глубоким, нежели в промышленной сфере.

Молниеносно воскресла (буквально вчера закрытая властями) Сухаревка, утратившая свой прежний статус черного рынка и приобретшая вполне легальный характер. Подобные "толкучки" становятся характерной чертой городских ландшафтов России периода нэпа. Развиваются и более цивилизованные формы розничной торговли. Постепенно формируется широкая стационарная сеть магазинов и магазинчиков.

На местах возрождаются ярмарки (вплоть до ярмарок в отдельных деревнях), с достаточно основательным для регионального уровня оборотом капиталов. Восстанавливается и получает развитие в стране и биржевая система.

К 1923 году насчитывалось уже 54 биржи, где свершалось большинство крупных оптовых сделок частника [5].

Как результат наблюдается не только "ренессанс" уныло простаивающей до этого части промышленного производства, стабилизация товарно-продовольственного обеспечения населения. Но и существенно пополняется бюджет государства (и путем арендных выплат и путем налога), что способствовало также финансовой стабилизации.

Момент, получивший отражение даже в песенном фольклоре того периода.

ВНЕШНЯЯ ТОРГОВЛЯ

Наряду с внутренней торговлей налаживается и внешнеторговый оборот Республики, отражая процесс наступающей экономической стабилизации. Причем вывоз продукции очень быстро начинает превалировать над ввозом.

Правда, основной источник экспорта составляла сельскохозяйственная продукция (около 80% общего объема). Но ведь и ее еще буквально вчера хватало лишь для балансирования на голодной черте.

Кроме того, стоит, пожалуй, заметить, что экспорт сельхозпродукции отнюдь не шел в ущерб нарастающему общему благосостоянию населения. Напротив, если вспомним, мы наблюдаем именно тенденцию улучшения питания даже после голодного 1921 года.

Не осталась в стороне от нэповских изменений и крупная промышленность...

[1] См.: Правда. 1925. 23 авг.

[2] См: Социалистическая кооперация: история и современность. М., 1989. С.187.

[3] См.: Шмелев Н., Попов В. На переломе: перестройка экономики в СССР. М., 1989. С.18.

[4] Россия в 20-е годы XX столетия. (Гл.2). http://www.xserver.ru/user/rosru/2.shtml

[5] См.: Сироткин В. Судьба идеи// Диалог. 1990. №2. С.12.

4-4-14

§2.2

НАЧАЛЬНЫЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ КРУПНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ

Политика, направленная на восстановление и развитие крупного промышленного производства приобретает в рамках развертывания нэпа определенные новые черты, связанные с восприятием ситуации В.И. Лениным.

Как отмечалось ранее проблема заключалась не просто в упадке промышленного производства (да еще при характерном для России отставании промышленного сектора от аграрного). Вопрос стоял также и о необходимости серьезной структурной перекройке данного сектора экономики.

Тем самым воедино сплетались задачи количественного и качественного плана, достаточно четко прослеживаемые в работах, записках, речах В.И. Ленина начала 1920-х годов (значительно уже и в несколько иной целевой ориентации они представлены у Н.И. Бухарина).

Восстановление и наращивание промышленного потенциала страны на принципиально новой технологической основе.

В качестве таковой Ленину виделось электричество, отсюда и то первостепенное значение, которое он отводил, как хорошо известно, электрификации России.

Причем стоит отметить, что разрешение задачи технологической перестройки промышленности увязывалось В.И. Лениным с качественным изменением технологической (не просто технической) базы и аграрного сектора производства страны.

Структурная перестройка промышленности России в плане формирования и развития новых промышленных отраслей.

Придание сфере крупной (тяжелой) промышленности более социальной ориентации.

Не только в прямом смысле слова (выпуск товаров народного потребления), но и в большем обеспечении потребностей легкой промышленности и сельскохозяйственного производства.

Достаточно важная роль в осуществлении перечисленных задач отводилась иностранным концессиям...

Для начала вспомним те смехотворные 2,6 кг мяса и рыбы в год, полагавшиеся по продпайку московскому рабочему в 1920 году.

Понятно, что ситуация голода 1921 года еще не способствовала глобальным подвижкам, но уже с осени 1922 г. заметны коренные изменения...

Из письма Л.Б. Красина жене

(17 сентября 1922 г.)

"Москва в 1920-1921 году, когда была на наркомпродовском пайке, требовала в день 18 вагонов хлеба. Сегодня... привоз – 80 вагонов. Вот это четырехкратное увеличение потребления хлеба тоже что-нибудь да значит".

(Красин Л.Б. Письма жене и детям. 1917-1926. http://lib.ru/HISTORY/FELSHTINSKY/Krasin.Pisma.txt).

	1922 г.		1924 г.		1926 г.
	мясо	рыба	мясо	рыба	мясо	рыба
Сельское население: а) потребляющей полосы б) производящей полосы	16,0 11,4	9,1 8,9	30,9 22,8	6,9 7,5	38,9 37,7	8,5 6,0
Семьи рабочих	29,3	12,3	33,3	9,6	54,7	10,0
Семьи служащих	39,5	11,6	44,7	10,2	65,3	10,5
В среднем	24,1	10,5	32,9	8,6	49,2	8,7

А теперь посмотрим на таблицу...

Годовое потребление мяса и рыбы на 1 чел. в СССР по различным категориям населения (в кг)

Подсчитано автором по: Итоги десятилетия Советской власти в цифрах. 1917 – 1927. М., 1927. С.355-356, 361. (Цифры округлены).

4-4-15

§2.2.1

НЕКОТОРЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ О КОНЦЕССИОННОЙ ПОЛИТИКЕ

Как мы помним, В.И. Ленин резко вернулся к необходимости практической реализации концессий уже осенью 1920 года, подразумевая достижение ряда экономических и политических задач.

ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ЦЕЛИ КОНЦЕССИОННОЙ ПОЛИТИКИ СОГЛАСНО ЗАМЫСЛАМ В.И. ЛЕНИНА:

Непосредственное восстановление и дальнейшее развитие иностранным капиталом для начала пусть части промышленности и сырьевого производства на новейших передовых технологиях.

Формирование новых отраслей промышленного производства (слаборазвитых или отсутствующих в России).

Обеспечение поставок оборудования и машин, необходимых для собственного развития отраслей хозяйства страны.

Разрешение частично проблемы повышения уровня жизни рабочих (хотя бы той их части, которая непосредственно будет связана с работой на концессионных предприятиях).

Из доклада В.И.Ленина «О концессиях» на заседании коммунистической фракции ВЦСПС (11 апреля 1921 г.)

Что нам всего важнее в концессиях? Конечно, увеличение количества продуктов. Это само собою понятно. Но и особенно также важно, если ни еще более важно, то, что мы можем добиться немедленно улучшения положения рабочих, занятых в концессионных промыслах.

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.43. С.168)

Поставленная осенью 1920 года В.И. Лениным в качестве одной из задач, требующих скорейшего осуществления, с 1921 году концессионная политика окончательно приобретает в рамках нэпа практический характер и свое развитие...

В данной сфере предложение явно начало превышать спрос. Что позволяло достаточно жестко и требовательно подходить к вопросу, тщательно выбирать партнеров, исходя из наиболее обоснованных финансово-экономических расчетов. В итоге, к 1927 году на основе более чем 1.600 предложений на концессии, поступивших от зарубежного капитала, было заключено 172 договора [1].

Из соотношения этих цифр в литературе нередко делается вывод, что концессии не сыграли сколь-нибудь серьезной роли в деле развития советской экономики в годы нэпа. Отмечается, что продукция концессионных предприятий составляла в валовом национальном продукте менее 1% (0,6% в 1928 году) [2].

Но разве дело в этом?

Численное соотношение поступивших и принятых предложений не ответит на этот вопрос.

Менее 1% в валовом национальном продукте тоже еще не показатель. Россия того периода страна аграрная и львиную долю валового национального продукта составляла не промышленная, а продукция сельского хозяйства.

В промышленном секторе страны рост товарной массы в денежном выражении составил за счет концессионных и заемных средств порядка 21,7% [3].

Важнее иное...

Концессионный поток в основном направлялся в те сферы производства, которые исторически отсутствовали в России или имели слаборазвитый уровень. И концессии обеспечили (хотя бы частично) их формирование на более высокой качественной основе (та же золотодобыча приобрела не кустарный, а промышленный характер). Причем коснулось это не только машиностроительных и добывающих отраслей, но и отраслей социального потребления.

Примером может служить появление в России карандашного производства благодаря концессионной деятельности американского предпринимателя Арманда Хаммера. До того карандаши являлись предметом импорта и крайне дефицитным товаром. Теперь же Россия не только полностью обеспечила свои внутренние потребности, но и превратилась в одного из крупнейших их экспортеров [4].

По совокупным оценкам 1928 г. новые производственные мощности превышали 385 млн. руб. [5]

КОНЦЕССИОННАЯ ПОЛИТИКА ПРЕСЛЕДОВАЛА ТАКЖЕ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ ЦЕЛИ.

Концессии, создание смешанных обществ, все это было призвано обеспечивать определенную стабилизацию внешнеполитического положения Советской Республики во враждебном окружении, снимать до определенной степени остроту внешнеполитических отношений.

Характерным примером здесь может служить достижение нормализации отношений с Японией и заключение в 1925 г. вполне взаимовыгодного договора, важнейшей составной частью которого и одним из решающих условий достижения явились пункты о передаче Японии права угольных и нефтяных концессий на Северном Сахалине [6].

И надо заметить, что подобному ракурсу концессионной политики сам Ленин придавал, пожалуй, превалирующее значение, хотя открыто этот момент особо и не афишировал, учитывая весьма распространенный в партийной среде настрой на мировую революцию.

Попутно любопытно будет отметить, что Республика не только давала, но и сама приобретала внешние концессии...

Примером может служить лесная концессия в Персии. Или же приобретение Северолесом угольных копей у англо-норвежского промышленного общества на Шпицбергене [7].

Без изменений не осталась и крупная промышленность государственного сектора...

[1] См.: Данилов В.П., Дмитриенко В.П., Лельчук В.С. Нэп и его судьба// Историки спорят. 13 бесед. М., 1988. С.145.

[2] См: Хоскинг Д. История Советского Союза. 1917 – 1991 гг./ Пер. с англ. М., 1994. С.142.

[3] См.: Куликов А. Концессии 20-х годов// Международная жизнь. 1989. №3. С.95.

[4] См.: Хаммер А. Мой век – двадцатый. Пути и встречи/ Пер. с англ. М., 1988. С.102-111.

[5] См.: Куликов А. Указ. соч. С.95.

[6] См.: Фудзимото В. Дорога к признанию. Установление японо-советских дипломатических отношений в 1925 году// Родина. 2005. №10. С.26.

[7] См. об этом подр.: Либерман С.И. Построение России Ленина. (Гл.13). http://www.pseudology.org/Liberman/lbr-93.html

4-4-16

§2.2.2

ОСОБЕННОСТИ НЭПа В КРУПНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ

Рассмотрение начальных шагов нэпа в сфере крупной промышленности, понимание особенностей данного процесса и последующих уже на стадии сворачивания новой экономической политики тенденций требует затронуть проблему денационализации.

Бесспорно, процесс денационализации коснулся крупной промышленности (да и то в плане концессий) значительно слабее, нежели он затронул промышленность мелкую и среднюю.

Причина?

Конечно, ее можно искать исключительно в идейных соображениях. Искать, в имеющихся в коммунистическом руководстве представлениях о социализме. Но из того, что нам уже известно, совершенно понятно, что, поставив вопрос исключительно в данном ключе, мы основательно исказим реальность.

Вне сомнения идейный момент в ограничении проникновения нэпа (частного предпринимательства) в сферу крупного промышленного производства, являющегося государственной собственностью, присутствовал.

Достаточно в этой связи вспомнить известную уже нам концепцию нэпа по Бухарину. Достаточно обратиться и к периоду уже свертывания нэпа (с 1923 г.), взглянуть на проводимую под влиянием группы Бухарина-Сталина там политику, на бухаринско-сталинскую мотивацию практических шагов.

Но ведь имелась тогда в высшем коммунистическом руководстве и иная ориентация (например, программа Троцкого, определяющая перспективы для этого сектора промышленности именно в сторону денационализации, как нам еще предстоит убедиться). Да и становление новой экономической политики проходило, как мы понимаем, пока под преимущественным влиянием авторитета Ленина, имеющего совершенно иную (не бухаринскую) концепцию нэпа.

А здесь срабатывали в большей степени несколько иные мотивы. Не отождествление государственной собственности с общественной, не вопрос о социализме в первую очередь (это было характерно для того же Бухарина, но не для Ленина), но определенные реалии российской экономической действительности.

А именно:

отсутствие в России (особенно после годов политики "военного коммунизма") достаточных частных капиталов, способных взять в свои руки развитие сверхгигантов промышленного производства;

значительная часть крупных предприятий России и до 1917 года имела государственный характер и монопольное положение на рынке [1].

Подумайте, какие это могло иметь экономические последствия, в случае осуществления их денационализации?

С учетом данных обстоятельств Ленин видел несколько иной вариант развития крупной государственной промышленности.

Предполагал закрытие малоэффективных и убыточных предприятий (если их, конечно, не удастся сдать в концессионную аренду) и перераспределение их ресурсов в более перспективные заводы и фабрики, при определенной прорыночной перестройке организации и функционирования (хотя и сохраняя их в собственности государства) последних [2].

В подготовленном 4 июля 1921 г. проекте по преобразованию государственного хозяйства Ленин намечал:

"Закрыть от 1/2 до 4/5 теперешних" предприятий.

"Остальные пустить в 2 смены. Только те, коим хватит топлива и хлеба..."

"Все остальные – в аренду или кому угодно отдать, или закрыть, или "бросить", забыть до прочного улучшения..." [3]

Упразднялись прежние главки.

Взамен создавались тресты – объединения однородных или взаимосвязанных между собой предприятий, которые получили весомую хозяйственную и финансовую независимость, вплоть до права выпуска долгосрочных облигационных займов. Характерно, что участниками (пайщиками, акционерами) государственных трестов могли становиться отдельные граждане, вкладывая в них свои средства или предоставляя в их распоряжение свои открытия, изобретения, рационализаторские предложения.

Первый трест "Льноуправление" был создан по инициативе известного российского специалиста льняного дела барона Нольде, поддержанной В.И. Лениным, в июле 1921 года. Он объединил 17 фабрик Костромского и Муромского районов с числом рабочих свыше 20 тыс. человек.

В середине 1923 г. в промышленности насчитывалось 478 трестов: 133 центральных и 345 местных.

(См.: Перламутров В. Хозрасчет прошлый и будущий// Знание – сила. 1987. №1. С.67).

О том, как осуществлялся процесс трестирования, весьма наглядные представления дают нам воспоминания С.И. Либермана о создании треста "Северолес".

Из воспоминаний С.И. Либермана

"Моя программа сводилась к следующему.

Во-первых, следует упразднить старую систему "главка" для лесной промышленности, придуманную Лариным и приведшую к бесконтрольности и безответственности эпохи военного коммунизма, заменив главк "трестом" по германскому или американскому образцу, с точным финансовым учетом и со строгим контролем работы.

Во-вторых, надо сосредоточить руководство предприятиями лесной индустрии в руках правления, наделенного широкими полномочиями; правление должно быть назначено правительством.

В-третьих, правление должно иметь право, вопреки местническим тенденциям, переводить машины и рабочих с одного завода на другой в границах каждого хозяйственного района.

В-четвертых, тресту надлежит работать согласно твердо установленному бюджету и финансовому плану производства – в отличие от финансового хаоса предыдущих лет.

В-пятых, Государственный Банк, который в это время только создавался, должен предоставить тресту, сверх основного капитала в червонцах, заем в золоте, в размере одного миллиона рублей; заем будет покрываться потом поступлениями от продажи за границей продуктов лесной промышленности. Это даст тресту возможность закупить за границей дополнительное количество продовольствия и снабжать им рабочих и крестьян севера, где расположены большие лесные массивы.

К этому я прибавил одно условие, которое по тем временам было очень смелым, тем более, что – как это было ясно по ходу дела – фактическим руководителем этого треста предполагалось назначить меня. Я потребовал, чтобы план операций был утвержден на один год и чтоб в течение этого года ни местные, ни центральные власти не имели права вмешиваться в нашу работу.

Я заявил, что готов взять на себя ответственность на годичный срок, хотя и понимал, чем это пахло в тогдашних условиях. Затем я посоветовал ввести в правление ряд прежних лесопромышленников, которые, с одной стороны, знали дело, а, с другой, могли своими именами импонировать заграничным покупателям и служить гарантией выполнения сделок.

Предвидя, какое отчаянное сопротивление мой проект встретит у провинциальных деятелей, я заранее предложил одну часть лесной индустрии предоставить в распоряжение местных совнархозов для нужд внутреннего рынка, с условием, чтоб ни они в наши операции, ни мы в их не вмешивались.

Но окончательное решение по этому вопросу было принято лишь после того, как Ленин вызвал меня для подробного обсуждения всего моего проекта. В разговоре с Лениным я сослался прежде всего на принципы его новой экономической политики и на методы их применения в промышленности. Я указал на особые условия лесного хозяйства, и в первую очередь тех районов, где приходилось работать; на значение экспорта; на систему снабжения рабочих и пр.

– А правление из кого будет состоять? – спросил Ленин.

Я предложил включить в правление ряд независимых от власти и известных за границей лиц и назвал Поцелуева (бывшего председателя крупного лесопромышленного общества "Громов и Ко"), Плюснина (крупного лесопромышленника Архангельского района), фон-Мекка (бывшего председателя Казанской железной дороги), Зайцева (редактора лесного журнала), Названова (которого Ленин знал со школьной скамьи, а Пятаков по текущей работе) и др.

Многие из них работали в это время в качестве лесных специалистов в разных советских учреждениях, но в прошлом принадлежали к той крупной буржуазии, которая была теперь деклассирована.

– Если вы, – заметил я, – прибавите к ним трех видных коммунистов и представителей союза деревообделочников, то мы тем самым создадим правление, которое будет авторитетно и для России, и для Европы. А если вы мне доверите дальнейшую работу на год и дадите мне "карт бланш", я надеюсь оправдать ваше доверие.

В заключение Ленин предложил мне составить проект треста, выработав соответствующий устав, и подать с объяснительной запиской".

(Либерман С.И. Построение России Ленина. (Гл. 9). http://www.pseudology.org/Liberman/lbr-9.html).

Трестирование сопровождалось ликвидацией (если не удавалось сдать в аренду) нерентабельных производственных единиц.

Еще летом 1920 г. техническая комиссия проинспектировала угольные шахты Донецкого бассейна. Было выявлено 959 действующих шахт, работавших без применения машинной техники. К 1 июля 1921 г. число работавших шахт было сокращено здесь до 687. В сентябре 1921 г. на Дон была направлена еще одна комиссия. В результате ее работы только 288 шахт остались под управлением государства (267 из них – действующие), которые были объединены в трест Донуголь. Остальные 400 были сданы в аренду или закрыты.

Из 1 тысячи предприятий кожевенной промышленности, ранее находившихся под управлением Главкожа, 124 предприятия были объединены в группу кожевенных "трестов", а остальные также сданы в аренду или закрыты.

(См.: Карр Э. История Советской России/ Пер. с англ. Кн.1: Т.1, 2. М., 1990. С.639-640).

ВСНХ утратил право вмешиваться в текущую деятельность предприятий и трестов, превратился в координационный центр.

Входящие в тресты предприятия снимались с государственного фондированного снабжения сырьем и материалами и переходили к закупкам на рынке. Деятельность трестов строилась на хозрасчетных основах. После обязательных фиксированных взносов в госбюджет они сами распоряжались доходами от продажи продукции, сами отвечали за результаты своей хозяйственной деятельности.

Изменения дали определенные позитивные сдвиги. В частности выросла производительность труда.

Уже к концу 1922 года производительность труда на фабриках, например, Симбирского суконного треста увеличилась на 100%, Пензенского – на 130%.

(См.: Уразова С.А. Нэп и развитие легкой и перерабатывающей промышленности 1921 – 1928 гг. (На материалах политических и общественных организаций Среднего Поволжья): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Самара, 1993. С.12).Способствовало этому и восстановление его денежной оплаты, введение тарифов зарплаты, исключающих уравниловку, снятие ограничений на заработки при росте выработки. Были ликвидированы трудовые армии, отменена обязательная трудовая повинность и основные ограничения на перемену работы.

Осуществляемые преобразования были немыслимы без пересмотра финансовых вопросов...

[1] См. об этом подр.: Лапина С.Н., Лелюхина Н.Д. Советская экономика на завершающем этапе нэпа: тенденции и перспективы развития// НЭП: Завершающая стадия: Соотношение политики и экономики: Сб. ст. М., 1998. (http://www.auditorium.ru/books/775/gl1.pdf).

[2] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.43. С.258.

[3] Там же. Т.44. С.63-65.

Можно диаметрально различно относиться к личности В.И. Ленина. Дело частное...

Но что совершенно не соответствует реалиям, это стремление представить Ленина элементарным "коммунистическим догматиком", "фанатиком идеи". Теория у него постоянно исходила из реальностей жизни, а не реальности жизни догматично подчинялись теории.

Мы наблюдали уже это на приведенном выше фактическом материале.

Момент этот постоянно признавали и современники Ленина из лагеря его ожесточенных идейных и политических противников...

Из записи размышлений активного участника и одного из ведущих идеологов белого движения В.В. Шульгина

"Ленин был добрее других. Поэтому он декретировал НЭП, чтобы спасти живых людей, вопреки мертвящим теориям".

(Монархист или могильщик самодержавия? Неизвестный В.В. Шульгин: Документы и материалы. М., 2001. http://www.auditorium.ru/books/474/shylgin_p6.htm).

Можно было бы привести еще массу подобных признаний и других известных противников большевизма.

4-4-17

§3

ПОДВИЖКИ В ФИНАНСОВОЙ СИСТЕМЕ

Из ситуации гражданской войны в новую экономическую политику страна входила по существу с рухнувшей финансовой структурой, с формально присутствующим в обороте, но реально отсутствующим рублем. Вместо прежних копеек дореволюционных времен, цены на те же товары теперь исчислялись шестизначными и семизначными цифрами (и не копеек, а рублей).

Совершенно понятно, что намеченные и начавшиеся проводиться изменения в экономической сфере были немыслимы без стабилизации денежной системы, без основательной денежной реформы.

Меры в данном направлении начинают наблюдаться уже с лета 1921 году.

Отменяются ограничения на суммы, которые могли храниться у частных лиц или организаций. Вклады в сберегательных кассах Наркомфина и в кооперативах не подлежали конфискации и должны были выплачиваться держателям по их требованию. Вклады получили статус конфиденциальной информации, которая могла выдаваться лишь самих вкладчиков, или юридическим органам. Восстанавливается понятие государственного бюджета с учетом двух основных показателей: расход и доход, с ориентацией на последний.

С июля 1921 года впервые в послеоктябрьской истории России стали снижаться темпы роста цен. Сокращаться темпы выброса в оборот денежной массы в результате наращивания работы печатного станка. В ноябре был поставлен вопрос о выпуске новой валюты...

Это были первые шаги, которые объективно вели в сторону глобальной денежной реформы.

Последняя и была проведена под руководством Г.Я. Сокольникова, назначенного в 1922 году на пост наркома финансов, вместо отправленного полпредом в Германию активного участника "левых" оппозиций Н.Н. Крестинского.

Подробности разработки и проведения денежной реформы см.: Голанд Ю. Финансовая стабилизация и выход из кризиса. Уроки советского червонца// Коммунист. 1991. №3, 4.

К разработке и осуществлению реформы были привлечены крупнейшие дореволюционные специалисты России.

Значительную роль, в частности, сыграл здесь Н.Н. Кутлер, ближайший сподвижник С.Ю. Витте, член кадетской партии, назначенный теперь в правление Госбанка.

В основе реформы лежала идея параллельных денег. Сохраняли свое хождение старые советские дензнаки. Одновременно выходил в обращение твердый золотой червонец.

1 червонец равнялся 10 дореволюционным золотым рублям (7,74 г чистого золота) и 60 тыс. советским дензнакам.

Советские дензнаки быстро вытеснялись из употребления. В 1924 году их вообще перестали печатать и изъяли из обращения. Были выпущены новые казначейские билеты – рубли (10 рублей = 1 червонцу). Бюджет был сбалансирован. Последовало запрещение использования эмиссии для покрытия расходов государства...

Страна получила вполне устойчивую национальную валюту, имевшую нарастающую котировку по отношению к иностранной валюте. Уже к январю 1923 г. на толкучках червонец шел за 4,36 доллара или 0,47 фунта стерлингов, а к январю 1924 г. потяжелел до 4,54 доллара или 1,07 фунта [1].

Возрождается и получает развитие кредитная система. В 1921 году был воссоздан Госбанк, начавший кредитование промышленности и торговли на коммерческих основах. Появляется целый ряд специализированных банков, кредитные общества, сберегательные кассы. И тенденция нарастала в сторону их развития, при сокращении доли Государственного банка.

[1] См.: Максимовская М. Красные купцы на "заминированном" рынке// Родина. 1990. №2. С.69.

4-4-18

§4

НЭП: ТЕНДЕНЦИИ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ И ДУХОВНОЙ ЖИЗНИ

Хорошо известна утвердившаяся в литературе концепция неадекватности экономической и политической демократизации общества.

Не отрицаются определенные демократические подвижки, но подчеркивается их крайне ограниченный характер, противоречивость политических и духовных процессов, быстро выросшая тенденция похолодания. Объяснение ищется исключительно в большевистской идеологической концепции, что, как мы не раз уже наблюдали, стало традицией, признаком хорошего тона.

Однако, если вдуматься глубже, ситуация перестает выглядеть столь просто.

Идейные моменты оказываются (у того же Ленина) слишком плотно сплетенными с реалиями конкретно-исторической обстановки наличествующей в стране в период становления нэпа.

Попробуем разобраться, напомнив для начала те самые "определенные демократические подвижки".

§4.1

РОСТКИ ДЕМОКРАТИЗАЦИИ... ПОЛИТИКО-ГОСУДАРСТВЕННАЯ СФЕРА

Либерализация экономики (а точнее качественное изменение экономической системы) не могло не оказать давление на политико-правовую систему. Аспект этот В.И.Ленин четко подчеркнул в декабре 1921 года на IX Всероссийском съезде Советов, указав, что новая экономическая политика требует большей революционной законности.

Идея "революционной целесообразности" начинает сменяться именно идеей "революционной законности".

В начальные годы нэпа был принят целый пакет законодательных актов (Гражданский, Трудовой, Земельный кодексы и пр.), дающих правовое обеспечение формирующимся нэповским хозяйственным механизмам. Принимаются Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы. Осуществляется реформа ВЧК, которая была преобразована в Государственное политическое управление (ГПУ) при НКВД и лишена судебных функций.

Причем любопытно заметить, что вопрос о реформе ВЧК начал ставиться еще в феврале 1919 года. (Подр. о реформе ВЧК см.: Поляков А.В. Разработка реформы ВЧК (1921 – 1922 гг.)// Новый исторический вестник. 2002. №2. http://www.nivestnik.ru).

Проводится реорганизация милиции, судебная реформа, возрождается прокуратура и институт адвокатуры.

При этом резко негативную реакцию В.И. Ленина вызвала выявившаяся тенденция к вмешательству партийных комитетов в деятельность судебно-следственных органов. Вопрос этот был вынесен на специальное заседание Политбюро ЦК РКП(б), где Ленин добился отмены решений, дающих возможности использования положения господствующей партии для ослабления ответственности коммунистов за совершенные ими проступки, подлежащие ведению судов.

Отмеченные шаги вне сомнения расширяли гарантии прав граждан, обеспечивали условия для демократизации жизни общества, придавали ему значительно более правовой характер.

Важным моментом видится и попытка оживления деятельности Советов как органов государственной власти и общественного самоуправления.

Под давлением В.И. Ленина XI съезд РКП(б) принял решение о повышении роли ВЦИК (увеличение продолжительности сессий, превращение их из парадных в деловые, усиление контроля за деятельностью правительства и ведомств) и о разделении функций партийных и советских органов.

В среде части коммунистических лидеров начинает выкристаллизовываться понимание необходимости дальнейшего продвижения политической демократии в смысле ухода от абсолютизации пролетарского акцента.

Стали выдвигаться предложения о создании "Крестьянского советского союза" (Н. Осинский); о допущении во ВЦИК "десятка, другого, а может быть и трех десятков бородатых мужиков", представлявших бы мелкую буржуазию деревни (Т. Сапронов); об отмене ограничений политических прав (в том числе избирательных) по классовому признаку (Г. Чичерин) и т.п.

Сам Ленин, по свидетельству С.И. Либермана на рубеже 1920 – 1921 годов активно поддерживал идею привлечения на крупные хозяйственные посты меньшевистских деятелей [1]. Более того, Ленин проявил даже определенную склонность к созданию многопартийной системы власти.

Имеются сведения, что в начале 1921 г. по поручению Ленина велись переговоры с меньшевиками о вхождении их в состав правительства [2].

РОСТКИ ДЕМОКРАТИЗАЦИИ В СФЕРЕ ИДЕЙНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ И КУЛЬТУРНОЙ

Были установлены правила регистрации общественных организаций, изменены цензурные правила. Сама цензура из ведения ВЧК-ГПУ была передана в специальный орган – Главлит. Причем возрождение общественной жизни наблюдается еще с осени 1920 года.

Известный экономист Б.Д. Бруцкус, позднее высланный из страны, вспоминал, что "к концу 1920 года, когда победа на фронтах стала явно клониться в сторону революции, ... гнет большевистского режима стал чуть-чуть слабеть. Интеллигенция стала вылезать из своих берлог, она получила возможность кое-где собираться и говорить, хотя бы промеж себя" [3]. Вспоминал, что выступил в конце августа 1920 года на собрании петроградских ученых с докладом "Проблемы народного хозяйства при социалистическом строе", где дал теоретическую критику "системы научного социализма". Ему неоднократно пришлось повторить свой доклад (шесть раз в Петрограде и один раз в Москве). Причем на этих докладах "присутствовали и коммунисты".

Начали появляться общественные организации интеллигенции. Стали выходить разнообразные периодические издания (журналы "Экономист", "Право и жизнь", "Новая Россия" и др.), вокруг которых группировалась старая профессура и дореволюционная интеллигенция. В ноябре 1921 года была разрешена и стала быстро возрождаться деятельность частных издательств.

Правда, рукописи должны были проходить цензуру, но первоначально запрещалась лишь незначительная их часть.

Например, московские частные издательства с середины ноября 1921 г. до конца мая 1922 г. представили к цензуре 813 рукописей книг. Не получили разрешение на издание только 31 (3,8%). (См.: Голанд Ю. Политика и экономика. (Очерки общественной борьбы 20-х годов)// Знамя. 1990. №3. С.125).

При этом печатались весьма острые вещи, нередко антисоциалистического содержания.

Отмеченные факты заставляют усомниться в достаточно распространенном и глубоко укоренившемся в сознании убеждении об отсутствии тенденций политической и духовной демократизации жизни общества в рамках рождающейся нэповской системы.

Демократические тенденции имели место. Иное дело, что они оказались не только не вполне последовательными, но и весьма краткосрочными. На смену наметившемуся потеплению быстро приходит похолодание политического климата...

Последовали аресты меньшевистских и эсеровских деятелей. В 1922 г. начался крупный политический процесс по делу партии социалистов-революционеров. Получила распространение практика высылки идеологических противников из страны. Жесткий удар был нанесен по церкви. Все это хорошо известно и отмечается в литературе.

Окончательно оформляется и однопартийная политическая система.

Но почему?..

[1] Либерман С.И. Построение России Ленина. (Гл.7) http://www.pseudology.org/Liberman/lbr-7.html

[2] См.: Симонов Н.С. Демократическая альтернатива тоталитарному нэпу// История СССР. 1992. №1. С.54.

[3] Бруцкус Б.Д. Социалистическое хозяйство. Теоретические мысли по поводу русского опыта// Новый мир. 1990. №8. С.174.

4-4-19

§4.2

ПРИЧИНЫ ПОХОЛОДАНИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО КЛИМАТА (НЕ ВПОЛНЕ ТРАДИЦИОННЫЕ РАССУЖДЕНИЯ АВТОРА)

Констатируя заморозки в политической и духовной сфере, авторы учебной литературы данной констатацией обычно и ограничиваются, тут же выходя на оценку (понятно негативную) складывающейся ситуации. Причины же явления остаются чаще всего за пределами внимания, либо сводятся к идейному мировоззрению большевиков и лично В.И. Ленина.

Однако куда более важным видится не оценить ситуацию, а разобраться с ее причинами...

При этом стоит обратить внимание на один крайне любопытный момент, который чаще всего упускается из виду (он обычно проходит в общем ряду фактов, доказывающих процессы свертывания демократических норм).

Одновременно с началом практического широкомасштабного воплощения нэпа в хозяйственной системе, одновременно с некоторой идейной и политической оттепелью в обществе мы наблюдаем резкое свертывание демократии внутри самой Коммунистической партии.

Отнюдь не на параллели, а именно еще до развертывания масштабного наступления на церковь, на интеллигенцию, на эсеров и меньшевиков.

Внутрипартийная демократия, внутрипартийная свобода слова и действия оказывается скованной принятой по инициативе В.И. Ленина на X съезде РКП(б) резолюцией "О единстве партии".

Ситуация выглядит тем более странно, что в отношении внутренней жизни РКП(б) до подобного дело не доходило даже в самые острые периоды гражданской войны, когда продолжали существовать оппозиционные группы, велись открытые дискуссии.

Где ответ, где объяснение этому парадоксу?

Искать следует, по всей видимости, в самой новой экономической политике, точнее, в отношении к ней различных политических и социальных сил.

Идеологи эмиграции при всех нюансах обнаружили определенное единство взглядов на нэп как на "перерождение" большевистской диктатуры, как на эволюцию в сторону капитализма, долженствующую объективно развиться и в политической сфере.

Н.В. Устрялов, П.Н. Милюков, В.М. Чернов, Ф.И. Дан и другие сошлись в оценке, утверждая, что переход на рельсы капитализма ставит вопрос и о ликвидации пролетарской диктатуры в лице Коммунистической партии, о сущностном перерождении власти.

Те же позиции заняли и соответствующие политические силы внутри страны. Как писал один из эсеровских лидеров Н. Святицкий, "не может крестьянскую политику осуществлять чисто пролетарская партия" [1].

Напомню, что и Ленин был согласен, что созданная в годы "военного коммунизма" политическая надстройка неправильна, что у нас получился бюрократизм. Считал, что сформировавшийся государственный аппарат следует уничтожить целиком, как он был уничтожен в Октябре 1917 года, и передать власть Советам [2]. Но при этом он был категорически против изменения классового содержания власти, против допущения в ее состав буржуазных элементов.

По свидетельству В.М. Молотова, когда Г.В. Чичерин высказал предложение о возможности внесения "в нашу конституцию маленького изменения" (допустить в Советы нэпманов, священников и т.п.), "Ленин подчеркнул слова "можно было" и написал: "Сумасшествие!" [3]

Иными словами, в плане политических подходов В.И. Ленин оставался в пределах той концепции, что была сформулирована им в 1917 году.

Вспомните эту концепцию. (См: Калягин А.В. Гражданская война в России. 1917 – 1920: Учеб. пособие. (Электронная версия). 2005. (Гл.2. §1 (1.4; 1.4.1). (http://media.ssu.samara.ru/materials/civil_war/Start_Page.htm).

Хотя, если принять во внимание известный уже нам факт переговоров с меньшевиками о вхождении в правительство, Ленин, пожалуй, был готов отступить к идее "однородного социалистического правительства". Но категорически без участия "буржуазных элементов"!

По ходу замечу, что такой подход не распространялся у Ленина на сферу экономики. Напротив, привлечение сюда опыта и знаний непролетарских специалистов (в том числе и принадлежащих к иным партиям) виделось ему крайне важным и необходимым, что нашло отражение в решениях X Всероссийской конференции РКП(б) [4].

Во имя разрешения экономических проблем В.И. Ленин готов был идти даже на радикальную замену коммунистов на хозяйственных постах. И эту свою позицию он выразил весьма четко и недвусмысленно: "Ответственные коммунисты из передовых рядов назад! Простой приказчик – вперед!" [5].

Но что признавалось необходимым в интересах экономического развития, категорически отвергалось для сферы политической. Здесь Ленин занимал бескомпромиссные позиции.

Причем в отношении эсеро-меньшевистских взглядов он открыто подтвердил на XI съезде РКП(б) готовность не останавливаться на чисто идейной полемике, но о возможности жестких репрессивных воздействий... [6]

Однако можно, пожалуй, предположить, что вряд ли эсеро-меньшевистская пропаганда беспокоила В.И. Ленина сама по себе. (Еще в 1920 – начале 1921 года – да! Но вряд ли теперь, когда нэп превратилась в официальную партийную политику).

В значительной степени эта пропаганда даже работала на ленинскую концепцию развития нэпа, поддерживала ее многие экономические (ясно не политические) составляющие.

Вспомните хотя бы программу антоновского "Союза трудового крестьянства", находящегося под влиянием эсеров.

И в этом плане эсеро-меньшевистские деятели были в определенном плане куда ближе нынешнему настрою Ленина, нежели многие "стопроцентные коммунисты".

Что же касается политических моментов, то идея буржуазной демократии не имел в стране прочной социальной базы, была чужда умонастроениям подавляющей части населения (что, как мы наблюдали, отразилось даже в социально-политическом проявлении кризиса "военного коммунизма"). Тем более теперь, с переводом стрелки на нэп...

Проводя мысли о необходимости ухода с пути "пролетарской диктатуры", умеренная социалистическая демократия скорее не укрепляла, но в большей степени подрывала свои позиции в обществе, еще больше утрачивала свою роль и возможность оказывать на него определяющее влияние.

И хотя в своих публичных речах и работах Ленин вроде бы акцентировал внимание именно на "эсеро-меньшевистской угрозе", называл эсеров и меньшевиков "самыми злейшими врагами", можно предположить, что в реальности его больше беспокоила не фасадная, но оборотная сторона этой "угрозы"...

Правильно осмыслить ситуацию возможно, только если учесть отношение к новой экономической политике внутри самой Коммунистической партии. Прежде всего, именно в партийной массе (от верха до низа).

Частично, мы уже выходили на этот момент в связи с превращением нэпа в официальный курс. Мы видели мощную левокоммунистическую линию в среде РКП(б). Мы наблюдали непонимание необходимости нэпа даже в высшем партийном руководстве, когда В.И. Ленин пошел на ультиматум отставки.

С официальным принятием курса на нэп радикального перелома в настроениях не произошло. Максимум для многих – это согласие, но в совершенно ином (не ленинском) концептуальном видении нэпа, что подробно было рассмотрено на примере Н.И. Бухарина. (См.: Гл.2. §1 наст. учеб. пособия).

Острая полемика по вопросам нэпа в партийной среде активно продолжалась, выражая кардинально противоположные подходы в понимании ее сущности и значения. Не случайно В.И. Ленин, как мы наблюдали, постоянно требовал "прекратить рассуждать о нэпе" и заняться, наконец, ее серьезным практическим воплощением.

Сохранилось и проявляло себя и откровенное неприятие новой экономической политики.

Частично здесь срабатывал бюрократически-карьеристский момент.

Из воспоминаний А.М.Терне

«… Многие и записываются в партию, имея в виду занять затем какую-нибудь руководящую должность, чтобы красть во всю и строить на коммунизме своё личное обогащение»

Терне А.М. В царстве Ленина (Очерки современной жизни в РСФСР) М., 1991. С. 39)»

В.И. Ленин настаивал: "Для служащих – сокращение свирепое" [7]. И многие работники сформировавшихся ранее бюрократических партийных, государственных, хозяйственных структур не могли не обеспокоиться той угрозой, что изменяющаяся экономическая система несла их благополучному теплому существованию, их привилегированным возможностям. Вплоть до прямой утраты ими своих постов и связанных с ними привилегиями. Тем более что ленинское требование не оставалось совершенно пустой фразой...

К примеру, в результате перестройки системы управления государственной промышленностью, когда вместо полусотни прежних отраслевых главков и центров ВСНХ было организовано 16 управлений, число служащих сократилось с 300 тыс. до 91 тыс. [8]

В целом за период с 1921 по январь 1923 гг. по всем отраслям экономики Центральной штатной комиссией было сокращено более 2,5 млн. человек [9].

Но, пожалуй, еще большее число (а это уже было значительно страшнее) исходили из искренних чувств, видя в нэпе именно подрыв подлинных принципов и идеалов коммунизма.

Из воспоминаний С.И.Либермана

«Конечно, этот переход на рельсы был делом нелегким и встречал сопротивление и в центре и в провинции. Ряд коммунистов, привыкших к непримиримости первых лет военного коммунизма и проведших немало времени в армии, никак не хотели примириться с этим «спуском на тормозах» и ощущали НЭП чуть ли не как измену революции.

Они постоянно ставили палки в колеса».

«Либерман С.И. Построение России Ленина. (Гл.9) http://www.pseudology.org/Bank/Lenin_NEP.htm[44]»

Замечание "меньшевика Либермана" отнюдь не пустая фраза. В его воспоминаниях встречается немало конкретных фактов, подтверждающих данное замечание...

Приведу два более чем показательных и характерных эпизода.

Первый связан с заключением в Лондоне ряда договоров с английскими предпринимателями.

Из воспоминаний С.И. Либермана

"В Лондоне мне удалось создать первые три смешанных акционерных общества, в которых советское правительство имело 50% акций, и столько же имели английские лесные фирмы. Это была первая ласточка, так называемой, концессионной политики Советской России. Договора были подписаны наркомом Красиным, который был в Лондоне, хотя в тот момент еще не имелось официального одобрения Политбюро. По-видимому, Красин имел указания от Ленина по этому вопросу...

По возвращении в Москву я немедленно явился к Ленину в роли победителя с тремя договорами. Но Красин предварительно посоветовал мне не делать перевода этих контрактов на русский язык, заметив:

– Владимир Ильич читает хорошо по-английски. Вы можете избежать ряда неприятных вопросов о рабочем контроле, внутреннем устройстве предприятий и т. д., к которым другие члены Политбюро будут придираться.

Ленин отнесся к сделке очень одобрительно и предложил мне составить краткое изложение этих контрактов. Я спросил его, нужно ли дать это изложение по-русски.

– Оставьте по-английски, – сказал он, – я на заседании Политбюро буду переводить, и будет меньше дискуссий и задержек.

На следующий день секретарша Ленина, Фотиева, известила меня, что Политбюро одобрило контракты".

"Я был очень удивлен, что Ленин маневрировал в отношении своих ближайших сотрудников по Политбюро, тогда как нам казалось, что слово Ленина – закон для всех. Своими мыслями об этом я поделился с одним из наиболее близких сотрудников Ленина, Шотманом, когда он, в качестве секретаря президиума ВСНХ, приехал в Лондон.

... Шотман многозначительно улыбнулся и сказал:

– Вы не знаете Ильича. Он все учитывает. В Политбюро боятся, как бы Красин ни провел контрабандно противокоммунистическую "ересь" в этих соглашениях с капиталистами – тем более, что меньшевик Либерман все это состряпал... Оттого, вероятно, он и не счел нужным переводить тексты на русский язык..."

(Либерман С.И. Построение России Ленина. (Гл.12). http://www.pseudology.org/Liberman/lbr-92.html).

Не составляет, собственно говоря, труда сообразить, какой перевод при этом делал Ленин...

Второй эпизод – это судьба концессии по возрождению и развитию пароходства на Волге и Каме.

Из воспоминаний С.И. Либермана

"Концессия эта вызвала много толков. Ленин пытался ею козырнуть перед капиталистами, но профсоюз водного транспорта, знаменитый Цектран, высказался против нее. "Мы, мол, убрали Мешкова (известного волжского богача и пароходовладельца, описанного Горьким) не для того, чтобы посадить затем немца или француза"...

Вся эта затея кончилась весьма печально: после долгих переговоров Цектран победил, а соискатели Концессии – Г. и, если не ошибаюсь, его представитель Малченко – были расстреляны..."

(Там же. (Гл.13) http://www.pseudology.org/Liberman/lbr-93.html).

Пьянство, массовые выходы из партии на почве несогласия с нэпом, самоубийства – это еще пассивный протест. Но наблюдался как скрытый, так и откровенный саботаж, наблюдались попытки прямого сопротивления. Дело грозило даже вылиться в прямую вооруженную борьбу, в начало нового витка гражданской войны.

Секретарь Новгородского губкома РКП(б) А.И. Мильнер вспоминал случай явки целой группы коммунистов Любанской районной парторганизации, выложивших свои партийные билеты, потому что не принимают новой экономической политики и проводить ее не станут.

(См.: Мильнер А.И. Рассказывает участник X Всероссийской партийной конференции// Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине: В 10 т. Т.7. М., 1991. С.30).

В Самарской губернии в 1921 г. за короткий срок (частично по причине голода, но в основном из-за несогласия с нэпом) ряды РКП(б) покинуло 35% членов парторганизации.

(См.: ГАСПИ СО. Ф.1. Оп.1. Д.696. Л.1 об.).

В целом по стране из Коммунистической партии за вторую половину 1921 г. добровольно вышло 17.796 чел.

(См.: Вяткин А.Я. Разгром Коммунистической партией троцкизма и других антиленинских групп. Ч.1. Л., 1966. С.45).

И наиболее активно вела себя в этом отношении "рабочая оппозиция"...

В подобной ситуации "эсеро-меньшевистские проповеди" о необходимости адекватности базиса и политической надстройки, несмотря на определенное совпадение ряда экономических идей с программой и практикой нэпа, лишь создавали дополнительные осложнения для развертывания новой экономической политики. Оказывали нэпу скорее "медвежью услугу", поскольку активно лили воду на колесо агитационной антинэповской мельницы радикально настроенных большевиков, давая им аргументацию об "антикоммунистическом перерождении большевистской верхушки", об уходе от "идеалов Октябрьской революции".

Причем (как мы убедимся чуть далее) в трудящихся массах рассматриваемого периода существовала достаточно благоприятная почва для восприятия подобных аргументов.

Так что слегка завуалированная угроза А.М. Коллонтай о возможности, по сути, начать новую гражданскую войну (высказанная от имени "рабочей оппозиции" в июле 1921 г. на III конгрессе Коминтерна) отнюдь не видится пустым фразерством.

Не случайно В.И. Ленин, узнав о намерении А.М. Коллонтай "нарушить партийную дисциплину" и выступить с обращением к конгрессу от "рабочей оппозиции" ("заявление 22-х"), попытался остановить ее:

"– Не надо, Александра Михайловна! Честное слово, не надо. Поезжайте лучше, посмотрите, что мы делаем, как разворачивается в Кашире. И все ваши сомнения отпадут" [10].

Но выступление состоялось...

И Ленин от уговоров перешел к резким репрессивным действиям, потребовав в августе 1921 г. на основе известной нам уже резолюции "О единстве партии" исключить лидера оппозиции А.Г. Шляпникова из состава Центрального Комитета. (Для реализации этого не хватило тогда 1 голоса).

Можно, пожалуй, признать правоту известного западного исследователя Э. Карра: "Строгий запрет на оппозицию внутри партии явился результатом кризиса, которым сопровождалось введение нэпа. Аналогичная судьба постигла две партии левой оппозиции, пережившие революцию, – партию эсеров и партию меньшевиков" [11].

Приведенная выше цепочка фактов заставляет предположить, что вопрос "политической и духовной демократии" превратился для того же Ленина в вопрос: станет ли нэп реальностью, или окажется "мыльным пузырем", да еще с реальной угрозой расколоть не только Коммунистическую партию, но и общество в целом? С реальной угрозой привести его в ситуацию жесточайшего противостояния, возможно даже и вооруженного...

Понятно, что ленинская группа попыталась выбить почву из-под ног радикалов, осуществляя гонения на некоммунистические оппозиционные силы вовне и жестко ограничивая демократию внутри самой РКП(б), и в первую очередь, чтобы обуздать коммунистических фанатиков и обеспечить тем самым возможность нормального перехода к нэпу.

Что сам В.И. Ленин, кстати сказать, достаточно открытым текстом выразил в своем выступлении на XI съезде РКП(б). (См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.87-90).

В возникшей дилемме (причем дилемме антагонистической в тех конкретных условиях российской действительности) "свобода политическая" или "свобода экономики" Ленин был однозначно сторонником последнего за счет первого...

Его куда больше беспокоило понимание (а в еще большей степени возможность реализации на практике) новой экономической политики "по-пролетарски".

Иное дело, что все эти ограничения демократии могли быть повернуты впоследствии и против новой экономической политики. И ленинское руководство, не желая того, рождало мощное противоречие между политической надстройкой (монистичной) и экономической системой (плюралистичной), что вскоре проявится (после отхода от дел В.И. Ленина) в обостренной борьбе внутри самой Коммунистической партии...

Но об этом разговор пойдет позднее.

Вместе с тем становление нэповской системы выявило достаточно серьезные противоречия не только идейно-политического, но и социально-экономического характера...

[1] Цит. по: Голанд Ю. Политика и экономика. (Очерки общественной борьбы 20-х годов)// Знамя. 1990. №3. С.126.

[2] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.42. С.32.

[3] Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф.Чуева. М., 1991. С.187.

[4] См.: КПСС в резолюциях... – 9-е изд. Т.2. М., 1983. С.421.

[5] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.409.

[6] См.: Там же. С.120.

[7] Там же. Т.44. С.63.

[8] Петрова Т.М. Нэп – необходимость, эволюция, результат. (Гл. 3). http://www.xserver.ru/user/nepnp

[9] Данилин А.Б. Нэповская Россия: "социалистическая рационализация" рынка труда// Новый исторический вестник. 2001. №1. http://www.nivestnik.ru

[10] Драбкина Е.Я. Зимний перевал. – 2-е изд., доп. М., 1990. С.196.

[11] Карр Э.Х. Русская революция от Ленина до Сталина. 1917 – 1929/ Пер. с англ. М., 1990. С.42-43.

4-4-20

§5

СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ НОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ. ПРОБЛЕМА "КРИЗИСОВ НЭПа"

«Правда, здесь мы встречаемся с двумя тенденциями, до сих пор характерными для литературы о нэпе. Первая — его идеализация, преувеличение успехов и достижений того времени. Введение нэпа, в этом нет сомнения, позволило восстановить разрушенное народное хозяйство, облегчить тяготы, улучшить материальное положение людей. Однако в этот период получили развитие и многие процессы, порожденные рынком и усиленные специфическими обстоятельствами, в которых оказалась страна с ее разрухой, отсталой экономической и социальной организацией, аграрным перенаселением, инерцией военно-коммунистического наследия и др. Введение нэпа сопровождалось постоянным ростом безработицы, сокращением доли средств, идущих на социальные нужды и программы, на образование. С этими явлениями связана вторая тенденция — критика нэпа, которая исходит как от последовательных, "чистых" рыночников, так и антирыночников. И те, и другие заявили себя едва ли не со времени введения нэпа. Они обращали внимание прежде всего на так называемые "кризисы нэпа", которые прошли через всю его историю и, по мнению отдельных историков, не получив своего разрешения, привели к его свертыванию».

Соколов А.К. Курс советской истории, 1917-1940: Учеб. пособие для студентов вузов. - М.: Высш. шк., 1999. - 272 с. http://window.edu.ru/resource/218/42218/files/glava2_1.htm

С процессами в духовной и политической жизни общества вроде как понятно. Но было бы ошибочно считать, что экономическая сфера демонстрировала при том исключительно позитивные тенденции. Становление нэпа проявило и здесь достаточно серьезные диспропорции и противоречия.

С данным моментом в литературе увязывается вопрос о "кризисах нэпа". Причем значительная доля исследователей полагают нэповскую систему "изначально кризисной", считают это определяющей причиной свертывания новой экономической политики, проводя даже мысль об объективной и закономерной неизбежности такого развития сценария. Получается, образно выражаясь, "нэп пожрала самою себя"?

Но попробуем разобраться...

Мы еще будем затрагивать сами "кризисы нэпа", но в соответствующем месте, соблюдая хронологическую их связь с событиями.

Пока же, позволю выразить сомнение, что многие выявившиеся диспропорции и противоречия являлись именно порождением нэпа.

Они скорее были выявлены новой экономической политикой, выступившей здесь более катализатором, нежели причиной. А острый и весьма болезненный характер их проявления связан в значительной степени с недоразвитостью формирующейся новой системы, собственно не успевшей еще даже толком встать на ноги.

Реальные причины многих кризисных явлений в социально-экономической сфере в значительной степени коренились в тех диспропорциях и деформациях, которые закладывались в российском обществе на протяжении его предшествующего исторического развития, и нередко задолго до прихода к власти большевистского режима.

4-4-21

§5.1

НЭП: ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

Сохранялась диспропорция между развитием промышленного и сельскохозяйственного производства.

Совершенно ясно, что корни явления уходили далеко вглубь веков российской истории. При этом гражданская война с политикой "военного коммунизма" лишь усилили ситуацию, но не породили ее.

И решить эту проблему, за первые год-два нэпа было просто невозможно.

Тем более что и темпы восстановления промышленности вполне объективно отставали от темпов восстановления сельского хозяйства.

В данной ситуации "надо бы подкормить рабочих" опять же означали для крестьянства – "осуществить это во многом в долг", не получая еще весьма длительное время адекватного и полнообъемного промышленного удовлетворения своих потребностей...

Трудно не заметить и диспропорции в самом промышленном секторе

Между легкой (в основном полукустарной) и тяжелой (крупной) промышленностью.

И если исторически опять же тяжелая промышленность в России и имела перевес над легкой в своем развитии, то это отнюдь не означает, что темпы ее восстановления теперь опережали развитие промышленности легкой. Напротив (что, в общем-то, закономерно)...

Предприятия легкой и пищевой промышленности в основном восстановили довоенные объемы производства в стране уже к середине 1920-х годов.

Однако разница восстановления в темпах в пользу легкой промышленности создавала дополнительные осложнения.

Как было отмечено, легкая промышленность имела полукустарный характер, низкий уровень технического оснащения, высокую долю ручного труда. Возможно количественный предел ее дальнейшего развития (экстенсивно) и не был исчерпан. Но без адекватного развития промышленности тяжелой это означало замораживание легкого промышленного производства в содержательном плане на том самом полукустарном уровне с соответствующим качеством и ассортиментом выпускаемой продукции. А, следовательно, – нарастающую проблему с обеспечением товарных потребностей населения в условиях возрастающего уровня жизни.

Даже наиболее технически оснащенная текстильная промышленность производила в середине 1920-х гг. на человека в год всего лишь 12 м хлопчатобумажных тканей при численности населения в 154,2 млн. человек. Выпуск другой продукции был еще меньшим. На душу населения в год производилось 80 см шерстяных тканей, полботинка, один носок или один чулок [1].

Да и спрос того же крестьянского хозяйства не мог ограничиться "сохой", нужен был хотя бы плуг...

Нельзя не отметить и формирование так называемого олигополистического рынка (т.е. рынка контролируемого несколькими крупными поставщиками)

В подобных обстоятельствах закономерно устремление к достижению прибыли не за счет качественного развития производства, но за счет монопольных ценовых манипуляций.

Наглядным отражением ситуации является бурный процесс синдицирования в промышленности, когда тресты стали объединяться в синдикаты для осуществления отнюдь не производственных задач, но именно решения задач сбыта, снабжения, кредитования, внешнеторговых операций...

К концу 1922 г. было синдицировано порядка 80% трестированной промышленности страны [2].

Все еще не был изжит мощный пласт и военнокоммунистических пережитков в экономике страны (особенно в том же крупном промышленном производстве, сохранявшемся в качестве государственного сектора)

Достаточно указать, что система хозрасчета не прошла далее уровня трестов до предприятия. В подобной ситуации аппарат треста превращался по существу в прежний военнокоммунистический главк.

Не случайно 1920-е годы характеризовались постоянной борьбой директорского корпуса промышленных предприятий за хозяйственную самостоятельность на основе хозрасчета, против ситуации, когда, как отмечалось, например, на Самарском губернском съезде пищевиков в марте 1923 года, "центр распоряжается доходами, полученными местными предприятиями", а "последние живут по кредитам центра" [3].

Военнокоммунистические остатки, тесно переплетающиеся и сращивающиеся с присущими исторически России системообразующими началами азиатского способа производства, подрывали и противодействовали развитию новой экономической политики, создавали почву для возникновения кризисных ситуаций (что и будет наблюдаться уже в 1923 г.).

Серьезно проявляла себя и проблема руководящих кадров

Отсутствовал должный контингент действительно высококвалифицированных руководящих кадров, что приводило нередко к соответствующим экономическим результатам, укрепляя сомнения в среде многих высших партийных деятелей в правильности выбранного курса...

«Я должен сказать, что впоследствии некоторые правления проявляли такую хозяйственную активность, что уже через год растрачивали весь свой капитал.

Ленин (в одном из своих писем к Сокольникову, в феврале 1922 г.) указывал, что необходимо предавать суду членов правления трестов, которые пытаются объявлять себя банкротами. «Если мы, создав тресты и предприятия на хозяйственном расчете, - писал Ленин, - не сумеем деловым, купцовским способом обеспечить полностью свои интересы, то мы окажемся круглыми дураками».

Либерман С.И. Построение России Ленина. (Гл.9). http://www.pseudology.org/Liberman/lbr-9.html

Тем более, что в составе руководства трестов оказалось немало бывших "буржуев".

Хотя в реальности, куда большую негативную роль здесь чаще играли "оказывавшиеся в меньшинстве" (пока еще в меньшинстве!) в правлениях трестов как раз не эти "буржуи", а партийные функционеры...

[1] См.: Голотик С.И., Данилин А.Б., Евсеева Е.Н., Карпенко С.В. Советская Россия в 20-е гг.: нэп, власть большевиков и общество// Новый исторический вестник. 2000. №2. http://www.nivestnik.ru

[2] См.: Шмелев Н., Попов В. На переломе: перестройка экономики в СССР. М., 1989. С.17.

[3] Уразова С.А. Нэп и развитие легкой и перерабатывающей промышленности 1921 – 1928 гг. (На материалах политических и общественных организаций Среднего Поволжья): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Самара, 1993. С.13.

4-4-22

§5.2

НЭП: СОЦИАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ. (К ВОПРОСУ О СОЦИАЛЬНОЙ БАЗЕ НОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ)

С полным основанием можно утверждать, что новая экономическая политика не имела при своем становлении прочной социальной базы, которая обеспечивала бы стабильность ее развертывания.

На стороне нэпа вероятней всего были весьма немногочисленные и самое главное не имеющие возможности реального воздействия на ситуацию нарождающиеся предпринимательские элементы.

Новая экономическая политика имела поддержку в лице определенной части старой (дореволюционной) интеллигенции, да и то в основном не по экономическим, а по идейно-политическим соображениям.

Зато против нее (открыто, а чаще скрыто) был настроен в основной своей массе (как уже отмечалось) аппаратно-бюрократический элемент, советско-партийное чиновничество (в котором самым тесным и причудливым образом сплетались в один тугой узел и бюрократически-карьеристские и идейные мотивы).

Но самое главное – нэп не получила плодородной почвы для своего укоренения в широких слоях рабоче-крестьянского населения Советской России.

Выше, в связи с рассмотрением социально-политического кризиса 1920 г., (см.: Гл.1. §2.2) отнюдь не случайно шел разговор о "двойственной психологии" масс, отнюдь не однозначно враждебных военнокоммунистической системе. И теперь, при формировании нэповской экономики, многие ее черты (свобода торговли, частного предпринимательства и пр.) уже изначально были негативно восприняты трудящимися и малоимущими слоями. И данная тенденция получала нарастающее развитие...

Из сводки ВЧК по Самарской губернии

(31 марта 1921 г.)

"К открытию базаров беднейшее население отнеслось отрицательно и смотрит на него, как на развитие спекуляции и дороговизны и улучшение быта торговцев, спекулянтов и состоятельных лиц. Господствует мнение, что беднякам с помощью рынков условия своего существования не улучшить. Более состоятельные граждане открытию рынков рады, как улучшению условий своего существования и возможности наживы".

(Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918 – 1939. Документы и материалы: В 4 т. Т.1. М., 2000. С.401).

4-4-23

§5.2.1

НЭП И РАБОЧИЙ КЛАСС

Новая экономическая политика больно ударила по некоторым и достаточно многочисленным категориям рабочего класса, в основном в силу их низкой квалификации. Но ведь не секрет, что низко квалифицированный рабочий составлял после гражданской войны значительную массу российского пролетариата.

Наметившаяся в целом тенденция к росту благосостояния в рабочей среде была яркой лишь при сравнении с годами гражданской войны. Но последняя уже стала историей, отходя все дальше в прошлое. И рабочий чаще вспоминал не этот период, а довоенные годы.

Однако здесь его заработок резко отставал от довоенного уровня (тем более от уровня западного рабочего в "эксплуататорском обществе"), а темпы его прироста отставали от темпов роста производительности труда. Проще говоря, интенсивность труда была более высокой, а денежный доход более низким, нежели к началу мировой войны.

А это вызывало уже недовольство не только в среде рабочих с низкой квалификацией, но и в среде высококвалифицированных рабочих.

В 1923 г. заработок промышленных рабочих составлял в среднем по России 62% от довоенного, причем у горнорабочих – 38%, у железнодорожников – 46%, у металлистов – 52%.

(См.: Крицман Л. Три года новой экономической политики пролетариата СССР. М., 1924. С.17).

При этом срабатывала еще и достаточно примитивная психология, распространенная в рабочей среде.

Нэповская система требовала рыночных расчетов (вопрос ренты, налогов и т.п.). Рабочая же масса полагала, что вся прибыль должна переходить в их карман, может за исключением некоторой доли на амортизацию оборудования...

Отсутствие же этого порождала уверенность в исключительно "буржуазных происках"...

И с силой этих настроений не могло не считаться высшее партийно-государственное руководство страны, не исключая и В.И. Ленина.

Резко выросла и продолжала расти безработица.

Динамика роста безработицы (на конец года):

1921 г. – 160 тыс. чел.

1922 г. – 641 тыс. чел.

1923 г. – 1 млн. 240 тыс. чел., что составило 18% от общего числа занятых в народном хозяйстве.

(См.: Данилин А.Б. Нэповская Россия: "социалистическая рационализация" рынка труда// Новый исторический вестник. 2001. №1. http://www.nivestn

А уровень жизни безработных в рассматриваемый период был крайне низким.

Проведенное в 1924 г. в Москве обследование показало, что бюджет семьи, глава которой являлся безработным, был в два раза ниже общего дохода среднестатистической семьи, а уровень ее питания был практически на уровне 1919 года.

(См: Данилин А.Б. Нэповская Россия: "социалистическая рационализация" рынка труда// Новый исторический вестник. 2001. №1. http://www.nivestnik.ru).

В глазах трудящейся массы ситуация выглядела более чем парадоксально – чем больше наблюдался подъем экономики, тем больше росла безработица.

Собственно парадокса то никакого и не было. Сказывалось традиционное аграрное перенаселение России.

Проблему остро выявилась еще в результате столыпинских преобразований, когда освобожденный от искусственного личностного прикрепления к общине крестьянин в достаточно массовом порядке устремился в города. А город в целом, промышленность в частности (учитывая уровень ее развития) просто не были способны поглотить этот наплыв...

За период с 1904 по 1914 год численность городского населения России увеличилось почти вдвое (с 18,3 млн. до 30 млн. чел.).

(См.: Казарезов В.В. П.А. Столыпин: история и современность. Новосибирск, 1991. С.74).

Начавшийся в результате революционных событий 1917 года "черный передел" земли, а затем гражданская война (голод) повернули процесс вспять – приток населения в город сменился его оттоком обратно в деревню.

Например, население Петрограда в годы гражданской войны сократилось вдвое, Москвы – примерно на столько же, несмотря на сосредоточение в ней огромного числа центральных правительственных учреждений. Численность рабочих в ведущих индустриальных центрах уменьшилась в 5-7 раз.

(См.: Петрова Т.М.. НЭП – необходимость, эволюция, результат. (Гл.1). http://www.xserver.ru/user/nepnp).

Теперь же наметившаяся стабилизация экономики (но максимум пока на уровне довоенном, да и то как тенденция приближения к нему) вновь возродила ситуацию оттока сельского населения в города.

Причем, учитывая, что "черный передел" земли не способен был и вполне закономерно и не решил проблему крестьянского малоземелья, то в города двинулся поток не только прежних рабочих, но коренных крестьян (в поисках лучшей доли).

В результате аграрного передела 1917 – 1918 гг. душевой прирост землепользования крестьян составил лишь 21%. В 29 губерниях Европейской России до революции приходилось по 1,87 дес. на едока, а после революции – 2,26 дес.

(См.: Рогалина Н.Л. Аграрный кризис в российской деревне начала XX века// Вопросы истории. 2004. №7. С.18).

Согласно "Отчету о деятельности Народного комиссариата земледелия за 3 года (1917 – 1920)" раздел помещичьей земли между крестьянами дал следующее увеличение крестьянского землевладения:

- менее 0,1 дес. – в губерниях Московской, Новгородской, Вятской;

- 0,1 – 0,25 дес. – в Вологодской, Ярославской, Костромской, Нижегородской, Курской, Могилевской;

- 0,25 – 0,5 дес. – во Владимирской, Рязанской, Калужской, Смоленской, Орловской, Воронежской, Пензенской, Симбирской;

- 0,5 – 1,0 дес. – в Петербургской и Саратовской.

(Кривошеин К.А. Александр Васильевич Кривошеин. Судьба российского реформатора. М., 1993. С.109).

Только около 30% учтенных безработных имели профессиональную квалификацию [1].

Добавим сюда демобилизацию армии (с пяти с лишним миллионов до 562 тыс. чел. к 1925 г.).

Демобилизованные красноармейцы закономерно требовали предоставления им работы. Дело иногда доходило до избиения демобилизованными работников биржи труда...

В силу вышесказанного совершенно ясно, что даже если бы промышленная сфера была полностью восстановлена до довоенного уровня, то проблема нарастающей безработицы все равно имела бы место. А ведь промышленное производство только еще восстанавливалось (но ведь не восстановилось даже до уровня довоенного!).

Аграрное перенаселение сменялось городским...

Одним из следствий ситуации были пьянство, наркомания, рост преступности, проституция и прочих аналогичные явления.

На этом фоне резким контрастом выступала другая картина – блещущие огнями рестораны, кафе, казино, "господа с сигарами во рту", "нэповские кутежи".

Что, совершенно понятно, не добавляло нэпу привлекательности в глазах трудящихся масс.

Новая экономическая политика объективно рождала социальную антагонистическую дифференциацию общества по линии "нэпман – наемный труженик". Вызывала массовое недовольство значительной части рабочих, выливалось в скрытые и открытые социальные конфликты, аккумулируя недовольство нэпом и создавая более плодородную почву не для ее развертывания, но для ее свертывания...

С легкой руки деятелей "рабочей оппозиции" рабочие расшифровывали аббревиатуру НЭП как "новая эксплуатация пролетариата". А в частушках пелось о "купчине толстопузом", который будет "пролетарию страшно жать" [2].

При этом характерно отметить, что и в среде нэповского элемента наблюдался резкий раскол и серьезный социальный антагонизм (сравните два рисунка [45] 1920-х годов), когда небольшая группа "акул" (сосредоточившая в своих руках основной доход) вызывала острое неприятие со стороны куда более многочисленного слоя мелкого нэповского элемента. Который был вовсе не прочь помочь властям прижать "нэповскую аристократию". Где-то даже сближался в своих настроениях с пролетарской массой [3].

Не стоит идеализировать и отношение к формирующейся нэповской системе со стороны крестьянских масс.

[1] См: Данилин А.Б. Нэповская Россия: "социалистическая рационализация" рынка труда// Новый исторический вестник. 2001. №1. http://www.nivestnik.ru

[2] См.: Иванова Т. "Ай, да славный красный Питер..." Городская частушка времен революции и гражданской войны// Родина. 1994. №7. С.63-64.

[3] См. об этом подр.: Шейхетов С.В. Нэпманы Сибири. (Гл.1)// Сибирская заимка. Электронный журнал. (Архив журнала за 1998-1999). http://www.zaimka.ru/1998-1999

4-4-24

§5.2.2

НЭП И КРЕСТЬЯНСТВО

Новая экономическая политика порождала противоречивую ситуацию и далеко не однозначное отношение к себе не только в городах, но, что более существенно для аграрной России, и в деревенской среде. И не случайно в сводках ГПУ о настроениях крестьянства стали встречаться сообщения: "Настроение крестьян и отношение их к соввласти и РКП в общем хорошее. К нэпу они относятся недоброжелательно..." [1].

Подробнее с настроениями крестьянства в период нэпа рекомендуется ознакомиться: Соколов А.К. "Создадим единый фронт борьбы против нэпа" (Анализ общественных настроений конца 20-х годов по письмам и откликам рядовых советских граждан)// НЭП: Завершающая стадия: Соотношение политики и экономики: Сб. ст. М., 1998. (http://www.auditorium.ru/books/775/gl7.pdf).

Тут взаимодействовали две группы противоречий.

ПЕРВАЯ

Была связана со стремлением многоукладного экономического базиса деревни привести в соответствие себе монистичную коммунистическую политическую надстройку, сделать ее плюралистичной.

Это четко выражалось в нарастающих требованиях о создании независимого "крестьянского союза", которые начинали выливаться в идею создания "Крестьянской партии".

Момент этот угрожал намечаемой Лениным нетрадиционной системе – "капитализм в экономике" при "диктатуре пролетариата" (точнее Коммунистической партии) в политической сфере. Но вряд ли отмеченное противоречие может рассматриваться как основательная угроза собственно новой экономической политике. По крайней мере, со стороны крестьянства.

Хотя понятно, что это активизировало негативную реакцию в отношении нэпа в определенных партийных кругах.

Однако куда более остро проявляла себя другая группа противоречий...

ВТОРАЯ

Имела характер противостояния возрождению и развитию эксплуататорских тенденций в деревне.

Новая экономическая политика (и это вполне закономерно) породила процесс социальной дифференциации крестьянства, его социального расслоения.

Нарождение этого процесса было отмечено известными учеными-экономистами (А.В. Чаяновым, Н.Д. Кондратьевым), осуществившими в октябре 1927 года по запросу специальной комиссии Политбюро ЦК Коммунистической партии анализ развития аграрного сектора страны за период нэпа [2].

Это же подтверждает и постоянное увеличение численного и удельного веса сельского пролетария (батрака) в социальном раскладе нэповской деревни.

В 1924/25 г. численность сельскохозяйственного пролетариата достигла 2.184 тыс. чел (9,7%); в 1926/27 г. – 2.260 тыс. (11,3%).

(См.: Данилов В.П., Ивницкий Н.А. О деревне накануне и в ходе сплошной коллективизации// Документы свидетельствуют: Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации, 1927 – 1932 гг. М., 1989. С.12).

Наемный работник закономерно предполагает нанимателя, использующего его труд к собственной выгоде. И в этом плане споры о наличии или отсутствии кулака в советской деревне в период нэпа видятся просто безосновательными. Тем более, что аргументы обычно черпаются из официальной статистики тех лет, которая основывала выводы на неверном критерии – количестве имеющихся в распоряжении крестьянина десятин земли и голов рабочего скота [3].

Однако этот имущественный критерий легко обходилась российским кулачком периода нэпа.

Данные о батраках отражают момент законопослушания, когда действительно осуществлялась, требуемая законом, регистрация использования наемной рабочей силы. И это была система еще цивилизованной капитализации.

Но преобладало использование скрытых, а потому и более жестоких, форм эксплуатации.

Из обзора ГПУ о политическом и экономическом состоянии СССР за апрель – май 1923 г.

«Особенно тяжело материальное положение бедноты безлошадной, не имеющей семян для посева и часто хлеба для прокормления. Подобное положение толкает бедноту в объятия кулаков. На этой почве развивается батрачество, причем бедняк, нанимаясь в работники, вынужден сдавать свою землю в аренду».

(Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918-1939. Документы и материалы: в 4 т. Т.2 М., 2000. С.124) »

Это ростовщичество (в основном даже не деньгами, а хлебом, которого у бедняков и маломощных середняков не хватало до "новин"). И не случайно в сводках ОГПУ, хотя голод 1921 года оставался в прошлом, хотя наблюдалось в целом успешное восстановление и развития сельскохозяйственного производства, постоянно продолжала присутствовать тема голода вплоть до фактов голодной смерти на протяжении всего периода нэпа.

Это и аренда у бедняцкой части деревни земли по кабально низким расценкам (иногда в качестве расплаты за хлебный заем). Причем налоги за сданные в аренду десятины и урожай на них платил не арендатор, а сдатчик, так как аренда чаще всего официально не регистрировалась.

Весьма распространено было предоставление маломощному соседу в пользование рабочего скота и инвентаря. Причем к моменту появления налогового инспектора этого скота и инвентаря на дворе подлинного владельца не было, и его засчитывали за тем самым "маломощным соседом".

Расплачиваться за подобную "помощь" приходилось либо отработками (это обходилось в 5-6 раз дешевле официального использования батрака), либо весьма значительной долей урожая.

Причем по своему имущественному и фискальному положению подобный "благодетель" бедноты проходил в официальных данных нередко по категории середняка, а то и бедняка, что вовсе не обманывало "облагодетельствованного"...

Из письма крестьянин А. Калинина из села Столбовское Каменского уезда Новониколаевской губернии в "Крестьянскую газету"

(22 мая 1924 г.)

"... Если ты работаешь как вол да нажил, допустим, три коровы и три лошади, часто попадаешь в кулаки, а рядом сосед имеет одну лошадь да пару коров, но спекульнуть любит, и его стесняются назвать кулаком: он, де, не выбился еще из нужды, какой он кулак!"

(Голос народа: Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918 – 1932 гг. М., 1997. (Гл.3). http://www.auditorium.ru/books/779/gl3.pdf).

Ясно, что реальная ситуация имела крайне сложный характер.

Не всякий крестьянин, использовавший наемный труд (особенно сезонный) может в реальности быть отнесен в категорию "эксплуататора", "кулака"...

Не всякий бедняк может быть воспринят как "истинный труженик". Среди них встречалось немало и элементарных лентяев и пьяниц, вовсе не ориентированных на тяжелый сельский труд...

Но нам более важна сама тенденция социальных процессов. И еще более важно отношение к ней подавляющей массы деревенского населения.

Новая экономическая политика принесла в деревню вовсе не изживание социальных полярностей и осереднячивание, как считали многие партийно-государственные деятели (тот же Н.И. Бухарин). Позиция, которая находит свое отражение и в современной учебной литературе [4].

Напротив, осереднячивание (точнее уравнительное нивелирование крестьянства) являлось во многом результатом прежних военнокоммунистических мероприятий.

Новая же экономическая политика дала импульс к развитию обратного процесса.

Иное дело, что процесс этот только начинал проявлять себя, учитывая малые сроки действия нэпа в аграрном секторе. Но вряд ли можно усомниться в том, что подобный результат новой экономической политики, порожденная ей тенденция отнюдь не восторженно воспринимался немалой частью крестьянского населения...

И как тут не вспомнить требование восставших кронштадцев: "Дать полное право действия крестьянам над всею землей так, как им желательно, а также иметь скот, который содержать должен и управлять своими силами, т.е. не пользуясь наемным трудом"?

В этом требовании четко выразилось, как значительная масса крестьянства (особенно беднота) воспримет объективно пробуждаемые нэпом социальные процессы...

Не случайно мы наблюдаем появление на селе активного политического движения и вооруженного "бандитизма", направленных теперь не против "военного коммунизма", но против новой экономической политики, и опять же против советских и партийных работников, ее олицетворяющих.

Выявленные выше диспропорции и противоречия вне сомнения ослабляли позиции нэпа, но отнюдь еще не свидетельствовали об ее бесперспективности. Многие из них были вполне разрешимы в случае постепенного качественного развития и углубления новой экономической политики, а, следовательно, не являлись сами по себе достаточным основанием для ее сворачивания.

А потому вести речь о "кризисах нэпа" и видеть в них причину неизбежной ее гибели представляется автору не вполне обоснованным...

Решающим здесь видится в большей степени политико-субъективный фактор, борьба между различными концепциями и видением перспектив социалистического строительства, пониманием в этом контексте роли и сущности новой экономической политики, соотношение сил внутри Коммунистической партии.

Момент этот пока подавлялся личным авторитетом В.И. Ленина, но действовать ему оставалось недолго...

[1] Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918 – 1939. Документы и материалы: В 4 т. Т.2. М., 2000. С.67.

[2] См.: Известия ЦК КПСС. 1989. №6. С.214; №7. С.205, 207.

[3] См. об этом подр.: Солопов А.Н. Кого считали кулаком в 20-е годы. (К истории предпосылок перегибов в деревне)// Вопросы истории КПСС. 1990. №10. С.59-71.

[4] См., напр.: Новейшая история Отечества: XX век/ Под ред. А.Ф. Киселева, Э.М. Щагина. – 2-е изд., испр. и доп. Т.1. М.: ВЛАДОС, 2002. С.409.

4-4-25

§1

ОТРАЖЕНИЕ СИТУАЦИИ В СОВРЕМЕННОЙ УЧЕБНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ (АВТОРСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ)

В учебной литературе рубежа XX – XXI столетий вопросы и проблемы развития нэповского общества во второй половине 1920-х годов все еще не получили должного аналитического освещения.

Ситуация замкнулась в основном на уровне элементарной обобщающей констатации происходивших в стране с 1921 по 1929 год экономических, социальных, политических процессов. Это и понятно, если вспомнить, что основной массив учебников строится на концепции нэпа как некоей "вынужденной политики большевиков" со стремлением к "ее изначальному и скорейшему свертыванию".

Однако то, что мы наблюдали, заставляет усомниться в правомерности подобного подхода. Нэп была не просто объективным порождением кризисной ситуации, "неизбежным злом на короткое время". Даже та относительная легкость с коей новая экономическая политика была в последующее пятилетие "послана к черту" яркое подтверждение того, что нэповская система являлась в немалой степени порождением "субъективно воли" и не получила прочных корней в обществе...

Что, подчеркну это вновь, вовсе еще не означало изначальной бесперспективности нэпа и ее прогрессивного потенциала для последующего развития России.

Если мы осознаем ситуацию, то более целесообразным видится иной подход к рассмотрению вопросов нэпа. Подход, который увязывал бы историческое движение общества второй половины 1920-х годов с развернувшейся в Коммунистической партии острейшей борьбой. Подход, выстроенный по хронологии этапов развертывания этой борьбы и с тесной увязкой процессов развития (точнее начинающегося умирания) нэпа с процессами, наблюдаемыми во внутрипартийной жизни.

Однако момент внутрипартийных столкновений чаще всего представлен в современной литературе в плане элементарного конфликта на почве "личных амбиций".

Отсюда вполне закономерно, что и в учебных изданиях показ внутрипартийной борьбы второй половины 1920-х годов зачастую просто отсутствует, или ограничивается элементарной констатацией в паре абзацев о "ситуации борьбы за власть" в партийном руководстве без выхода на программные позиции участвовавших в ней сторон.

А ведь напрашивается элементарный вопрос (но это только если учитывать отсутствие идейной монолитности в большевистской среде, в том числе и в понимании нэпа): борьба за власть как самоцель, или же борьба за власть во многом с целью реализации той или иной концепции развития России?

Очевидцы ситуации отмечали в своих воспоминаниях скорее последнее, нежели первое...

Из воспоминаний Е.Я. Драбкиной

"Нет, ЦК это не был Ленин. ЦК (а также Совнарком, и Совет Труда и Обороны, и прочие советские и партийные органы) – все это были органы партии и Советской власти. В них работали люди, имевшие свои достоинства и недостатки, свои характеры, порой весьма норовистые, свои заблуждения, люди, которые глубочайшим образом уважали Ленина, но вели при этом самостоятельную работу, искали самостоятельных решений, нередко вступали с ним в спор. Помимо своих отношений с Лениным они находились во взаимных отношениях между собой – дурных, хороших, всяких. Эти отношения не были чисто личными, они определялись деловой и политической борьбой или же согласием (выделено мной – А.К.)".

(Драбкина Е.Я. Зимний перевал. – 2-е изд., доп. М., 1990. С.200).

Это признается и рядом западных исследователей.

Справедливость требует отметить, что и в отечественной учебной литературе некоторые подвижки в этом направлении присутствуют.

Из учебного пособия А.К. Соколова

"Большая часть литературы, посвященной истории 1920-х годов, рассматривает ее исключительно в контексте персональной борьбы за власть. Это – одномерный взгляд. Политическая борьба "наверху" определялась суммой многих обстоятельств, складывавшихся во внутренней и международной жизни от самых низших ее пластов до высших эшелонов руководства. При Ленине оно было более или менее единым, вернее, то, что его объединяло, играло более весомую роль, чем расхождения во взглядах. Однако по мере укрепления советской власти последние стали приобретать все более существенное значение. Если все из коммунистических вождей были согласны в том, что на путях строительства нового общества нужно проводить индустриализацию, кооперирование, культурную революцию, то различия во взглядах касались вопроса о том, можно или нельзя построить социализм в одной стране, если нельзя, то как и каким образом удерживать подступы к мировой революции, можно или нет осуществлять "экспорт" революции в другие страны, какими путями и способами. Сильно расходились точки зрения и по вопросу о темпах и методах строительства социализма, об отношении к отдельным классам и слоям советского общества. С учетом сказанного, дискуссии в ВКП(б) представляют собой причудливое смешение разных и весьма противоречивых идей, одни их которых, едва родившись, отправились "на свалку истории", другие получили жизнь и конкретное воплощение в советской действительности, правда в сильно отличном от задуманного варианте".

(Соколов А.К. Курс советской истории, 1917 – 1940: Учеб. пособие для вузов. М.: Высш. шк., 1999. (Ч.II. Гл.3). http://www.auditorium.ru/159).

Из учебного пособия Л.И. Семенниковой

"Утвердившееся в последние годы в российской и зарубежной историографии представление о внутрипартийной борьбе в 20-е гг. только как о борьбе за власть в партийной верхушке является упрощенным. Это была борьба за выбор пути, за выбор будущего для партии, которая представляла собой мощный политический механизм, не имеющий себе равных в стране (да и в мире не было тогда подобных аналогов) по организованности и возможности влияния на жизнь общества".

(Семеникова Л.И. Россия в мировом сообществе цивилизаций: Учеб. пособие для вузов. – 3-е изд., перераб. и доп. Брянск: "Курсив", 1999. С.416-417).

Важное значение идейно-теоретических расхождений в "борьбе за власть" отмечается и в учебном пособии А.П. Деревянко и Н.А. Шабельниковой. (См.: Деревянко А.П., Шабельникова Н.А. История России с древнейших времен до конца XX в.: Учеб. пособие. – 2-е изд. М.: Право и закон, 2001. С.418).

Но если выход на момент идейной стороны разногласий и встречается в том или ином учебнике, то трактовка программной идеологии оппозиционных групп дается преимущественно в духе классической сталинской концепции ("враги нэпа").

Да и воспроизводятся оппозиционные идеи, как не раз пришлось убеждаться автору, чаще не по программным документам, заявлениям и подлинным практическим предложениям оппозиционных деятелей, а по их комментариям и трактовкам в речах Бухарина и Сталина (только без кавычек и указания в сносках использованных "авторов" оппозиционных взглядов).

А насколько адекватно они там изложены? И были ли Сталин, Бухарин "друзьями нэпа"?

Но ведь совершенно понятно, что в условиях, когда проводилась политика "диктатуры партии", когда "партия" (а реально ее руководство) являлась определяющим звеном всей системы и сосредоточила в своих руках монопольную власть в стране, корректировала общественные процессы, в подобной ситуации судьбы новой экономической политики в немалой (точнее даже в решающей) степени зависели от победы в партийном руководстве тех или иных носителей соответствующих концепций.

Следовательно, правильное понимание их позиций имеет здесь более чем принципиальное значение.

Следовательно, процессы развития нэпа (а на этой базе и всего российского общества), их осмысление логично осуществлять опять же именно через призму развертывающихся внутрипартийных разногласий.

А их очередной всплеск в 1923 году видится вполне закономерным явлением, поскольку проявился ряд новых обстоятельств...

4-4-26

§2

НОВЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА...

В 1923 году ко все более ярко вырисовывающимся противоречиям в нэповской системе начинает добавляться ряд весьма существенных для судеб новой экономической политики обстоятельств, осложнивших и без того крайне противоречивую и далеко не простую обстановку в стране...

Отход от дел в связи с нарастающей болезнью В.И. Ленина, а затем и последовавшая смерть коммунистического вождя.

Ленина, который (как мы наблюдали) являлся бесспорным определяющим мотором проведения нэпа в жизнь, который подавлял своим личным авторитетом антинэповские тенденции.

Угасание революционных всплесков на Западе (поражение революции в Германии, разгром восстания в Болгарии...).

Это разрушало еще теплившуюся до того надежду на ближайшую помощь России в преодолении ее сегодняшних проблем и в дальнейшем ее развитии со стороны братьев-пролетариев более высокоразвитых государств Европы.

Надежда эта создавала прежде ауру определенной лояльности у очень многих коммунистических деятелей России в отношении новой экономической политики, хотя в душе они ее и не особенно принимали (немного еще потерпим, а затем мировая революция сметет "весь этот нэповский хлам" и ярко засияет "солнце коммунизма")...

Теперь же становилось все более ясно, что надеяться придется в основном на внутренние силы. А это закономерно ставило в центр внимания проблематику нэпа.

Обострение внутренней экономической ситуации – первый крупномасштабный экономический кризис 1923 года в условиях нэпа ("кризис сбыта", о котором мы еще поговорим в дальнейшем подробнее).

Все эти моменты объективно отражались на процессах развития нэпа и общества в целом, накаляя обстановку в стране. А в условиях однопартийной системы ситуация объективно давила на Коммунистическую партию, раздувая огонь внутрипартийной борьбы.

Центром разногласий становится именно проблематика нэпа, тесно увязываемая с вопросом перспектив и путей построения социализма (а не просто борьба за власть, не просто "личные амбиции").

Но прежде чем приступить к поэтапному рассмотрению этой борьбы (и через ее перипетии – процессов и тенденций развития российского общества) целесообразно остановится на концептуальном содержании последних диктовок В.И. Ленина, утвердившихся в литературе под названием "политическое завещание".

Необходимость эта диктуется тем, что все противоборствующие стороны важнейшим аргументом своей правоты и самым действенным оружием в борьбе определяли "верность ленинским идеям", "верность ленинскому курсу".

Но насколько его понимание действительно соответствовало Ленину?

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЗАВЕЩАНИЕ" В.И. ЛЕНИНА: РАЗВИТИЕ ИДЕЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО СТРОИТЕЛЬСТВА В РОССИИ

Период перестройки в СССР активизировал внимание исследователей к "последним статьям и письмам В.И. Ленина", вылившись в концепцию о "пересмотре Лениным взглядов на социализм", в теорию создания Лениным "новой концепции социализма".

Рекомендуется ознакомиться с последними работами В.И. Ленина более детально самостоятельно. (См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.341-406).

Теория эта видится, однако, изначально подогнанной под политическую конъюнктуру того периода и не вполне точной.

Что касается учебных изданий последнего десятилетия, то здесь наблюдается крайне широкий спектр точек зрения по поводу последних диктовок уже тяжело больного коммунистического вождя на рубеже 1922 – 1923 годов. По поводу высказанных там мыслей.

Спектр этот простирается от воспроизведения сталинского варианта восприятия идей Ленина, сведенных к "трем китам" ("индустриализация", "коллективизация", "культурная революция"), до отрицания "плана строительства социализма" в последних работах Ленина и наличия там лишь непоследовательных и противоречивых "лоскутных мыслей". Хотя и признается, что "некоторые из них все же заслуживают внимания"...

В любом случае с высокой долей уверенности можно утверждать, что основательный разбор завершающего идейного наследия Ленина в учебниках все еще отсутствует.

4-4-27

§1

А БЫЛ ЛИ "ПЕРЕСМОТР ВЗГЛЯДОВ НА СОЦИАЛИЗМ"?

Теория о "новой ленинской концепции социализма", утверждения о "пересмотре Лениным взглядов на социализм" в его последних работах в целом не выдерживают критики...

То, что нам уже известно о предшествующих взглядах Владимира Ильича исключает его ориентацию на непосредственное социалистическое строительство в условиях России. Что и выразилось у него в разработке концепции "многоступенчатого построения социализма" (через ряд переходных ступеней и без определения конкретного срока).

А, может быть, он поменял свои позиции в данном вопросе?

Отнюдь...

Момент отсутствия готовности России к социалистической стадии В.И. Ленин четко выразил и в своих последних диктовках.

Под политическими предпосылками Ленин понимал наличие рабоче-крестьянской власти, советский строй, что по его представлениям вполне реально использовать для влияния на социально-экономические процессы, использовать для придания этим процессам соответствующей направленности в сторону социализма. (Что еще будет рассмотрено далее).

Да, Ленин признает наличие "политических предпосылок", но ведь "цивилизации" то не хватает!..

А потому первоочередная задача заключается, по мнению Ленина, по-прежнему не в "насаждении социализма", а все еще в формировании этой "цивилизации", продвигаясь на путях нэпа и совершенствуя нэповскую систему...

Из речи В.И. Ленина на пленуме Московского Совета

(20 ноября 1922 г.)

"Поэтому нэп продолжает быть главным очередным, все исчерпывающим лозунгом сегодняшнего дня. Ни одного лозунга, которым мы вчера выучились, мы не забудем. Это можем совершенно спокойно, без всякой тени колебания, сказать кому угодно, и наш каждый шаг это говорит. Но мы должны еще приспособиться к новой экономической политике. Все ее отрицательные стороны, которых не нужно перечислять, которые вы прекрасно знаете, нужно уметь перегнуть, уметь сводить к определенному минимуму, уметь устраивать все расчетливо... Сумеем ли мы дело поставить? Это еще далеко не решено. Мы его изучаем".

"Мы социализм протащили в повседневную жизнь и тут должны разобраться. Вот что составляет задачу нашего дня, вот что составляет задачу нашей эпохи. Позвольте мне закончить выражением уверенности, что, как эта задача ни трудна, как она ни нова по сравнению с прежней нашей задачей и как много трудностей она нам ни причиняет, – все мы вместе, не завтра, а в несколько лет (выделено мной – А.К.), все мы вместе решим эту задачу во что бы то ни стало, так что из России нэповской будет Россия социалистическая".

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.308-309).

Становится ясно, что идеи последних работ В.И. Ленина не могли и не являлись выражением черт социалистического общества, а лишь путей его постепенного достижения (но не непосредственного воплощения).

И не случайно Ленин не дал в своих последних диктовках (и явно не собирался давать) социалистическому строю, являвшемуся для него достаточно отдаленной перспективой, какой-либо четкой и детально выраженной характеристики.

Иное дело, что социалистическая перспектива никогда не подвергалась Лениным сомнению. И свои практические программы он выстраивал не только с учетом реальностей, но и в постоянном целенаправленном стремлении преобразовывать эти реальности в направлении движения к социалистическому будущему России.

Не случайно поставив на XI съезде РКП(б) вопрос: "что такое новая экономическая политика большевиков – эволюция или тактика?" Он дал прямой ответ, что это "борьба не на живот, а на смерть между капитализмом и коммунизмом". Но борьба не в плане вытеснения нэпа, а в плане овладения ее процессами [1].

Если учесть все это, то тогда окончательно рушится идея о "пересмотре Лениным взглядов на социализм".

Ленинская логика развивалась (не меняя глобально своего вектора) в русле уточнения и дальнейшего углубления (а не кардинального изменения) позиций. Позиций, которые вырисовываются у В.И. Ленина достаточно четко уже в ходе событий 1917 года и концептуально окончательно определяются в ходе дискуссии с "левыми коммунистами" весной 1918 года.

И позиции эти были у Ленина увязаны не столько с самим социализмом и непосредственным его осуществлением, сколько с путями продвижения российского общества (с учетом его особенностей) в сторону возможности начала в дальнейшем широкомасштабного воплощения социалистической перспективы.

Причем вспомним, что и социализм теперь воспринимается В.И. Лениным как очередная переходная ступень.

А потому более логично вести речь, и опять же не о пересмотре, а об уточнении и развитии В.И. Лениным в его последних работах идей обеспечения подходов к возможности начала возведения в стране социалистического здания.

А в данном контексте возникает сомнение и в справедливости утверждения вообще об отсутствии некоего плана строительства социализма в последних работах Ленина.

Перед нами не "лоскутные мысли", но новые "фрагменты мозаики", которые Ленин предполагал необходимым вставить в складываемую им картину. Но ведь заготавливаемые к картине новые мозаичные фрагменты ясно и не предполагали при этом воспроизводить всю картину целиком...

И один из таких фрагментов – это затронутый нами вопрос о "политических предпосылках".

[1] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.93-95.

4-4-28

§2

ВОПРОС О "ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРЕДПОСЫЛКАХ" СОЦИАЛИЗМА В ПОСЛЕДНИХ РАБОТАХ В.И. ЛЕНИНА

Вопрос о "политических предпосылках" достижения социализма в России явно имел для В.И. Ленина далеко не последнее место.

И понять смысл ленинских позиций возможно, если только обратить внимание на два важнейших момента, которые Владимир Ильич выделил в работе "О нашей революции. (По поводу записок Н. Суханова)". Выделил явно не случайно, вполне справедливо полагая, что они должны были наложить и накладывают определяющий отпечаток на российское развитие в рамках поставленной социалистической перспективы...

ВО-ПЕРВЫХ

"... Революция, связанная с первой мировой войной. В такой революции должны были сказаться новые черты, или видоизмененные в зависимости именно от войны, потому что никогда в мире такой войны, в такой обстановке, еще не бывало" [1].

Если мы вспомним, то, что нам известно о ленинских позициях в 1917 году, то намек более чем прозрачный.

См. об этом подр.: Калягин А.В. Гражданская война в России. 1917 – 1920: Учеб. пособие. (Электронная версия). 2005. (Гл.2. §1). (http://media.ssu.samara.ru/materials/civil_war/Start_Page.htm).

Из работы В.И.Ленина «О нашей революции (По поводу записок Н.Суханова) (17 января 1923 г.)»

«Для создания социализма, говорите вы, требуется цивилизованность. Очень хорошо. Ну, а почему мы не могли сначала создать такие предпосылки цивилизованности у себя, как изгнание помещиков и изгнание российских капиталистов, а потом уже начать движение к социализму?» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. т.45 с.381)

Речь явно идет о реализовавшейся на практике возможности опережающего осуществления революции политической (вопрос о власти) в сравнении с революцией социальной.

Собственно чуть далее, полемизируя с оппонентами из лагеря умеренных социалистов, Ленин прямо это и высказал, обращая внимание опять же не на саму цивилизованность, но лишь на ее предпосылки.

ВО-ВТОРЫХ

В.И.Ленин отметил расположение России на границе "стран цивилизованных" (западноевропейских) и стран только "втягиваемых в цивилизацию" ("стран всего Востока"). В силу чего Россия "... могла и должна была явить некоторые своеобразия, лежащие, конечно, по общей линии мирового развития, но отличающие ее революцию от всех предыдущих западноевропейских стран и вносящие некоторые частичные новшества при переходе к странам восточным" [2].

Намек также вполне откровенный и понятный. И в тот период было уже хорошо известно о решающей (и даже определяющей) роли политической надстройки в развитии стран восточного типа. О потенциале этой надстройки в обществе восточного типа кардинально изменять тенденции и сущность процессов его движения...

Да, Ленин не признает Россию "классическим восточным типом", но признает в ней реальный и достаточно объемный исторически сложившийся пласт такого типа общества, создающий исторически возможность государству не просто вмешиваться, но именно определять процессы развития.

Отсюда, собственно и замечаемое у него столь ревностное отношение к сохранению полноты власти в руках Коммунистической партии.

Но при этом В.И. Ленин вовсе не идеализировал "российскую диктатуру пролетариата". Тем более не считал, что советская политическая система уже наполнена социалистическим содержанием.

Не случайно в "Письме к съезду" он особо подчеркнул то, что отмечал не раз и до этого (особенно активно с осени 1920 года). Подчеркнул, что "мы аппарат, в сущности, взяли старый от царя и буржуазии", что теперь "вся работа должна быть направлена на улучшение аппарата".

Из работы В.И.Ленина «Письмо к съезду» (26 декабря 1922 г.): «Достаточно, если мы за пять лет создали новый тип государства, в котором рабочие идут впереди крестьян против буржуазии, и это при условии враждебной международной обстановки представляет из себя дело гигантское. Но сознание этого никоим образом не должно закрывать от нас того, что мы аппарат, в сущности, взяли старый от царя и от буржуазии и что теперь с наступлением мира и обеспечением минимальной потребности от голода вся работа должна быть направлена на улучшение аппарата». (Ленин В.И. Полн. собр. соч. т.45 с.347))

А в условиях наличия в России мощного исторического пласта восточного типа общества; с присущими ей отсюда формами и традициями правления; при общем недостаточном уровне, как в целом культуры населения, так и культуры политической, сводившем диктатуру пролетариата к диктатуре партии (точнее даже ее руководителей); при суженных принципах демократии; все это грозило перерождением пролетарской власти.

К тому же сложившаяся властная система (новая по форме, но с сохранением значительного элемента старого исторического наследия по содержанию) делала чрезмерно гипертрофированной ситуацию субъективизма.

Воля нескольких лиц, в сущности, определяла реалии развития общества (Ленин явно чувствовал это даже на собственном опыте). Но воля эта (в зависимости от идейных воззрений вождей, их умения, или неумения, оценить выверено и точно ситуацию) могла направлять это развитие отнюдь не только в сторону позитивной (как это было с личной ролью Ленина в переходе к нэпу) ориентации...

В свое время Роза Люксембург предупреждала об опасности установления власти "нескольких дюжин партийных вождей", об установлении вместо диктатуры пролетариата диктатуры "горстки политиков" [3]. Сознавал это и В.И. Ленин.

Не случайно он самым тщательным образом остановился в "Письме к съезду" на личных качествах основных партийных фигур, на их недостатках, на проблемах их взаимоотношений...

При этом, вопреки сложившемуся стереотипу, дается крайне негативная оценка не только Сталину, но и Н.И. Бухарину. Ленина явно беспокоит бухаринский догматизм, его стремление (с чем мы сталкивались в предшествующих главах) выводить практическую линию не из процессов реальной жизни, а из абстрактной теории и идейных постулатов, подгоняя под них данные процессы.

Что же касается будущих оппозиционных лидеров, как Л.Б. Каменев, Г.Е. Зиновьев, Л.Д. Троцкий, опять же вопреки утвердившимся представлениям, В.И. Ленин склонен к превалированию оценки не негативной, а позитивной.

Явно предвидя то, что затем происходило в ходе внутрипартийной борьбы, он предупреждает о недопустимости постановки им в вину ряда их прежних позиций и шагов в дореволюционной партийной жизни (позиции Каменева и Зиновьева по Октябрьскому восстанию, меньшевистское прошлое Троцкого). В отношении последнего, отмечая его несколько излишнюю самоуверенность и "чрезмерное увлечение чисто административной стороной дела", В.И. Ленин прямо определяет Льва Давидовича "самым способным человеком в настоящем ЦК".

Разрешение проблемы традиционно виделось на путях передачи всей полноты власти непосредственно в руки трудящихся. Чему сам Ленин придавал изначально огромное значение.

Вместе с тем "недостаток цивилизации" осложнял разрешения проблемы, препятствуя сиюминутному переходу от "власти вождей" к непосредственному управлению самих трудящихся, к непосредственной диктатуре пролетариата.

Плакат того периода более точно передает позицию В.И. Ленина в данном вопросе, нежели ее трактуют сегодня. "Каждая кухарка" должна была не управлять, но прежде научиться управлять государством.

Поэтому в ленинской концепции речь пока шла лишь о тенденции продвижения в данном направлении на основе создания многоуровневой защиты от опасности развития бюрократического вождизма. Именно в данном контексте видится логичным рассматривать намеченные В.И. Лениным в последних диктовках практические мероприятия по реорганизации властной системы.

Рассмотрим их...

[1] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.379.

[2] Там же. С.379.

[3] Люксембург Р. Рукопись о русской революции// Люксембург Р. О социализме и русской революции: Избр. статьи, речи, письма. М., 1991. С.300.

4-4-29

§2.1

В.И. ЛЕНИН: НЕОБХОДИМЫЕ ПРАКТИЧЕСКИЕ ШАГИ В ПЛАНЕ СОВЕРШЕНСТВОВАНИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ

Задумываясь над вопросом совершенствования политической системы В.И. Ленин наметил ряд практических предложений.

Превратить пленумы ЦК РКП(б) в высшие партийные конференции, собираемые не реже одного раза в два месяца с участием членов Центральной Контрольной Комиссии (ЦКК).

Этим предполагалось ограничить властные проявления органов партийного аппарата, их определяющую роль, придать им не руководящий, а исполнительный характер, ограничить власть партийных вождей. В.И. Ленин предполагал, что при постоянно собираемых пленумах ЦК (не менее шести пленумов в год) решение важнейших вопросов ушло бы из рук партийного аппарата (партийных чиновников) к делегатам низовых партийных масс. Возникала бы и возможность систематического контроля деятельности партийной верхушки со стороны Центрального Комитета.

Состав ЦК увеличить на 50-100 человек за счет рабочих (к ним же Ленин отнес и беднейших крестьян).

При этом особо разъяснил, что речь идет отнюдь не о тех рабочих, которые находятся на советской службе (то есть превратились в аппаратных функционеров) и у которых выработались те "традиции", "предубеждения", с которыми как раз надо бороться. В состав Центрального Комитета надо ввести рабочих, стоящих "ниже того слоя", который выдвинулся за пять лет в число советских служащих, рядовых рабочих, которые естественно "не попадают в разряд прямо или косвенно эксплуататоров" [1].

Суть ленинской идеи в целом понятна. Такие рабочие, как тогда говорили – "от станка", должны были принести с собой связи с рабоче-крестьянской массой, выражать ее интересы, принести ее психологию, враждебную бюрократизму, и должны были нейтрализовать аппаратные тенденции в высших эшелонах партийной власти. Одновременно, регулярно участвуя в решении важнейших вопросов жизни страны и партии, эти рабочие получали бы навыки управления, что позволяло расширять резерв и осуществлять ротацию управленческих кадров. Кроме того, имея постоянную обратную связь со своими коллективами, данные рабочие-цекисты способствовали бы проникновению управленческих навыков и в широкую рабочую массу, создавая почву для становления в итоге системы непосредственного самоуправления трудящихся.

По аналогии с ЦК В.И. Ленин предполагал расширить и состав Центральной Контрольной Комиссии партии, предоставив ее членам все права членов Центрального Комитета.

Причем члены ЦКК обязаны были присутствовать на всех заседаниях Политбюро ЦК РКП(б) и составить ту сплоченную группу, "... которая, – писал Ленин, – "не взирая на лица", должна будет следить за тем, чтобы ничей авторитет, ни генсека, ни кого-либо из других членов ЦК, не мог помешать им сделать запрос, проверить документы и вообще добиться безусловной осведомленности и строжайшей правильности дел" [2].

Попутно замечу, что данная идея Ленина вызвала в аппаратной среде особую обеспокоенность и изначально была торпедирована. Даже сама статья "Как нам реорганизовать Рабкрин", в которой говорилось о реорганизации ЦКК, появилась на страницах "Правды" (редактором газеты тогда был кандидат в члены Политбюро ЦК РКП(б) Н.И. Бухарин) с существенной редакторской правкой. Из текста, где говорилось о проверке "не взирая на лица" и чтобы ничей авторитет не мог помешать ей, были изъяты слова "ни генсека, ни кого-либо из других членов ЦК" [3].

Соединить ЦКК с реорганизованной Рабоче-крестьянской инспекцией (Рабкрин).

На первый взгляд данное предложение Ленина кажется просто парадоксальным. Ведь еще недавно и именно по ленинскому настоянию XI съезд РКП(б) признал необходимым разделение функций партийных и советских органов. Теперь же сам В.И. Ленин предлагал соединить орган партийный (ЦКК) с органом государственным (Наркомат рабоче-крестьянской инспекции).

Из статьи В.И.Ленина «Как нам реорганизовать Рабкрин. (Предложения XII съезду партии) (23 января 1923 г.)»:

«Нарком Рабкрина может, по моему мнению, остаться наркомом (и должен им остаться), как и вся коллегия, сохраняя за собой руководство работой всей Рабоче-крестьянской инспекции и в том числе всеми членами ЦКК (выделено мной – А.К.), которые будут считаться «откомандированными» в его распоряжение». (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.385)

На самом деле никакого парадокса и противоречия тут нет. Вся хитрость крылась как раз в подчинении членов ЦКК наркому Рабкрина, то есть члену правительства. Вспомним при этом те широкие права контроля деятельность партии и ее высшего руководящего эшелона, что предполагал для Центральной Контрольной Комиссии Ленин. В результате получается постановка деятельности РКП(б), ее аппарата под контроль государства (примат государства над партией).

И если попытаться развертывать эту цепочку рассуждений и далее по советской линии (ВЦИК, съезд Советов и т.д.), то можно в итоге выйти на мысль, которую В.И. Ленин высказал еще в августе 1921 года: "Оживлять Советы, привлекать беспартийных, проверять беспартийными работу партийных – вот это абсолютно верно" [4].

Конечно, изложенное является определенной реконструкцией ленинского наследия. Самим Лениным данная схема не была детально расписана.

Но ведь нельзя при этом игнорировать его прежние идеи.

Нельзя игнорировать и свидетельства о незавершенности им своих диктовок. Свидетельства, что Ленин намечал еще целый ряд статей [5].

Более того, имеется небезосновательное предположение, что некоторые сделанные в этом плане Лениным наметки были уничтожены Сталиным еще при жизни Ленина. Известный меньшевистский деятель и историк Б.И. Николаевский полагал, что в этих наметках затрагивались вопросы новой Конституции, Госплана, национальный и т.п. [6]

Но пока нам остается лишь гадать по этому поводу...

Вместе с тем, важно учесть, что вопрос политических преобразований являлся для Ленина не самоцелью, а важным условием, инструментом правильного разрешения проблем экономического, социального, культурного развития общества и обеспечения на основе этого именно подлинной (по существу, а не по форме) социалистической тенденции.

Еще в декабре 1921 года он указывал, что главное не в том, чтобы быстрой реорганизацией улучшить аппарат, а чтобы так переварить это политическое преобразование, дабы "получить другой культурный экономический уровень" [7].

И в этом отношении у Ленина выкристаллизовывается наибольшее внимание к трем проблемам:

культурное развитие;

развитие промышленности;

кооперация.

[1] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.347-348.

[2] Там же. С.387.

[3] См. подр.: Осадчая А. В.И. Ленин о роли ЦКК в укреплении социализма// Политическое образование. 1988. №10. С.36.

[4] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.44. С.81-82.

[5] См.: Из переписки Н.В.Валентинова-Вольского с Б.И.Николаевским// Валентинов Н.В. Наследники Ленина. М., 1991. С.222.

[6] Там же. С.225.

[7] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.44. С.326.

4-4-30

§3

НАМ НЕОБХОДИМО "ПОЛУЧИТЬ ДРУГОЙ КУЛЬТУРНЫЙ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ"...

"Социалистическая индустриализация"

"Коллективизация" (кооперирование сельского хозяйства)

"Социалистическая культурная революция"

Так в советских учебниках определялись задачи, поставленные В.И. Лениным.

По форме это где-то близко, но вот в содержательном наполнении мысли последних работ В.И. Ленина далеко расходились с тем, что вкладывал в них Сталин, и что повторялось в советских учебниках (и нередко повторяется и в современных)...

4-4-31

§3.1

КУЛЬТУРНОЕ РАЗВИТИЕ

Перед нами классический образчик определения "ленинского подхода" к вопросу в официальной советской историографии...

Однако первое же, что бросается в глаза в последних работах В.И. Ленина, – это как раз крайне негативное отношение последнего к постановке в повестку дня именно вопроса "социалистической (пролетарской) культуры"...

Мы много болтаем о пролетарской культуре, указывал он, а факты показывают, что "даже с буржуазной культурой дела обстоят у нас очень слабо", мы до сих пор не выбрались из полуазиатской бескультурности [1].

И далее он предупреждает тех, "кто слишком много и слишком легко разглагольствует" о культуре "пролетарской": "... Нам бы для начала достаточно настоящей буржуазной культуры (выделено мной – А.К.), нам бы для начала обойтись без особенно махровых типов культур добуржуазного порядка, т.е. культур чиновничьей, или крепостнической и т.п." [2].

Для начала необходима хотя бы элементарная грамотность населения!

Лишь после создания системы и обеспечения становления общей культуры (что обычно формируется на стадии буржуазного развития общества, и чего как раз оказалась во многом лишена Россия) В.И. Ленин полагал возможным приступать к этапу формирования коммунистического сознания (собственно "культурная революция").

При этом важно отметить, что для осуществления данного этапа он считал отнюдь недостаточным иметь лишь высокий общекультурный уровень населения. Необходима и соответствующая экономико-материальная база в обществе.

Не случайно, упомянув о необходимости проведения в крестьянскую, например, среду коммунистических идей, В.И. Ленин тут же спешит сделать оговорку, что опасается быть здесь "слишком прямолинейно понятым". И разъясняет: "Никоим образом нельзя понимать это так, будто мы должны нести сразу чисто и узко коммунистические идеи в деревню. До тех пор, пока у нас в деревне нет материальной основы для коммунизма (выделено мной – А.К.), до тех пор это будет, можно сказать, вредно, это будет, можно сказать, гибельно для коммунизма" [3].

Сравните ленинские позиции со сталинской "культурной революцией" 1930-х гг.

Перед нами отчетливо вырисовывается характерный "многоступенчатый подход" Ленина к вопросу построения социалистического общества в России с учетом ее конкретных условий и особенностей.

В рамках концепции "многоступенчатого построения социализма" рассматриваются им и проблемы промышленного развития страны (та самая "материальная основа коммунизма").

[1] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.363, 364.

[2] Там же. С.389.

[3] Там же. С.367.

4-4-32

§3.2

РАЗВИТИЕ ПРОМЫШЛЕННОСТИ

Развитие промышленности должно было обеспечить адекватный для нового общественного строя уровень производительных сил.

Еще в 1920 году данный момент получил четкое выражение в известной ленинской формуле – "коммунизм – это есть Советская власть плюс электрификация всей страны".

Как нам уже известно, в электрической энергии В.И. Ленин видел исходную возможность формирования нового качественного уровня производительных сил, который позволил бы вести речь об изменении содержания производственных отношений в социалистическом направлении. При этом хотелось бы заметить, что последующая сталинская индустриализация, являющаяся, якобы, воплощением ленинской концепции, резко отличалась от нее в реальности.

Вспомните характерные черты сталинской индустриализации.

В ленинском варианте индустриализация подразумевала отнюдь не только развитие крупной (тяжелой) промышленности, но и мелкой (легкой) промышленности тоже. Речь шла именно о взаимосвязанном варианте. Более того, – даже о некотором первичном развитии легкой промышленности.

Не только мелкая, но и крупная промышленность должна была, согласно ленинским представлениям, являться не самодовлеющей целью, но иметь четко выраженную социальную ориентацию развития.

Еще в 1921 г., набрасывая проект наказа от Совета труда и обороны, Ленин не случайно соединил в единый пункт "максимальный подъем производительных сил и улучшение положения рабочих и крестьян" [1].

Ленинское понимание индустриализации включало в себя не только развитие промышленности как таковой, но и развитие сельскохозяйственного производства, придание ему "индустриального" (машинного) характера.

Он не случайно подчеркивал важность обеспечения производства предметов крестьянского обихода [2].

Родилась и получила практическое воплощение мысль о проведении крупных сельскохозяйственных выставок. Цель их была не столько в том, чтобы показать "достижения советского аграрного сектора" (об этом просто смешно еще было даже вести речь), сколько привлечения к данному сектору интереса западных предпринимателей и обеспечения тем самым его кардинального технического переоснащения.

В 1922/23 хозяйственном году было ввезено 805 тракторов, в 1923/24 – 1.376, в 1924/25 – 3.332. Хотя ситуация все равно резко отставала от реальных потребностей деревни, подавшей за осень 1924 – весну 1925 г. заявок на 20 тыс. тракторов [3].

Все эти идеи, так или иначе, нашли свое смысловое отражение и в "Политическом завещании" [4].

Но здесь крайне принципиально заметить один момент. Ленин не столько перечислял задачи развития промышленности (собственно, практически и не перечислял). Это вполне понятно, учитывая, что на данную тему он высказывался не раз и крайне регулярно ранее.

В последних работах Ленин сделал акцент на содержательном моменте развития промышленности с точки зрения социалистической перспективы. При этом речь шла о создании в первую очередь соответствующей индустриальной базы экономики, а лишь затем о придании ей социалистического содержания.

В этой связи следует обратить внимание на одно важное замечание В.И. Ленина, сделанное в статье "О кооперации", поскольку момент этот будет весьма ярко всплывать в ходе последующих внутрипартийных разногласий.

Ленин определил принадлежащие государству предприятия не как уже социалистические (что, как нам известно, характерно было для того же Н.И. Бухарина), но лишь как предприятия последовательно-социалистического типа [5].

То есть такие, которые только должны еще будут стать (последовать) социалистическими, но таковыми пока по своему содержанию не являются.

Здесь отразилось известное еще по дискуссии с "левыми коммунистами" отрицательное отношение В.И. Ленина к попыткам автоматического отождествления государственной собственности (пусть даже и пролетарского государства, да и то более по названию) с подлинной социалистической общественной собственностью.

Калягин А.В. Гражданская война в России. 1917 – 1920: Учеб. пособие. (Электронная версия). 2005. (http://media.ssu.samara.ru/materials/civil_war/Start_Page.htm).

[приводится с сокращениями]

Г Л А В А 2

4-4-33

§3.1. Проблема общественной собственности

Очередной момент разногласий В.И.Ленина с "левыми коммунистами" был связан с пониманием идеи общественной собственности.

Как мы видели, "левые" абсолютно отождествляли ее с собственностью пролетарского государства, достигаемой элементарной насильственной национализацией (экспроприация).

Ленин же придерживался здесь иного понимания, высказанного, в сущности, еще К.Марксом.

Выстроенная "левыми коммунистами" (собственно Н.И.Бухариным) схема отождествления общественной собственности с "собственностью пролетарского государства" в абстрактно-теоретическом плане не несла в себе чего-то особо криминального. Действительно, если налицо имелось бы полное самоуправление трудящихся, то понятие "власть" и понятие "рабочий класс" приобретают определенную тождественность. И собственность власти может восприниматься как собственность самих трудящихся.

Но это именно абстрактная и утопичная теория, особенно в конкретных российских условиях того периода. Ведь подлинной "диктатуры пролетариата", власти самих трудящихся в реалии отнюдь не существовало. Это было не более чем провозглашаемое намерение далекое от своей практической реализации. Что в отличие от "левых" учитывал В.И.Ленин, пока еще осторожно, но достаточно ясно указывающий, что диктатура пролетариата у нас заменена в реальности диктатурой партии [1].

А в данной ситуации массовая национализация формировала бы "государственную собственность" находящуюся в реальном распоряжении партийно-государственного аппарата, а не общественную собственность "по Марксу".

Такая собственность могла явиться основой для дальнейшего развития ситуации в двух направлениях

• Она могла открывать дверь для развития общества в социалистическом направлении, в случае перерастания в подлинную общественную собственность.

• Но она же могла обеспечивать и трансформацию в ту общественную систему, что Маркс определял в "Экономических рукописях" как "азиатский способ производства", ничего общего не имеющий с понятием "социализм". Могла трансформироваться в аппаратно-государственную собственность, несущую обществу государственную эксплуатацию и восточно-деспотический режим.

Собственно так и произошло в итоге в результате окончательного свертывания нэпа и сталинского "большого скачка в социализм".

В.И.Ленин и указывал "левым коммунистам" на необходимость научиться отличать обобществление от национализации в смысле простой конфискации, простой государственной экспроприации. Подчеркивал, что призывать сегодня к решительной конфискации "значит повернуться лицом к прошлому и не понять перехода к будущему", тогда как задача в правильной организации производства [2].

Нет, Ленин вовсе не отвергал, даже сам выдвигал идею доведения до конца, например, национализации промышленности [3].

Однако делающиеся на этом основании в литературе попытки представить ленинские позиции как леворадикальные, по глубинной сути не отличающиеся от левокоммунистических подходов, а "некоторую сдержанность Ленина" объясняющие не более чем "тактическим маневром", "своеобразной социальной мимикрией" при "неизменных взглядах и убеждениях", видятся не вполне состоятельными [4].

Такая трактовка – наследие старых, прочно вбиваемых длительное время в умы стереотипов о "ленинском курсе на социализм", подогнанных к уровню сталинских постулатов. Выводы здесь выстраиваются не столько на фундаменте комплексного и глубокого анализа существа ленинской концепции построения социализма в России, сколько выводятся из некоторых внешних форм ее выражения, к тому же вырванных нередко из контекста. Но дело-то не в форме, а именно в существе.

Перспектива конечной национализации (именно перспектива, а не задача настоящего момента) имела в ленинской концепции принципиально иной, нежели в понимании "левых коммунистов", смысл.

Образуемая при национализации государственная собственность для В.И.Ленина являлась лишь исходным пунктом, основой для дальнейшего ее превращения в подлинную общественную собственность, но никак не тождественную последней. Имела ценность лишь в случае обеспечения ее тенденции в сторону социалистической перспективы.

В этой связи Ленин как раз и подчеркивал: "Но социализм не может ввести меньшинство – партия. Его могут ввести десятки миллионов, когда они научатся это делать сами" [5].

Потому то он и подчеркивал такие моменты, как непосредственное участие трудящихся в управлении производством, как развитие экономического соревнования и самостоятельности производственных единиц в общесоветских рамках. Причем эти "общесоветские рамки", сохранение "верховной собственности Советской власти" имели у Ленина вполне конкретное историческое звучание.

Данные требования являлись реакцией на отчетливо проявившую себя тенденцию, когда новые пролетарские хозяева предприятий (не умея, а часто и не желая, именно рачительно хозяйствовать) демонстрировали нередко элементарное стремление "хапнуть побольше".

И "верховная собственность Советской власти" должна была являться преградой данной тенденции, что и было четко выражено В.И.Лениным на заседании Совнаркома 4 марта 1918 года в связи с требованием речников о передачи водного транспорта республики в собственность их профсоюзу.

Ленинское понимание национализации рождало элементарный вывод: если национализация путем принудительной и решительной конфискации не дает (и не может дать) еще общественной собственности, следовательно, и нет еще социалистического строя. Следовательно, своим требованием, даже в случае его осуществления, "левые коммунисты" вовсе не достигают превращения России в коммунистическое общество.

[1] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.36. С.307.

[2] См.: Там же. С.293-294.

[3] См.: Там же. С.217-218.

[4] См., напр.: Ольшевский В.Г. Финансово-экономическая политика советской власти в 1917–1918 гг.: тенденции и противоречия// Вопросы истории. 1999. №3. С.37-38.

[5] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.36. С.53.

Таким образом, в ленинском варианте индустриализация имела как бы двухэтапный характер:

прежде создать соответствующую промышленную базу страны (и тяжелая и легкая промышленность), что отсутствовала в России в силу недоразвитости и специфичности российского капитализма;

а затем уже только придавать этой базе соответствующее социалистическое содержание и форму (не элементарное огосударствление).

Но самое, пожалуй, важное в последних работах В.И. Ленина – это вопрос о кооперации...

[1] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.43. С.398.

[2] См.: Там же. С.409.

[3] См.: Правда. 1925. 10 сент.

[4] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.405.

[5] См.: Там же. С.374.

4-4-34

§3.3

КООПЕРАЦИЯ

Именно "кооперативная концепция" Ленина (превращенная впоследствии И.В. Сталиным в теорию коллективизации деревни для обоснования своего практического курса) вызвала в свое время на рубеже 1980 – 1990-х годов наибольший интерес и разногласия исследователей.

Одни отрицали, что В.И. Ленин видел в кооперации форму собственности, отрицали ее органическое включение Лениным в социалистическую общественную систему. Утверждали, что никакого "изменения точки зрения на социализм" в этом плане у него не было, а в кооперации он видел лишь необходимое и достаточное условие для его построения [1].

Другие, напротив, доказывали, что у Ленина была "прямая апологетика кооперативного социализма" [2].

Собственно проблема так и осталась неразрешенной, уйдя за пределы исследовательского внимания в связи с изменившейся политической ситуацией. Вместе с тем в рамках разгорающейся внутрипартийной борьбы вопрос "кооперации по Ленину" занимал далеко не последнее место. А потому попробуем разобраться...

Прежде всего, хотелось бы уточнить, что вопрос кооперации воспринимался Лениным отнюдь не столь узко, как впоследствии это сделал И.В. Сталин. Вопрос о кооперации у Ленина – это отнюдь не вопрос преобразования деревни на коллективистских основах, тем более, не в форме "сталинской коллективизации".

Собственно в последних работах В.И. Ленина нет никакого "кооперативного плана" в смысле постановки четких практических задач по осуществлению кооперирования (лишь некоторые наметки).

Вопрос кооперации поставлен Лениным более широко, в концептуальном смысле, как аспект вопроса обеспечения эволюции общества в целом в направлении социализма.

А вот здесь ситуация выглядит на первый взгляд крайне противоречиво...

Достаточно просмотреть ленинскую статью "О кооперации" дабы с легкостью обнаружить вроде бы взаимоисключающие себя идеи в смысле понимания сущности кооперации.

Из работы В.И. Ленина "О кооперации" (4-6 января 1923 г.)

"В сущности говоря, кооперировать в достаточной степени широко и глубоко русское население при господстве нэпа есть все, что нам нужно, потому что теперь мы нашли ту степень соединения частного интереса, частного торгового интереса, проверки и контроля его государством, степень подчинения его общим интересам, которая раньше составляла камень преткновения для многих и многих социалистов. ... Разве это не все, что нужно для того, чтобы из кооперации, из одной только кооперации, которую мы прежде третировали, как торгашескую, и которую с известной стороны имеем право третировать теперь, при нэпе также, разве это не все необходимое для построения полного социалистического общества? Это еще не построение социалистического общества, но это все необходимое и достаточное для этого построения (выделено мной – А.К.)".

(Полн. собр. соч. Т.45. С.373)

"Забывают, что кооперация получает у нас, благодаря особенности нашего государственного строя, совершенно исключительное значение. Если выделить особо концессии, которые, кстати сказать, не получили у нас сколько-нибудь значительного развития, то кооперация в наших условиях сплошь да рядом совершенно совпадает с социализмом (выделено мной – А.К.)".

(Полн. собр. соч. Т.45. С.375).

"Теперь мы вправе сказать, что простой рост кооперации для нас тождественен (с указанным выше "небольшим" исключением) с ростом социализма (выделено мной – А.К.), и вместе с этим мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм".

(Полн. собр. соч. Т.45. С.376).

Так кооперирование – "это все необходимое и достаточное для построения социализма"? Или же кооперирование – это уже социализм? Смысл-то достаточно разный, даже противоречивый...

На самом деле никакого противоречия здесь не видится. У этих двух моментов в понимании сущности кооперации у Ленина есть четко определенное связующее звено – "небольшое исключение".

Иными словами, для Ленина все дело заключалось в тех конкретных условиях, в которых кооперация развивается.

Даже при наличии "небольших элементов" капитализма, в условиях системы нэпа, Ленин не считал возможным отождествлять кооперативные формы с социализмом. Утверждал, что мы можем в известной мере третировать ее по-прежнему как торгашескую. Но кооперирование при этом дает, однако, "все необходимое" для построения в дальнейшем социализма.

Идея, собственно не нова. Еще К. Маркс указывал в "Капитале" на кооперацию как на ту форму, на базе которой возможно становление системы общественной собственности [3][46]. Но Ленин развил эту мысль далее. При этом важно осознать, что у Ленина представлена именно динамика процесса, а не статичные выводы...

Он не случайно подчеркнул двойственное содержание кооперации в сложившихся в России условиях.

С одной стороны, кооперативные предприятия в условиях нэпа являются по своему содержанию предприятиями капиталистического типа (действуют в капиталистической среде и на основе капиталистических принципов).

Но при этом, отмечал Владимир Ильич, они существенно отличаются от предприятий частного капитала. Отличаются тем, что являются по своей форме организации коллективными. А это создает как раз возможность для их качественного перерождения при изменении условий, для наполнения этой внешней оболочки иным содержанием. Кооперация "торгашеская" реально может превратиться в "социалистическую". При условии принадлежности средств производства непосредственно рабочему классу кооперативные предприятия, указывал Ленин, перестанут отличаться от предприятий социалистических [4].

Следовательно, в "торгашеской кооперации", каковой она является в нэповской системе, заложены социалистические потенции, которые и получат свое развитие в дальнейшем.

Таким образом, противоречивые на первый взгляд мысли ("не социализм еще, а лишь все необходимое для его построения", и "собственно строй социализма") четко связываются в цельную концепцию.

"Торгашеская" в условиях нэпа кооперация – конечно же, еще не социализм, а лишь база для его построения. Но чем шире система кооперации, тем шире эта база. С исчерпанием же новой экономической политикой своей исторической миссии по формированию того экономического фундамента, на основе которого можно будет уже вести речь о начале возведения социалистического здания, тогда-то кооперативная форма начнет наполняться социалистическим содержанием, станет важнейшим элементом структуры этого здания.

И вновь перед нами многоступенчатая схема...

[1] См., напр.: Горинов М.М., Цакунов С.В. Ленинская концепция нэпа: становление и развитие// Вопросы истории. 1990. №4. С.36-38; Они же. 20-е годы: становление и развитие новой экономической политики// История Отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории Советского государства. М., 1991. С.135-138.

[2] См., напр.: Ходорковский И.И. О ленинской концепции кооперации// Вопросы истории КПСС. 1990. №3. С.50.

[3] См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – 2-е изд. Т.23. С.773.

[4] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.375.

"МЫ ПОЙДЕМ ПО ПУТИ, УКАЗАННОМУ ТОВ. ЛЕНИНЫМ"?.. ИДЕЙНЫЙ РАСКЛАД СИЛ ПО ВОПРОСАМ НЭПА И СОЦИАЛИЗМА В ПАРТИЙНОМ РУКОВОДСТВЕ (ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА)

Итак, в своем "Политическом завещании" В.И. Ленин, как мы убедились, продолжал развивать концепцию многоступенчатого построения социализма в конкретных условиях России, используя идею о возможности влияния политической надстройки на базис.

Однако из-за развития тяжелой болезни он не мог уже реально обеспечивать ее практическое претворение. Судьба этой концепции (а, следовательно, и судьба страны) зависела теперь от расстановки сил в партийном руководстве, зависела от исхода их столкновений.

Автор не предполагает детально рассматривать "закулисные аспекты и методы" развертывающихся столкновений. Данная сторона медали в целом достаточно подробно и вполне объективно освещена в литературе.

К примеру, в серии книг В.З. Роговина, посвященных процессам развития советского общества в 1920 – 1930-е гг. Изданные в 1990-е гг. они широко доступны современному читателю в силу их размещения в Internet'е. (Для ознакомления с "практическими перипетиями" внутрипартийной борьбы в 1923 – 1927 гг. можно рекомендовать: Роговин В. Была ли альтернатива? (Троцкизм взгляд через годы). http://www.trst.narod.ru).

Нам более принципиально понять не вопросы межличностных отношений "вождей", не "борьбу за личную власть" и используемые здесь методы ее достижения, но именно идейные позиции сторон. Понять как перевес тех или иных взглядов отражался на процессах развития общества.

Поэтому логично определить для начала общий идейный расклад сил в высшем эшелоне партийного руководства страны в момент отхода от дел В.И. Ленина.

4-4-35

§1

ТРОЦКИЙ

Предпринятая на исходе Перестройки в СССР рядом исследователей попытка более основательно и объективно разобраться со взглядами оппозиционных деятелей второй половины 1920-х годов [1], закончились в целом неудачей...

Явно победила и получила перевес иная позиция, весьма четко выраженная тогда известным философом А.С. Ципко. Позиция, что реализованная Сталиным "социалистическая альтернатива" в своей сущности повторяла концепцию Троцкого, его основополагающие идеи. Позиция, что Сталин воплотил "троцкизм", что "троцкизм" ничем не отличается от "сталинизма" [2].

Но так ли это? И был ли вообще "троцкизм"? И был ли Троцкий противником нэпа?

Стоит определиться с отношением этой ключевой оппозиционной группе Бухарина – Сталина фигуры к новой экономической политике.

И обнаружить это отношение, обнаружить понимание Л.Д. Троцким сущности и значения нэпа достаточно несложно в его речах и работах того периода. Особенно если их не пролистать, как предлагал А.С. Ципко, но внимательно прочитать...

Прежде всего, Лев Давидович абсолютно сходился с Лениным в оценке сущности российского общества, как общества, где тесно переплетаются азиатские и европейские черты, что диктует своеобразное, неповторимое развитие России. Так же, как и Ленин, определял ситуацию: "пролетарская" власть, но при крайней экономической, социальной, культурной отсталости общества. Отсюда и задача – создание первоначально достаточного уровня цивилизации, используя возможности политического рычага (пролетарской власти).

Все это Л.Д. Троцкий вполне четко выразил в статье, опубликованной им в газете "Правда" в 1922 году как ответ на критические замечания М.Н. Покровского на издание Троцким книги "1905".

При подобном раскладе Троцкий вовсе не отрицал систему новой экономической политики. Напротив, считал ее общей закономерностью построения социалистического общества. И уж тем более закономерностью для стран "малокультурных".

Поддерживал он и ленинскую концепцию многоэтапного социалистического строительства ("подход к построению") для таких менее развитых стран. Полагал здесь нэп именно не методом построения социализма, а необходимым периодом несоциалистической системы хозяйствования при сохранении пролетарской диктатуры.

И, несложно догадаться, развитие России виделось ему в рамках как раз не "сокращенного", а "полного учебника по нэпу".[47]

[…]

[1] См., напр.: Горинов М.М. Альтернативы и кризисы в период нэпа. (К вопросу о социально-политических проблемах внутрипартийной борьбы в 20-е годы)// Вопросы истории КПСС. 1990. №1; Павлова И.В. Загадки внутрипартийной борьбы (1923 – 1929 гг.)// Советская история: Проблемы и уроки. Новосибирск, 1992; Роговин В.З. Л.Д. Троцкий о нэпе// Экономические науки. 1990. №1 и др.

[2] См.: Ципко А. О зонах, закрытых для мысли// Суровая драма народа: Ученые и публицисты о природе сталинизма. М., 1989. С.187.

4-4-36

§2

БУХАРИН, СТАЛИН

В тоже время главный "антитроцкистский идеолог" Н.И. Бухарин (Сталин здесь выступал пока более в роли практика-организатора) продолжал активно развивать прежнюю концепцию "левых коммунистов" о непосредственном переходе страны в социализм. Продолжал рассматривать нэп не как этап развития, но как механизм, как инструмент прямого социалистического строительства.

По его убеждению, "... несмотря на существование рынка и капиталистические формы нашего хозяйства, мы уже начинаем переходить от типа хозяйства, руководствующегося прибылью, к типу хозяйства, руководствующемуся покрытием потребностей масс (а это есть один из признаков социалистического хозяйства (выделено мной – А.К.)" [1].

Доказательством социалистичности и необходимым дальнейшим направлением социалистического развития общества он продолжал считать огосударствление экономики (прежнее его понимание общественной собственности как собственности пролетарского государства).

Правда, односторонне и по-своему трактуя ленинские мысли о кооперации, к огосударствлению он добавил теперь и кооперирование, закладывая, по сути, идейную основу последующей сталинской коллективизации.

Подобные позиции оформились в 1924 году в бухаринско-сталинскую теорию "возможности построения социализма в одной стране" (в СССР), окончательно официально утвержденную в 1925 г. XIV съездом Коммунистической партии.

[1] Бухарин Н.И. Новое откровение о советской экономике или как можно погубить рабоче-крестьянский блок. К вопросу об экономическом обосновании троцкизма// Бухарин Н.И. Избр. произведения. М., 1990. С.290.

4-4-37

§3

ЗИНОВЬЕВ, КАМЕНЕВ

Л.Б. Каменев и Г.Е. Зиновьев, выступившие первоначально в союзе со Сталиным и Бухариным против Троцкого (здесь отразились в первую очередь именно межличностные отношения, трения и столкновения их с Троцким еще в дореволюционный период деятельности), отнюдь не разделяли подобные идеи...

Доказательством могут служить достаточно резкие высказывания Г.Е. Зиновьева уже на XII съезде РКП(б) (апрель 1923 г.) по поводу отождествления элементарного огосударствления и кооперирования с социализмом.

Выступая на съезде с Политическим отчетом ЦК, Зиновьев подчеркивал, что нэп имеет переходный период, и следует помнить, что Ленин понимал нэп как систему госкапиталистической экономики, включающей и кооперацию ("даром, что она называется социалистической, а по сути дела в нынешней обстановке это тоже есть элемент государственного капитализма"). Указывал, что если 70 – 75% торговли происходит, к примеру, между государственными органами, то полагать, что у нас здесь 70 – 75% социализма, ошибочно [1].

Становится понятным, что Зиновьев и Каменев также придерживались скорее ленинской теории многоэтапного созидания нового общественного строя, что объективно сближало их (при всех противоречиях) с Троцким и привело в итоге к отходу со своими сторонниками в ряды оппозиции.

Любопытно в этом плане заметить, что сметливый народный разум достаточно точно подметил подлинный идейный расклад сил в высшем партийном руководстве, именно сущность явления, а не его форму...

И вовсе не случайным видится шаг Сталина, который добился в августе 1924 года (когда сторонники Троцкого, собственно, уже потерпели первое поражение) расширения состава Политбюро за счет своих идейных союзников. Шаг, превративший прежнюю антитроцкистскую "тройку" (Сталин, Каменев, Зиновьев) в "семерку" (Бухарин, Зиновьев, Каменев, Рыков, Сталин, Томский, Куйбышев). Шаг, сделанный явно с целью нейтрализации возможностей Зиновьева и Каменева.

[1] Двенадцатый съезд Российской Коммунистической партии (большевиков), 17-25 апреля 1923 г.: Стенограф. отчет. М., 1923. С.8, 23-24.

"ТРОЦКИЗМ" ИЛИ "СТАЛИНИЗМ"? НА ПУТЯХ СВЕРТЫВАНИЯ НЭПА

ВНУТРИПАРТИЙНАЯ БОРЬБА В 1923 – 1927 ГОДАХ ПРОХОДИТ В СВОЕМ РАЗВИТИИ ТРИ ОСНОВНЫХ ЭТАПА

"старая оппозиция" (оппозиция Троцкого) – 1923 – 1924 гг.;

"новая оппозиция" (оппозиция Каменева и Зиновьева) – 1925 – начало 1926 гг.;

"объединенная оппозиция" (соединение в единый блок предшествующих) – 1926 – 1927 гг.

Придерживаясь данной хронологии, рассмотрим программные позиции сторон и отражение этих позиций на процессах общественного развития.

§1

НАЧАЛО ОТКРЫТЫХ СТОЛКНОВЕНИЙ... (А БЫЛ ЛИ "ТРОЦКИЗМ"?)

XII съезд Коммунистической партии (17-25 апреля 1923 г.) впервые в истории РКП(б) проходил в отсутствии В.И. Ленина.

Накануне Троцкий отказался от предложения Сталина взять на себя Политический отчет ЦК на съезде (что традиционно было прерогативой Ленина), подчеркнув тем самым, что отнюдь не претендует на роль преемника и место умирающего вождя. Сделанное ему предложение он переадресовал Сталину. Однако последний также отказался, прекрасно сознавая, что подавляющая как партийная, так и не партийная масса, вовсе не считавшая еще Сталина признанным вождем (в отличие от тех же Троцкого, Зиновьева, Каменева...), могла крайне негативно воспринять подобную заявку с его стороны "на место Ильича".

Превращение Сталина сначала в "наследника дела Ленина", а затем и в "Ленина сегодня" – дело будущего...

Пока же роль главного докладчика (Политический отчет) была поручена Зиновьеву, занимавшему пост председателя Исполкома Коминтерна.

Троцкий же взял на себя задачу выступить по вопросам развития промышленности. И в своем докладе он предложил развернутую и заслуживающую серьезного внимания экономическую программу дальнейшего развития страны. (Высказанные здесь идеи, по сути, послужили если и не исходной причиной, то важнейшим поводом к началу открытых столкновений).

Реконструируем эту программу...

Из доклада информотдела ГПУ "О впечатлении, произведенном на население РСФСР правительственным сообщением о болезни т. Ленина"

(24 марта 1923 г.)

"Наибольшее распространение имел слух о том, что т. Ленин уже умер, и что правительственное сообщение рассчитано только на подготовку общественного мнения; также распространен был слух о том, что состояние здоровья т. Ленина более тяжелое, нежели об этом говорит сообщение, о том, что болезнь его неизлечима и что к работе он во всяком случае не вернется.

Оба эти слуха, с одной стороны, породили в широких массах довольно распространенное сожаление об уходе из правительства "единственного крупного русского работника", с другой – вызвали массовые толки и прогнозы по вопросу о возможном преемнике т. Ленина. Чаще всего были высказываемы мнения о том, что достойного преемника нет. Из числа же возможных кандидатур наиболее часто выставлялась кандидатура т. Троцкого, хотя надо сознаться, без особенного сочувствия (что надо отнести за счет еще неизжитого антисемитизма масс). Из числа прочих имен необходимо отметить упоминавшиеся по нескольку раз имена тт. Каменева, Бухарина, Зиновьева и, наконец, т. Дзержинского". (Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918 – 1939. Документы и материалы: В 4 т. Т.2. М., 2000. С.86).

Как видим, фигура Сталина в качестве преемника Ленина в народном сознании даже и не всплывала.

4-4-38

§1.1

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПРОГРАММА Л.Д. ТРОЦКОГО

Приведенный образчик трактовки ситуации в официальной советской историографии совершенно не соответствует реальности...

Напротив, Лев Давидович предложил развернутую и достаточно оптимальную программу экономического развития на рассматриваемом этапе. Программу, которая вовсе не противоречила нэпу, но была явно нацелена на дальнейшее развитие и совершенствование экономики страны именно в рамках новой экономической политики. И при этом не представляет большого труда заметить, что многие из ее составляющих мы не раз наблюдали и у В.И. Ленина.

• Сбалансированное развитие секторов (промышленного и аграрного) экономики.

Учитывая отставание темпов восстановления и развития промышленности от сельского хозяйства, преимущественное развитие промышленного сектора.

• Оптимизация государственной промышленности:

- концентрация производства на наиболее эффективных предприятиях;

- использование не финансирования, а кредитования государственных предприятий (в том числе и не только государством) под залог основного капитала (средств производства);

- передача неэффективных и обанкротившихся государственных предприятий (не способных рассчитаться по кредиту) в руки внутреннего частного капитала, либо же в концессии капиталу иностранному;

- распространении принципов хозрасчета с уровня трестов на уровень предприятий;

- ограничение монополизации (синдицирования) в секторе государственной промышленности.

• Осуществления государством «товарной интервенции» (импорт промышленных товаров) и применения к развитию промышленного производства иностранного капитала для разрешения следующих задач:

- ликвидации товарного дефицита (товарного голода) в стране;

- более быстрый подъем собственного производства на передовых западных технологиях;

- сохранение прибыли эффективных предприятий госсектора в их руках, обеспечив им возможность использовать данные средства для дальнейшего саморазвития;

- создание с помощью товарной интервенции конкурентного давления на внутренние производство с целью его стимуляции и в плане увеличения количества и качества производимых товаров.

• Сохранение монополии внешней торговли в руках государства в целях регулирования поступления импортных промышленных товаров на уровне, исключающем возможный подрыв менее конкурентоспособного по отношению к западному собственного промышленного производства.

• Развитие негосударственного сектора экономики и формирование дуалистичной (государственно-рыночной) экономической системы.

• Усиления административного влияния органов государственного планирования на государственную промышленность в целях исключения (в условиях её монополизации и острого товарного дефицита) подавления ею только ещё зарождающихся элементов рыночной экономики.

Ознакомившись с материалом раздела, укажите какие.

Экономическая программа Л.Д. Троцкого явно учитывала ту объективную ситуацию, что с нарастающей тревогой отражали весенние сводки ГПУ (1923 г.).

Фундамент предлагаемой Троцким программы дальнейшего экономического продвижения составила идея комплексного и сбалансированного развития секторов хозяйства. Стержневым моментом Троцкий определил в своем докладе необходимость равновесия и прочной смычки между городом и деревней на основе развития настоящего товарообмена.

Отсюда он делал вывод, что опасность заключается не только в том, чтобы "перескочить через крестьянское хозяйство", но и не отстать от него.

А статистика явно свидетельствовала об отставании процессов развития промышленного производства от аграрного сектора.

Поэтому Л.Д. Троцкий сделал акцент на необходимости обеспечить на данном этапе первоочередное развитие именно промышленности.

При этом особую обеспокоенность вызывал у Троцкого государственный ее сектор, сохранявшийся в нем мощный пласт военнокоммунистических принципов организации, малоэффективное поглощение и без того невеликих бюджетных ресурсов страны, тяга к монопольному застою.

Это настоятельно требует не просто развития, но качественного совершенствования сектора государственной промышленности.

В плане разрешения данной задачи Лев Давидович намечал целый комплекс мероприятий.

Концентрация государственного производства на "наилучше оборудованных и расположенных географически и торгово предприятиях", сокращение государственного промышленного сектора за счет вывода из него малоэффективных и убыточных заводов и фабрик, дальнейшее разгосударствление промышленности.

"... Работа в убыток непременно потребует либо ликвидации предприятия, либо вложения в него средств со стороны" [1].

Осуществлять не обычное финансирование, а кредитование государственных предприятий (в том числе и не только государством) под залог основного капитала, т.е. средств производства.

В сущности, это означало введение системы банкротства (неэффективная деятельность не позволяла получить прибыль, следовательно, погасить кредит, а залогом при этом являлось само предприятие – его корпуса, станки и т.д.). Обанкротившееся предприятие переходило бы в руки внутреннего частного капитала, либо же в концессию капиталу иностранному.

И лишь "... в случае, если государство считает себя жизненно заинтересованным в сохранении своего обанкротившегося предприятия, оно выплачивает в известный срок его долги" [2].

Прекращение посторонних для промышленности расходов. Представление заводам, входящим в состав трестов, самостоятельность действий. Спуск хозрасчетных принципов с уровня трестов до уровня первичной ячейки промышленного производства – предприятия.

"... В противном случае мы будем иметь в лице трестов старую главкократию, которая только загримировалась применительно к условиям новой экономической политики" [3].

Итак, центральным принципом функционирования государственного промышленного сектора Троцкий полагал самоокупаемость на коммерческих основах.

По его мнению, это было принципиально важно не только с экономической точки зрения, но и по политическим соображениям, в плане правильного обеспечения и налаживания союза рабочего класса и крестьянства.

Приведенная выдержка из тезисов Троцкого (а подобные позиции он высказывал неоднократно) ставит под сомнение крайне распространенный и успешно внедренную еще на том этапе в сознание общества мысль, что развитие промышленности Лев Давидович предполагал осуществлять за счет "ограбления крестьянства". Нам еще не раз предстоит убедиться в ошибочности данного представления, обнаружить в оппозиционных документах совершенно иные источники финансирования развития промышленности...

А в данном случае в качестве такого источника совершенно четко обозначена прибыль промышленных предприятий, получаемая за счет эффективной деятельности.

При ставке на получение государственными предприятиями прибыли Троцкого крайне обеспокоил процесс нарастающего монополизма в промышленном производстве (синдицирование). Тем более что все отчетливее вырисовывался момент (особенно в отношении губернских трестов) принудительного синдицирования. Проводимого явно с целью определения ценовой политики не на основе рыночной конъюнктуры, а исходя из потребностей бюджета в наличных средствах.

Отсюда Троцкий выступил за ограничение происходящего (и весьма бурно) синдицирования трестов. Настаивал, чтобы синдицирование проводилось с величайшей осмотрительностью и в полном соответствии с состоянием рынка и ресурсами трестов.

Важной составляющей экономической программы складывающейся оппозиции стала также идея осуществления государством широкой заграничной "товарной интервенции" (импорт товаров потребления) и активного привлечения к развитию внутреннего промышленного производства иностранного капитала.

"Товарная интервенция" призвана была обеспечить решение ряда задач:

заполнить существующую товарную лакуну, ликвидировать товарный голод в стране;

осуществить более быстрый подъем производства на передовых западных технологиях;

сохранить "нетронутыми" прибыли эффективных предприятий госсектора, дав возможность последним использовать их для саморазвития;

создать средство конкурентного давления на внутреннее производство с целью его стимуляции в плане увеличения количества и качества производимых товаров.

Впоследствии данный момент Л.Д. Троцкий достаточно образно разъяснял на примере производства электролампочек:

"... Если бы нашей монопольной промышленности электрических лампочек грозил застой, то государство всегда будет иметь возможность "подстегнуть" эту промышленность при помощи импорта соответственного количества иностранных лампочек".

(Троцкий Л. Качество продукции и социалистическое хозяйство. (Вступительный доклад на заседании особого совещания по качеству продукции при президиуме ВСНХ 6 июля 1925 г.)// Правда. 1925. 17 июля).

При этом Л.Д. Троцкий сознавал реальную слабость отечественной промышленности по отношению к западному производителю. А потому резко выступал против свободной внешней торговли, полностью солидаризируясь в данном вопросе с позициями В.И. Ленина. Считал необходимым сохранить для отечественной промышленность (пока она не встанет прочно на ноги) определенную протекционистскую систему в виде монополии государства на внешнюю торговлю, дабы регулировать приток импортных товаров и не подорвать их неограниченным наплывом встающее на ноги собственное производство.

Из письма В.И. Ленина И.В. Сталину для членов ЦК РКП(б)

(15 декабря 1922 г.)

"Я решительно против оттяжки вопроса о монополии внешней торговли. Если из каких бы то ни было предположений (в том числе и из предположений, что желательно участие на этом вопросе мое) возникнет мысль о том, чтобы отложить дело до следующего пленума, то я бы высказался самым решительным образом против, ибо уверен, что Троцкий защитит мои взгляды нисколько не хуже, чем я..."

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.338-339).

Концентрируя внимание на развитии крупной государственной промышленности, Троцкий отнюдь не абсолютизировал данный сектор (просто он самый проблемный), не противопоставлял его развитию сектора негосударственного.

Напротив, негосударственный сектор экономики также должен продолжать активное формирование. И с ним необходимо найти оптимальную смычку, сплести его постепенно и безболезненно с "государственной хозяйственной тканью" (через кооперацию, государственный кредит, налоговые механизмы) в целостный хозяйственный комплекс. Но в сложившейся конкретике и особенностях экономической ситуации Троцкий настаивал на дуалистичной (государственно-рыночной) системе хозяйства. На системе, где сочетался бы и жесткий план и рынок.

Он полагал необходимым определенное усиление административного влияния органов государственного планирования на государственную промышленность. Продолжал настаивать на придании законодательных функций Госплану, когда определенные его решения "... должны – в известных очень широких пределах – иметь даже обязательную силу" [4].

Данное предложение Троцкого еще в конце декабря 1922 года получило поддержку Ленина [5]. И именно оно является в литературе, пожалуй, наиболее любимым аргументом того, что Л.Д. Троцкий был сторонником командно-административной экономики, противником рыночных механизмов и нэпа в целом, что отнюдь не соответствует действительности.

Фактор административного воздействия увязывался Троцким не в целом с экономикой, а с сектором государственной промышленности; и имел как раз прямой выход на вопрос рыночной перспективы при учете существующих на тот момент особенностей (в первую очередь монополизма в лице трестов, укрупняющихся к тому же в синдикаты, при резком отставании (в том числе и историческом) развития промышленности и острейшего товарного дефицита в стране).

Невозможность на данном этапе развития чисто рыночной экономики Троцкий объяснял тем, что "киты государственной промышленности, транспорта" слишком велики, а сложившийся рынок еще толком не развился и является для них "не более чем лужей", которую они легко расплескают. И дабы этого не случилось, для этих "китов" требуется жесткая сдерживающая узда.

Очевидно, что момент планового администрирования не являлся в троцкистской экономической программе альтернативой рынку (наоборот, это инструмент обеспечения его развития), не являлся отказом от нэпа в целом.

Напротив, Троцкий как раз крайне опасался, что без осуществления данного шага ситуация чревата "ножницами цен" (монополистически завышенные трестами и синдикатами промышленные цены вместо наращивания объемов и качества продукции и низкие сельскохозяйственные цены), что и грозит как раз ликвидацией новой экономической политики.

А что касается "преодоления нэпа", то по данному поводу он достаточно четко высказался, что это ему видится лишь в отдаленной перспективе и исключительно на внутренней основе развития новой экономической политики и "ее же методами" [6].

И опасения Троцкого по поводу возможности эскалации негативных экономических тенденций не замедлили оправдаться. Страна

вползла в "кризис сбыта" 1923 года...

Обостряющаяся в его рамках социально-экономическая и политическая ситуация приводит к повороту внимания Троцкого к политическим вопросам.

[1] Архив Троцкого: Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923 – 1927. Т.1. М., 1990. С.24.

[2] Там же. С.24.

[3] Двенадцатый съезд Российской Коммунистической партии (большевиков), 17-25 апреля 1923 г.: Стенограф. отчет. М., 1923. С.303.

[4] Архив Троцкого. Т.1. С.80.

[5] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.349.

[6] См.: Двенадцатый съезд РКП(б)... С.313.

4-4-39

§1.2

Л.Д. ТРОЦКИЙ: ПОЗИЦИИ ПО ПОЛИТИЧЕСКИМ ВОПРОСАМ

В центр внимания Л.Д. Троцкий поставил вопрос внутрипартийного режима.

В письме членам ЦК и ЦКК РКП(б) от 8 октября 1923 г., напомнив кратко свое видение развития экономики, рассмотренное подробно в предшествующем разделе параграфа, Троцкий указал, что трудности "усугубляются в корне неправильным партийным режимом" (перенесение внимания с творческих задач на внутрипартийную группировку, искусственный отбор работников, замена "авторитетного и компетентного руководства" формальными приказами, рассчитанными на "пассивную дисциплину").

Отсюда следовал вывод:

"Секретарскому бюрократизму должен быть положен конец. Партийная демократия... должна вступить в свои права. Низы партии должны в рамках партийности высказать, чем они недовольны, и получить действительную возможность, в соответствии с партийным уставом и, главное, со всем духом нашей партии, создавать ее организационный аппарат. Нужно произвести перегруппировку партийных сил в зависимости от действительных потребностей работы, прежде всего в промышленности..." [1].

Данные мысли были подробно развиты далее Л.Д. Троцким в серии статей, объединенных в брошюру "Новый курс".

При этом Лев Давидович выходил собственно на те же моменты, которые мы наблюдали еще в "Политическом завещании" Ленина.

Ситуация, по мнению Троцкого, чревата опасностью субъективизма, ошибок, негативные последствия которых еще более усиливаются аппаратно-бюрократическим режимом.

Осуществление демократизации внутрипартийной жизни было призвано, если и не устранить полностью, то, по крайней мере, смягчить, ослабить подобное воздействие, и в первую очередь на процессы развития экономики. Не случайно Л.Д. Троцкий настойчиво призывал "... внимательно проштудировать дискуссию на XII съезде о промышленности и провести от нее необходимые нити к дискуссии нынешнего дня" [2].

Собственно, из того, что нами рассмотрено в плане экономических и политических идей и предложений Л.Д. Троцкого, напрашивается вывод о том, что перед нами отнюдь не "троцкизм", но скорее ленинская линия по своим ведущим позициям.

В то время как "сталинское большинство" партийного руководства не замедлило продемонстрировать приверженность иной концепции развития общества. Предприняло совершенно иные практические шаги в целях разрешения кризисной ситуации...

[1] Внутрипартийные дискуссии 20-х годов// Известия ЦК КПСС. 1990. №5. С.173.

[2] Троцкий Л.Д. Новый курс// Троцкий Л.Д. К истории русской революции. М., 1990. С.165.

4-4-40

§1.2

Л.Д. ТРОЦКИЙ: ПОЗИЦИИ ПО ПОЛИТИЧЕСКИМ ВОПРОСАМ

В центр внимания Л.Д. Троцкий поставил вопрос внутрипартийного режима.

Отсюда следовал вывод:

Данные мысли были подробно развиты далее Л.Д. Троцким в серии статей, объединенных в брошюру "Новый курс".

[1] Внутрипартийные дискуссии 20-х годов// Известия ЦК КПСС. 1990. №5. С.173.

[2] Троцкий Л.Д. Новый курс// Троцкий Л.Д. К истории русской революции. М., 1990. С.165.

4-4-41

§1.3

ТРОЦКИЙ НЕПРАВ? ("КУРС НА ВЫПРЯМЛЕНИЕ НЭПа ВЛЕВО")

"Общий курс был взят на выпрямление линии нэпа влево", – так определил складывающуюся ситуацию в своих воспоминаниях С.И. Либерман [1].

В условиях разгорающегося "кризиса сбыта" акцент был сделан на усиление государственных начал в управлении промышленности и административное регулирование цен в целях стабилизации ситуации.

Началась борьбы с "ножницами цен" (по снижению оптовых цен предприятий госпромышленности при одновременном увеличении цен на сельскохозяйственную продукцию) путем наращивания жесткого государственного вмешательства в формирование ценообразования.

Первая широкомасштабная кампания была проведена в октябре – ноябре 1923 года.

Затем в феврале – апреле 1924 года.

В мае 1924 г. XIII съезд РКП(б) окончательно утвердил концепцию, согласно которой именно регулирование цен государством было определено "одним из основных методов нэпа" (?!) в борьбе против частной стихии за индустриализацию и построение социализма.

Для реализации данной миссии был специально создан Наркомат внутренней торговли, основными задачами которого определили овладение рынком, борьбу с частным капиталом и его вытеснение.

В августе – сентябре 1924 г. последовала третья "ценовая кампания".

В итоге отпускные цены на промышленную продукцию были в среднем снижены на 30%. Одновременно поднялись цены на продукцию сельскохозяйственную: на рожь – на 69%, на пшеницу – на 99%, на масло топленое – на 75%, на говядину – на 108% и т.д. [2]

Цифры эти, вырванные из общего социально-экономического контекста, носят, однако, достаточно лукавый характер и вовсе не свидетельствуют о стабилизации ситуации, о преодолении кризисных тенденций и их последствий.

Можно предположить, что жесткая административная ценовая политика в сфере государственной промышленности способна была бы дать определенные результаты, выступив в монополизированной системе своеобразным заменителем конкуренции (аналог идеи Троцкого о "придании законодательных функций Госплану"). Но это могло бы быть лишь в случае признания и практического воплощения другой идеи программы Л.Д. Троцкого. Идеи о самодостаточности предприятий на основе прибыли и о банкротстве предприятий неэффективных.

Тогда бы административно установленная ценовая планка реализации продукции выступала границей, переход которой в случае дорогостоящего и плохо организованного производства означал бы крах предприятия. Можно предположить, что это заставило бы государственный сектор промышленности активизировать свою деятельность по изысканию предприятиями внутренних ресурсов улучшения работы и хотя бы снижения себестоимости (оставим в стороне качество) продукции.

Но указанная позиция программы Троцкого была, напротив, резко раскритикована и категорически отвергнута.

Свое решающее воздействие здесь оказало влияние сталинско-бухаринской группы, базирующейся, как мы знаем, на левокоммунистической идее непосредственного перехода в социализм. Наличие которого, напомню, определялось в первую очередь количеством государственной собственности (прежде всего в промышленности).

В таком контексте банкротство и передача государственных предприятий в частные руки и концессии воспринималось как растворение ведущего "социалистического" сектора экономики. А посему предложения "троцкистов" о кредитовании под залог основного капитала и сохранении за государством только эффективных предприятий вызывали особо негативную реакцию (ведь социализм не разрастается, а сокращается!).

Было прямо заявлено, что закрывать убыточные государственные заводы и фабрики, отдавать их в частные руки категорически нельзя, ибо это являлось бы "политическим поражением для всей Республики", чревато конфликтом с ядром рабочих, политическими и экономическими осложнениями [3].

Проще говоря, экономическая целесообразность подчинялась идейно-политическим соображениям – во что бы то ни стало сохранить государственную собственность, ибо это элемент социализма, основа его дальнейшего развития вширь!

Тем самым под экономику страны, под нэп закладывалась серьезная мина.

Надо отдать должное и отметить, что в "антитроцкистской группе" крыло Зиновьева – Каменева заметило грозящую опасность.

Момент этот был поднят Г.Е. Зиновьевым в Политическом отчете ЦК, который он делал на XIII съезде РКП(б). Но по вполне понятным причинам вопрос о причинах явления был им обойден стороной...

Поскольку дело до банкротства государственных предприятий, не сумевших приспособиться к новому уровню цен, сознательно не доводилось (по политическим соображениям), то ценовая административная политика, задуманная в качестве орудия борьбы за повышение производительности труда, за сокращение накладных расходов, за улучшение загрузки оборудования и т.п., естественно не сработала. Наоборот, товарный голод в стране еще более обострился. Что вполне закономерно.

ВО-ПЕРВЫХ, содержание убыточных предприятий государством требовало немалых финансовых затрат.

А это привело к началу массовой эмиссии и инфляционным процессам.

С 1922 по 1925 годы количество денег в обращении увеличилось в 12 раз, тогда как товарная масса – всего в 2,5 – 3 раза.

(См.: Симонов Н.С. В преддверии "великого перелома". (Причины "свертывания" новой экономической политики)// Вопросы истории КПСС. 1990. №3. С.63).

Рост денежной эмиссии

1922 г.

1923 г.

1924 г.

1925 г.

Денежная эмиссия

(в млн. руб.)

156,6

281,9

627,2

1142,9

(См.: Благих И.А. "Зигзаги" нэпа// Истоки: вопросы истории народного хозяйства и экономической мысли. Вып.1. М., 1989. С.173).

Отчетливо видно совпадение резкого эмиссионного скачка с осуществлением "антикризисной программы".

И не случайно власти переходят, в частности, к широкомасштабной продаже водки (получившей в народе название "рыковка") в целях пополнения бюджета (против чего резко выступал Л.Д. Троцкий). А это если и не породило, то серьезно обострило и сделало для последующей советской истории крайне болезненной и устойчивой такую социальную проблему как пьянство, которая своей оборотной стороной негативно отражалось на производстве...

Так что публиковавшиеся в тот период на страницах журналов пропагандистские рисунки, прославляющие "финансовые успехи" СССР не вполне адекватно отражали ситуацию.

Из письма Л.Д. Троцкого членам ЦК и ЦКК РКП(б) (8 октября 1923 г.)

"Грозным симптомом явилась попытка Политбюро построить бюджет на продаже водки, т.е. сделать доходы рабочего государства независимыми от успехов хозяйственного строительства. Только решительный протест внутри ЦК и за его пределами приостановил эту попытку, которая нанесла бы жесточайший удар не только хозяйственной работе, но и самой партии. Однако, мысль о дальнейшей легализации водки Центральным Комитетом не отвергнута до сих пор". (Внутрипартийные дискуссии 20-х годов// Известия ЦК КПСС. 1990. №5. С.1

ВО-ВТОРЫХ, еще накануне эффективно работающие предприятия утрачивали всякий стимул к дальнейшему наращиванию эффективности (можно толком и не работать, а деньги все равно дадут).

И если буквально вчера тот же крестьянин оказался не способен приобретать промышленные товары в силу недостаточности денег. То теперь их количество просто не обеспечивалось достаточным объемом этих товаров (все тот же товарный голод).

К тому же дело не ограничилось вмешательством в государственный сектор промышленного производства и оптовую торговлю. Но врывается в сферу торговли розничной, имеющей, как нам известно, частнопредпринимательский характер.

Частный торговец был объявлен главной причиной, якобы разрушающей усилия государства по стабилизации ситуации на основе сокращения промышленных цен (осуществляет спекуляцию, вздувает розничные цены). Последовали соответствующие оргвыводы.

Итог? Получалось явное расстройство потребительского рынка.

И уже осенью 1924 г., после возникшей ситуации неурожая, правительство стало вновь осуществлять политику снижения цен на зерно и свертывания хлебозаготовок на основе товарообмена. Были установлены жесткие лимитные цены. Плановые задания на сбор основной части сельскохозяйственного налога были сосредоточены на осенние месяцы. В результате родился новый "кризис нэпа". На сей раз кризис хлебозаготовок.

К тому же стало быстро разрастаться недовольство крестьян, доходя даже до вооруженных выступлений. Вновь наблюдается нарастание признаков недовольства и у рабочих.

Некоторые "перегибы" ценовой политики были устранены, но сами принципы системы сохранены "всерьез и надолго", порождая и далее подобные кризисные ситуации и подтверждая прогнозы Л.Д. Троцкого.

Проще говоря, мы наблюдаем, как начинает сворачиваться новая экономическая политика...

[1] Либерман С.И. Построение России Ленина. (Гл.16). http://www.pseudology.org/Liberman/lbr-96.html

[2] См.: Вяткин А.Я. Разгром Коммунистической партией троцкизма и других антиленинских групп. Ч.1. Л., 1966. С.66.

[3] См.: Внутрипартийные дискуссии 20-х годов// Известия ЦК КПСС. 1990. №7. С.178-179.

4-4-42

§1.4

ПОЛИТИЧЕСКОЕ УСТРОЙСТВО СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА (КОНЦЕПЦИЯ И.В. СТАЛИНА)

Что касается политических вопросов, то "большинство" в целом соглашалось, что "принципы "развернутой демократии" проводятся у нас в партии недостаточно и неполно..." [1]. Однако в понимании этих принципов и в подходах к их реализации наблюдались серьезные расхождения с оппозиционным меньшинством...

На том же XII партийном съезде, где Л.Д. Троцкий предложил рассмотренную нами выше экономическую программу, И.В. Сталин вполне четко изложил свою концепцию политического устройства советского общества.

В данной концепции партия выступала ядром политической системы, а общественные и государственные организации определялись как "приводные ремни", через которые РКП(б) осуществляет свое руководство всеми сторонами жизни этого общества. Причем в центр деятельности системы Сталин поставил не самодеятельность масс, а аппарат, постоянно акцентируя внимание именно на этом слове.

Свой доклад он прямо и начал с того, что определил три его основные части:

первая должна трактовать "о тех связях и тех аппаратах массового характера, которые облегают партию и при помощи которых партия осуществляет руководство рабочим классом, а рабочий класс превращается в армию партии";

вторая часть – "о тех организационных связях и о тех аппаратах массового характера", прежде всего государственном аппарате, при помощи которых рабочий класс (под руководством партии) осуществляет руководство над крестьянством;

третья часть должна касаться самой партии, но опять же "как аппарата, дающего лозунги и проверяющего их осуществление" [2].

Сравните данные позиции с ленинскими идеями развития политической системы.

По верному замечанию А. Авторханова, "... в этом организационном, "техническом" докладе Сталин впервые изложил в развернутом виде свою концепцию "тоталитарной партократии". Центральной идее этой концепции – как покорить человека государством, государство партией, партию аппаратом, аппарат вождем – было подчинено каждое слово в речах и писаниях Сталина" [3]. Авторханов ошибался лишь в том, что практическое претворение данной концепции началось с момента коллективизации. Нет, оно началось тотчас же, проявившись в отвержении на практике (при признании на словах) Сталиным как глобальных ленинских идей по преобразованию политической системы, так и в более мелких, но не менее важных, вопросах.

При этом Сталин начинает отрабатывать тот механизм, который обеспечивал ему все более прочные позиции и превратил в итоге в "единственного и самого верного" наследника и продолжателя "дела тов. Ленина"...

Если остальные участники борьбы, привыкшие занимать вполне самостоятельные позиции в тех или иных вопросах, хотя и апеллировали в доказательство своей правоты (когда правомерно, когда нет) к имени Ленина, но при этом не избегали признавать и свое несогласие с Ильичем.

Сталин же четко брал по форме именно "идеи Ленина", но в их содержание и практическое воплощение вкладывал чаще всего совершенно противоположное смысловое наполнение. При этом всячески подчеркивал момент "личной дружбы" с Лениным, хотя по свидетельству очевидцев питал к вождю напротив острые враждебные чувства.

Из воспоминаний секретаря И.В. Сталина Б. Бажанова

"Но тяжелое впечатление производит на меня Сталин. В душе он чрезвычайно рад смерти Ленина – Ленин был одним из главных препятствий по дороге к власти. У себя в кабинете и в присутствии секретарей он в прекрасном настроении, сияет. На собраниях и заседаниях он делает трагически скорбное лицо, говорит лживые речи, клянется с пафосом верности Ленину. Глядя на него, я поневоле думаю: "Какой же ты подлец" [1].

"... Я видел насквозь фальшивого Сталина, клявшегося на всех публичных выступлениях в верности гениальному учителю, а на самом деле искренне Ленина ненавидевшего, потому что Ленин стал для него главным препятствием к достижению власти. В своем секретариате Сталин не стеснялся, и из отдельных его фраз, словечек и интонаций я ясно видел, как он на самом деле относится к Ленину" [2].

[1] Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. (гл.6).

http://www.pseudology.org/chtivo/Bajanov.htm

[2] Там же. (гл.7). http://www.pseudology.org/chtivo/Bajanov.htm

На идейные разногласия наслаивались моменты личностных взаимоотношений, что еще более обостряло внутрипартийное противостояние. Особенно усердствовали сторонники Сталина...

[1] Внутрипартийные дискуссии 20-х годов// Известия ЦК КПСС. 1990. №7. С.185.

[2] См.: Сталин И. Организационный отчет Центрального Комитета РКП(б), 17 апреля: XII съезд РКП(б), 17-25 апреля 1923 г.// Соч. Т.5. М., 1947. С.197-198.

[3] Авторханов А. Утопист Бухарин и реалист Сталин// Слово. 1991. №3. С.64.

4-4-43

§1.5

В БОРЬБЕ ВСЕ МЕТОДЫ ХОРОШИ...

Идеи Троцкого получили поддержку в заявлении 46-ти видных партийных деятелей, направленном в Политбюро ЦК РКП(б) 15 октября 1923 г. Среди подписавшихся под заявлением стояли имена Е. Преображенского, Л. Серебрякова, В. Антонова-Овсеенко, И. Смирнова, В. Смирнова, Г. Пятакова, В. Оболенского (Н. Осинский), Н. Муралова, Т. Сапронова, А. Бубнова, Е. Бош, В. Яковлевой и др. [1]

Оппозиционная платформа, особенно ее политические аспекты, приобрела немалую популярность и в среде рядовых партийцев. Согласно официальным данным "троцкистам" удалось в 1923 году получить значительное число голосов или даже большинство в парторганизациях Крыма, Киева, Рязани, Симбирска, Пензы, Челябинска, Хабаровска, Владивостока, Читы и ряда других городов и районов. Наибольшее число сторонников оппозиции наблюдалось среди интеллектуальной части партии (военные, преподавательский состав и т.п.).

Причем официальная статистика мало отражает истинную ситуацию.

По свидетельству Бориса Бажанова, бывшего в это время одним из секретарей Сталина, в развернувшейся дискуссии сторону оппозиции приняло абсолютное большинство коммунистов московской парторганизации. За "троцкистов" голосовала даже подавляющая часть партийной ячейки аппарата ЦК РКП(б). Однако Сталиным было организована подтасовка сведений о результатах голосований...

Хотя и не столь прямо и откровенно как Бажанов, но сложившуюся в Московской партийной организации ситуацию подтверждает и Л.М. Каганович, один из тех, кого Сталин отправил на укрепление Московского Комитета РКП(б), дабы "добиться перелома".

Из воспоминаний секретаря И.В. Сталина Б. Бажанова

"В середине декабря (1923 г. – А.К.) ГПУ робко пытается поставить Политбюро в известность о том, что в большей части партийных организаций большинство не на стороне ЦК. Я констатирую, что в огромной ячейке самого ЦК большинство голосует против ЦК. Я запрашиваю секретаря Московского комитета партии Зеленского о результатах голосований в Московской организации. Я получаю паническую сводку – ЦК потерял большинство в столичной организации, наиболее важной в стране; по ней равняются провинциальные организации.

На заседании тройки (утверждение повестки) я докладываю рапорт Зеленского. Для тройки это неожиданный удар.

Конечно, вопросу придается первостепенное значение. Зиновьев произносит длинную речь. Это – явная попытка нащупать и сформулировать общую линию политической стратегии по схемам Ленина. Но он хочет дать и свое – он хочет оправдать свою позицию политического лидера; он говорит о "философии эпохи", об общих стремлениях (которые он находит в общих желаниях равенства и т. д.)...

Пока речи идут на этих высотах, Сталин молчит и сосет свою трубку. Собственно говоря, его мнение Зиновьеву и Каменеву не интересно – они убеждены, что в вопросах политической стратегии мнение Сталина интереса вообще не представляет. Но Каменев человек очень вежливый и тактичный. Поэтому он говорит: "А вы, товарищ Сталин, что вы думаете по этому вопросу?" – "А, – говорит товарищ Сталин, – по какому именно вопросу?" (Действительно, вопросов было поднято много). Каменев, стараясь снизойти до уровня Сталина, говорит: "А вот по вопросу, как завоевать большинство в партии". – "Знаете, товарищи, – говорит Сталин, – что я думаю по этому поводу: я считаю, что совершенно неважно, кто и как будет в партии голосовать; но вот что чрезвычайно важно, это кто и как будет считать голоса". Даже Каменев, который уже должен знать Сталина, выразительно откашливается.

На следующий день Сталин вызывает к себе в кабинет Назаретяна (один из секретарей Сталина – А.К.) и долго с ним совещается. Назаретян выходит из кабинета довольно кислый. Но он человек послушный. В тот же день постановлением Оргбюро он назначен заведующим партийным отделом "Правды" и приступает к работе.

В "Правду" поступают отчеты о собраниях партийных организаций и результаты голосований, в особенности по Москве. Работа Назаретяна очень проста. На собрании такой-то ячейки за ЦК голосовало, скажем, 300 человек, против – 600; Назаретян переправляет: за ЦК – 600, против – 300. Так это и печатается в "Правде". И так по всем организациям. Конечно, ячейка, прочтя в "Правде" ложный отчет о результатах ее голосования, протестует, звонит в "Правду", добивается отдела партийной жизни. Назаретян вежливо отвечает, обещает немедленно проверить. По проверке оказывается, "что вы совершенно правы, произошла досадная ошибка, перепутали в типографии; знаете, они очень перегружены; редакция "Правды" приносит вам свои извинения; будет напечатано исправление". Каждая ячейка полагает, что это единичная ошибка, происшедшая только с ней, и не догадывается, что это происходит по большинству ячеек. Между тем постепенно создается общая картина, что ЦК начинает выигрывать по всей линии. Провинция становится осторожнее и начинает идти за Москвой, то есть за ЦК".

(Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. (Гл.5). http://www.pseudology.org/chtivo/Bajanov.htm).

Из воспоминаний Л.М. Кагановича

"Особенно обострилось положение в Московской организации, где Троцкий создал фракционный центр во главе с Серебряковым...

Я доложил Секретариату ЦК и лично Сталину о неблагополучном положении в Москве. На вопрос тов. Сталина, а что же делает МК? – я ответил, что, по-видимому, МК слабо мобилизует силы для борьбы с троцкистами и не потому, что работники МК идейно колеблются, а потому, что они просто организационно и пропагандистски слабы...

Тов. Сталин предложил немедленно вызвать в ЦК секретарей МК. Выслушав их и установив, что моя информация правильна, тов. Сталин сказал секретарям МК, в частности обращаясь к первому секретарю МК т. Зеленскому: "Вы, товарищ Зеленский, хотя и занимаете правильную линию в борьбе с троцкизмом и всеми оппозиционерами, но вы слабо организуете бой ленинизма с троцкизмом, вы слабо руководите районными и особенно ячейковыми организациями. Немудрено, что троцкисты захватили ряд ячеек. Этак они могут захватить и районы, как это уже почти случилось в Хамовническом районе. Вам нужно круто изменить весь стиль и практику работы МК на боевой большевистский лад. Нам, Секретариату ЦК, необходимо вплотную заниматься Москвой. Я предлагаю, – сказал тов. Сталин, обращаясь к секретарям ЦК, – послать на помощь МК товарища Кагановича, который сумеет одновременно и руководить и Оргинстром ЦК. Вместе с товарищем Кагановичем вы, товарищ Зеленский, должны немедленно организовать и добиться перелома в Московской организации".

После окончания совещания с москвичами тов. Сталин оставил меня и дополнительно сказал мне: "Вы там дипломатию не разводите, а берите дело руководства в свои руки. Удобнее всего вам сейчас засесть в Агитпропе, поскольку там никакого руководства нет. Оргинструктору МК вы можете давать прямые указания как заведующий Организационно-инструкторским отделом ЦК – вот вы и возьмете в свои руки главные два отдела МК, объединив их усилия. Организуйте в первую очередь идейное наступление на распоясавшуюся оппозицию в тех ячейках, которые они успели захватить, пользуясь ротозейством большевиков, не сумевших вовремя собрать силы для отпора. Свяжитесь не только с районами, но и с ячейками".

(Кагановия Л.М. Памятные записки. М., 1996. С.341-342).

Все это опровергает распространенный в учебной литературе тезис, что внутрипартийная борьба носила исключительно верхушечный характер, не распространяясь на широкие партийные массы.

Цитата из учебника:

"Острая борьба за власть в партийной элите, характерная для 20-х годов, была борьбой за партаппарат, контролировавший власть в стране снизу доверху. Сотни тысяч рядовых коммунистов выступали в роли статистов".

(Новейшая история Отечества: XX век: Учеб. для студ. высш. учеб. заведений: В 2 т./ Под ред. А.Ф. Кисилева, Э.М. Щагина. – 2-е изд., испр. и доп. Т.1. М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 2002. С.425).

При этом стоит, пожалуй, отметить, что там, где преобладали сторонники оппозиции, разногласия носили характер свободных дискуссий и делового обсуждения наболевших вопросов с целью их оптимального разрешения. Не выливались в элементарную склоку. Не переходили, образно говоря, "на личности". Иную линию действий выбрало антиоппозиционное большинство партийного руководства...

Совершенно ясно, что оппозиционная критика аппаратного режима, секретарского бюрократизма воспринималась Сталиным и его сторонниками особенно болезненно не только в концептуальном, но и в личном плане, вызывая крайнюю обеспокоенность и придавая противостоянию особенно обостренный характер.

Сталин даже организовал личное прослушивание телефонных переговоров своих противников и своих "союзников".

И если "троцкисты" (пусть даже и неосознанно) сделали ставку скорее на высоко теоретически подготовленную часть коммунистов, способных проанализировать и достаточно правильно оценить позиции сторон.

То "сталинцы" использовали именно "недостаточный уровень цивилизации" масс, о чем свидетельствуют и сами методы ведения ими дискуссии и осуществление пресловутых "ленинских призывов" в партию (когда в ее ряды принимали не на основе индивидуального отбора, а записывали рабочих целыми цехами).

Г.Е. Зиновьев ставил даже вопрос о доведении численности партии до 1 млн. человек, из которых 900 тыс. должны были быть рабочие от станка [2].

В результате первого "ленинского призыва" (с середины февраля до 1 октября 1924 г.) в партию было принято 241,5 тыс. рабочих ("непролетарским элементам" доступ был закрыт совершенно, крестьянам резко ограничен). За первые пять месяцев этой кампании доля рабочих в РКП(б) увеличилась с 44 до 60% [3].

Как это происходило на практике? На майском (1926 г.) пленуме Самарского губкома партии, например, отмечалось: "Вербовали так: записывали почти без разбора" [4]. Понятно, "коммунисты соответствующие" (многие затем вышли из рядов партии), зато было обеспечено превалирующее большинство против сторонников Троцкого.

Предпринимаемые в отношении оппозиции меры противодействия, далеко выходили не только за границы норм внутрипартийной дискуссии, определяемых партийным Уставом, но и общей порядочности.

Уже на XII съезде РКП(б) среди делегатов стали распространяться слухи, что Троцкий – потенциальный Бонапарт, который, используя свою популярность, грозит прорваться к власти и сделаться "могильщиком" революции. С мая – июня 1923 года получила распространение антитроцкистская подпольная литература. Автором ее, по небезосновательным предположениям, являлся помощник Сталина Товстуха. Одна из подобных брошюр, названная "Что писал и думал Ильич о Троцком", представляла собой собрание всего ругательного и презрительного, что писалось Лениным по адресу Троцкого в ходе полемики между ними с 1904 года, когда Лев Давидович примыкал к меньшевикам [5].

Напомню, что сам Ленин потребовал в "Письме к съезду" не ставить Троцкому в вину его меньшевистское прошлое.

Затем все это было поставлено на вполне официальную основу. Под прикрытием необходимости изучения идейного наследия В.И. Ленина был организован специальный Институт Ленина. Товстуха получил должность помощника его директора, занимаясь в первую очередь сбором полемических высказываний в отношении тех или иных политических деятелей, что встречались в частных письмах и резолюциях Владимира Ильича на различных документах.

И с 1924 г. брошюры с соответствующими цитатами из Ленина и выдержками из трудов самого Троцкого, с привлечением специально подобранных архивных материалов стали уже не подпольным, а вполне легальным оружием борьбы группы Сталина с оппозицией.

Тем самым у составляющей большинство партии малограмотной и теоретически слабо подготовленной массы (которая еще и резко увеличилась) формировалось соответствующее отношение к оппозиционному "меньшинству" как к антиленинцам.

Стоит, пожалуй, вспомнить, что сам Ленин в 1923 году, узнавая в периоды кратковременных улучшений здоровья о происходящих разногласиях, выражал поддержку именно Троцкому [6]. О чем свидетельствует, к примеру, письмо Н.К. Крупской к Л.Д. Троцкому от 29 января 1924 г.

Было положено начало практике снятия с постов и ссылки сторонников оппозиции. Крупные фигуры отправлялись обычно на дипломатическую работу за рубеж. В отношении рядовых оппозиционеров осуществлялось дозированное рассредоточение и перемещение (с целью изоляции) по периферийным центрам под благовидным прикрытием направления на работу по партийной разнарядке (одним из таких центров станет, в частности, и Самара).

Практика эта приобретет на последующих этапах внутрипартийной борьбы широкомасштабный характер. Что вызывало откровенный испуг местных аппаратных функционеров, чувствовавших себя беспомощно перед людьми, имевшими нередко богатый еще дореволюционный партийный опыт, высокую грамотность и теоретическую подготовку.

В любом случае результат был достигнут. Троцкий и его сторонники потерпели поражение...

[1] См.: Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923 – 1927. Т.1. М., 1990. С.83-88.

[2] См.: Каганович Л.М. Памятные записки. М., 1996. С.353.

[3] См: История Коммунистической партии Советского Союза: В 6 т. Т.4. Кн.1. М., 1970. С.318.

[4] ГАСПИ СО. Ф.1. Оп.1. Д.1865. Л.43.

[5] См.: Такер Р. Сталин. Путь к власти. 1879 – 1929. История и личность/ Пер. с англ. М., 1991. С.307; Валентинов Н.В. Наследники Ленина. М., 1991. С.23.

[6] См. об этом подр.: Павлова И.В. Загадки внутрипартийной борьбы (1923 – 1929 гг.)// Советская история: проблемы и уроки. Новосибирск, 1992. С.107.

Некоторые факты:

В Приволжском военном округе оппозицию поддержала почти треть партийных ячеек. Сторонником Троцкого являлся и сам командующий войсками округа С.В. Мрачковский [1].

В Москве за линию оппозиции выступили, по данным на январь 1924 г., более двух третей вузовских партячеек [2].

К середине января 1924 г. за оппозицию проголосовало 70% всех коммунистов Кубано-Черноморской области [3].

[1] См.: ГАСПИ СО. Ф.1. Оп.1. Д.2069. Л.27.

[2] См.: Борьба партии большевиков против троцкизма в послеоктябрьский период. М., 1969. С.138.

[3] См.: Павлов И.М. Записки оппозиционера. Воспоминания, впечатления и встречи. (Ч.2). http://www.wsws.org/ru/2001/feb2001/mp02-f21.shtml

4-4-44

§2

"НОВАЯ ОППОЗИЦИЯ"

Победа "большинства" над Троцким не выглядела, однако, столь уж убедительной, примененные методы оставляли серьезные сомнения в прочности завоеванных позиций.

В "тройке" (Зиновьев, Каменев, Сталин) все более отчетливо вырисовывались расхождения в понимании многих принципиальных вопросов развития общества. Тем более что начавшие проявлять себя новые кризисные моменты при объявлении о "завершении в основном восстановительных задач" и "переходу к реконструктивному этапу развития" с новой остротой ставили вопрос о "социалистическом строительстве".

А Сталина к тому же остро беспокоил и момент возможности окончательного превращения Зиновьева в вождя партии. И не случайно к концу 1924 года сам Сталин резко смягчает свой собственный напор на оппозицию, все больше отходит в тень, явно стараясь не допустить окончательного поражения Троцкого и использовать его в качестве противовеса Зиновьеву и Каменеву.

Назревал новый виток борьбы...

§2.1

"НОВЫЕ ИДЕИ" Н.И. БУХАРИНА

Масла в продолжающий тлеть огонь, вероятно, даже не ожидая соответствующих последствий, плеснул в начале 1925 года Николай Иванович Бухарин...

Весной он открыто заявил, что по-прежнему не согласен с В.И. Лениным в понимании вопроса госкапитализма (нэпа). Заявил, что считает ленинские высказывания о том, что, если у нас и имеется социализм, то только как "затерявшийся малый островок", не более чем тактической уловкой, дабы наши кадры "не зазнавались, брали верный прицел и старались вытягивать изо всех сил телегу" [1].

Выступая в апреле на собрании актива Московской парторганизации, Бухарин поставил в центр созидательной работы задачу именно дальнейшее расширение социализма. Указал, что нам необходимо не просто развитие производительных сил, а такое развитие их, такой хозяйственный подъем, "... которые сопровождались бы ростом социалистических форм и постоянным вытеснением и ослаблением форм капиталистических, враждебных социализму" [2].

Отсюда его внимание охватывает и проблематику развития не только промышленности, но и аграрного сектора страны.

Он еще более конкретизирует свое видение ленинских идей о кооперации.

Высказывает мысль, что у Ленина речь шла, якобы, не о двух фазах развития содержательного наполнения кооперативных форм, а имелось всего лишь два этапа разного понимания кооперации. Если ранее Ленин считал кооперацию важным звеном госкапитализма, то в конце (в "политическом завещании"), утверждает Бухарин, стал отождествлять ее исключительно с социализмом [3].

Справедливо отвергая при этом военнокоммунистические методы борьбы с капиталистическими формами и элементами, борьбы с кулачеством, призывая действовать тут экономически, Бухарин выдвинул лозунг обогащения всех слоев крестьянства. Что должно было, по мысли Николая Ивановича, вообще ликвидировать бедноту.

К тому же, накопления в сельском хозяйстве, полагал он, обеспечат возрастающий спрос на продукцию нашей (государственной, т.е. социалистической) промышленности. Тем самым будет стимулирован ее могучий рост, а значит, рост социализма в целом. Обогащение даст для этого роста и необходимые средства, ибо возрастут налоговые поступления из деревни, которые можно пустить не только на развитие промышленности, но и на нужды культуры, на помощь бедноте и середняку [4].

Красота, внешняя изящность и привлекательность подобных рассуждений при этом игнорировала знакомые нам реалии деревенской ситуации того времени. Игнорировала возможность осуществления обогащения на основе усиления эксплуатации маломощных слоев и дальнейшего классового расслоения крестьянства. Игнорировала начавшую вырисовываться тенденцию, получившую далее свое нарастающее развитие. Тенденцию, когда зажиточный элемент деревни стал все более ориентироваться не на развитие собственного хозяйства, но на концентрацию в своих руках сельскохозяйственного инвентаря. А затем использование его путем передачи в аренду маломощным слоям деревни для извлечения немалой прибыли.

Из письма Л. Сосновского Л.Д. Троцкому (март 1928 г.)

Итак, теперь не нужно доказывать, что кулак – если и не центральная, то, во всяком случае, достаточно приметная фигура в деревенской действительности. Курьезными кажутся теперь шпагоглотательские упражнения Яковлева и Ко по части гомеопатического исчисления численности кулака в деревне. Я приведу вам совершенно разительный пример из барнаульской действительности. В книге "Барнаульский округ" есть данные за 1926 год такие. В округе почти поголовно молотят хлеб молотилками. Но своими молотилками молотят только 8% дворов, а 88% – наемными. Значит, почти весь округ зависит от 8% кулаков, ибо во всем арсенале эксплуататорских ресурсов кулака – молотилка самое ядовитое. Сроки уборки по климатическим условиям здесь короткие. Бедноте нельзя ждать ни одного лишнего дня. И она в руках кулака. Из прилагаемой вырезки вы увидите, что кулаку выгодно бывает даже оставить свой хлеб не убранным, зарабатывая в это время на эксплуатации машинами. Теперь выяснилось, что кулак великолепно оценил сельскохозяйственный инвентарь как орудие господства".

(Архив Л.Д. Троцкого: В 9 т. Т.2. http://lib.ru/TROCKIJ/Arhiv_Trotskogo__t2.txt).

Процессы, которые, как мы наблюдали ранее, имели вполне реальное место в советской деревне в связи с нэпом.

В подобной ситуации вместо смягчения можно было получить обострение социальных противоречий, нанеся лишь дополнительный удар по новой экономической политике. Можно было получить не увеличение налоговых поступлений, а их существенное сокращение (резко увеличивался бы слой бедноты, а, следовательно, сокращалась численность налогоплательщиков).

Ошибка Бухарина вытекала из широко распространенного (хотя, как приходилось уже говорить, совершенно неверного) видения социальных тенденций развития деревни, из недооценки роли и места кулацкого хозяйства и в переоценке "социалистичности" мелкотоварных форм.

Прямым следствием бухаринских идей стала статья одного из его молодых учеников и рьяных сторонников В. Богушевского, помещенная в главном теоретическом органе ЦК РКП(б) журнале "Большевик". Автор утверждал, что говорить о кулаке как об общественном слое при нэпе можно, лишь считая всякого сельского предпринимателя кулаком. На самом деле кулака нет, а есть зажиточный середняк, вступивший на путь накопления [5].

Позиции Н.И. Бухарина получили в целом поддержку И.В. Сталина.

Правда, Сталин признал, что лозунг "обогащайтесь" не наш, неправилен. Зато полностью поддержал курс на социализм в ближайшие годы.

Пути окончательного перехода от "не вполне еще социалистической экономики" к "полностью социалистической" Сталин увидел в разрешении двух задач, повторив здесь по сути идеи Бухарина:

в переоборудовании государственной промышленности на новой технической базе ("ибо наша государственная промышленность есть по своему типу промышленность социалистическая");

в "насаждении кооперативной общественности в деревне" ("ибо кооперация при диктатуре пролетариата и наличии социалистической по своему типу промышленности есть основная зацепка для включения крестьянства в систему социалистического строительства") [6].

Поддержали эти идеи и большинство членов ЦК партии, но не все...

Не поддержали их Г.Е. Зиновьев и Л.Б. Каменев.

Еще вчера они находились в союзе с группой Сталина – Бухарина, но не столько по мотивам общности взглядов, сколько по соображениям личностных своих взаимоотношений с Троцким и в силу стремления к его устранению.

Кстати сказать, об опасности этого и недопустимости личностных моментов в развернувшейся в 1923 – 1924 гг. дискуссии предупреждала их в своем письме еще в октябре 1923 г. Н.К. Крупская.

Теперь они стали новым объединяющим центром для формирования очередной оппозиции (Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев, Н.К. Крупская, Г.Я. Сокольников, М.М. Лашевич и др.).

[1] См.: Бухарин Н.И. Пролетариат и вопросы художественной политики// Красная новь. 1925. №4. С.265-266.

[2] Он же. О новой экономической политике и наших задачах. Доклад на собрании актива Московской организации, 17 апреля 1925 г.// Бухарин Н.И. Избр. произведения. М., 1988. С.129.

[3] См.: Там же. С.129-131.

[4] См.: Там же. С.136.

[5] См.: Богушевский В. О деревенском кулаке или о роли традиции в терминологии// Большевик. 1925. №9-10. С.63-64.

[6] См.: Сталин И. Октябрь, Ленин и перспективы нашего развития// Соч. Т.7. М., 1952. С.255-256.

4-4-45

§2.2

ПЛАТФОРМА "НОВОЙ ОППОЗИЦИИ": ВОПРОСЫ НЭПа И СОЦИАЛИЗМА

Г.Е. Зиновьев не замедлил напомнить, что В.И. Ленин понимал социалистическое строительство в условиях России как процесс многоэтапный.

Зиновьев посвятил специальную работу анализу ленинских взглядов на нэп (Зиновьев Г. Ленинизм и нэп. Л., 1926), где дал в целом достаточно объективное и адекватное изложение позиций Ленина по вопросам нэпа в увязке с проблемой построения социализма в России.

Зиновьев подчеркивал, что неверно понимать новую экономическую политику как отступление "от нелепостей военного коммунизма к более рациональным способам социалистического хозяйства". Нэп является не просто уничтожением крайностей "военного коммунизма", а отказом от попыток шагнуть от дооктябрьской России прямо в социализм. Нэп есть коренное изменение всей хозяйственной политики, переход к своеобразному государственному капитализму, который является необходимой станцией, неизбежным и длительным этапом на пути от частного капитализма к социализму.

Причем на базе нэпа должны и вырастают отнюдь не только элементы социалистические, но и элементы капиталистические (прежде всего из индивидуального крестьянского хозяйства). А потому ошибочно вести речь об отсутствии кулака в советской деревне. Изменить ситуацию возможно лишь на началах коллективизма, а это потребует "годы и годы", потребует подъема индустрии, потребует ликвидации неграмотности, потребует кооперирования.

Отсюда складывающаяся "новая оппозиция" справедливо отвергала бухаринскую теорию "о двух концепциях кооперации у Ленина".

Указывала, что последние идеи В.И. Ленина о роли и месте кооперации логично вытекали из всего его предшествующего видения нэпа. И значение кооперации вовсе не в том, что она "якобы сразу на все сто процентов дает социализм". Нет, в ней еще долго будут сохраняться несоциалистические проявления.

Подлинное значение кооперации в том, что это та дорога, по которой "мы поведем крестьянство к социализму".

Одновременно оппозиционной критике была подвергнута и установка, что государственная промышленность является уже "полностью социалистической".

Признавая ее "последовательно-социалистический" (а не уже социалистический) характер, "меньшинство" указывало на связь и оказываемое на госпромышленность воздействие свободной торговли, мелкотоварной стихии, рынка и т.п. Что, отмечала оппозиция, не может не накладывать несоциалистического отпечатка.

Как разъяснял на XIV съезде ВКП(б) (съезд переименовал РКП(б) во Всесоюзную Коммунистическую партию (большевиков) Л.Б. Каменев, если госпредприятия и "социалистические по отношениям собственности", то отнюдь еще "не законченные социалистические" по условиям работы, по отношениям людей, по организации труда, формам выплаты заработной платы и т.п. [1]

Иными словами, оппозиционное меньшинство, по сути, выразило здесь то, что В.И. Ленина, требовал, еще в период разногласий с "левыми коммунистами" весной 1918 года: не отождествлять "общественную собственность" с элементарным "огосударствлением", достигнутым экспроприацией, научиться отличать в данном вопросе форму от содержания. (См. об этом: Калягин А.В. Гражданская война в России. 1917 – 1920: Учеб. пособие. Самара: Изд-во "Самарский ун-т", 2002. С.18-19; Он же. Гражданская война в России. 1917 – 1920: Учеб. пособие. (Электронная версия). 2005. (Гл.2. §3.1). http://media.ssu.samara.ru/materials/civil_war/Start_Page.htm).

В целом концепция "новой оппозиции" строилась на том постулате, что "восстановительный период кончен. Мы подходим к довоенному уровню. Но... сказать на этом основании, что мы уже построили фундамент социалистической экономики, было бы неправильно (выделено мной – А.К.)" [2].

Отсюда вытекало ее резко негативное отношение к теории "возможности построения социализма в одной стране".

Сложилось устойчивое мнение, что "новая оппозиция" отстаивала идею "мировой революции" как пути построения социалистического общества.

В реальности ситуация выглядит несколько иначе.

Логику рассуждений оппозиционных деятелей по данному вопросу можно суммировать следующим образом:

Если хотите в настоящих условиях (при отсутствии созданного фундамента) строить уже непосредственно социалистическое общество, то тогда обязательно необходима мировая революция для обеспечения нам помощи пролетариата высокоразвитых стран. Но если этой мировой революции нет, то позаботьтесь прежде о создании фундамента для социализма, идите согласно ленинским указаниям через переходные ступени, а не занимайтесь эфемерными мечтаниями о возможности прямого перехода в социалистическое общество.

Сталинское большинство руководства ЦК предприняло максимальные усилия, дабы не выпустить очередного "оппозиционного джина" из бутылки, не допустить выхода информации и о самих разногласиях и об их сущности в широкую партийную массу.

В Ленинграде, где ключевой фигурой руководства неизменно с Октября 1917 года являлся Г.Е. Зиновьев, было запрещено издание собственного теоретического журнала, хотя до этого была проведена уже вся подготовительная работа. Запретили публикацию статей Л.Б. Каменева и Н.К. Крупской с критикой позиций Н.И. Бухарина по вопросам социалистического строительства. По существу не была даже проведена накануне открытия работы XIV партийного съезда обычная по уставным нормам предсъездовская дискуссия. Само место проведения съезда срочно перенесли из Ленинграда, как намечалось ранее, в Москву.

Опасения сторонников группы Сталина – Бухарина абсолютно понятны. Успешно апробированный на "старой оппозиции" прием по представлению оппозиционных лидеров "врагами Ленина" и приобретения на этом основательного политического капитала в виде поддержки большинства низовой партийной массы в данном случае был малоэффективен. Это могло пройти с Троцким, имевшим "грех меньшевистского прошлого", но никак не с женой Владимира Ильича Н.К. Крупской...

Оппозиции же в складывающейся обстановке оставалось надеяться лишь на открытое выступление на самом партийном съезде, на изложение перед делегатами своих идей.

Конкретика ситуации, по всей видимости, и объясняет те аппаратные шаги, которые предпринял Зиновьев по выведению своих сторонников на ключевые посты в Ленинградской партийной организации, отмечаемые в литературе [3].

Во многом благодаря им на XIV съезде ВКП(б) оппозиции оказались обеспечены те 43 подписи, что позволили Г.Е. Зиновьеву выступить с содокладом по Политическому отчету ЦК, который делал Сталин. Положения содоклада были развиты в выступлениях Л.Б. Каменева, Н.К. Крупской, Г.Я. Сокольникова и других оппозиционеров.

[1] См.: XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б), 16 – 31 декабря 1925 г.: Стенограф. отчет. М.;Л., 1926. С.258-259.

[2] Там же. С.434.

[3] См., напр.: Васецкий Н.А. Ликвидация. Сталин, Троцкий, Зиновьев: фрагменты политических судеб. М., 1989. С.155-156.

4-4-46

§2.3

ПЛАТФОРМА "НОВОЙ ОППОЗИЦИИ": ВОПРОСЫ ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ

ПРОМЫШЛЕННОСТЬ

Стоит заметить, что полного единства в понимании путей развития промышленности в оппозиционной среде не существовало. Можно говорить о двух концепциях: концепции Г.Я. Сокольникова и концепции Г.Е. Зиновьева и Л.Б. Каменева.

КОНЦЕПЦИЯ СОКОЛЬНИКОВА

Григорий Яковлевич предлагал сделать акцент на первоочередном развитии сельского хозяйства. Обеспечив резкий рост аграрного производства, полагал он, страна обеспечит и увеличение тем самым экспорта сельскохозяйственной продукции. А уже на полученные от этого экспорта средства можно начать закупку и ввоз современного заграничного оборудования. И на этой основе приступить к формированию внутренней промышленной базы [1].

Однако концепция промышленного развития Сокольникова имела существенный изъян.

Она не учитывала, что в силу ошибочных мероприятий 1923 – 1924 гг. крестьянство не желало отдавать хлеб за вновь обесценивающийся рубль, требовало реальных промышленных товаров.

Начавшаяся в 1924 г. полоса кризиса хлебозаготовок продолжилась и в 1925 г. (вместо ожидавшихся 780 млн. пудов под сомнением оказалось получение даже 600 млн.), что заставляло урезать экспортно-импортный план и программу промышленного строительства.

КОНЦЕПЦИЯ ЗИНОВЬЕВА – КАМЕНЕВА

Учитывая ситуацию, Зиновьев и Каменев солидаризировались по существу с прежними предложениями "старой оппозиции" о постановке в центр внимания развития именно промышленного сектора, что должно было дать необходимые для получения хлеба промышленные товары.

Однако и здесь имелась достаточно серьезная проблема (та самая диспропорция между развитием сельского хозяйства и промышленностью, только теперь еще более обострившаяся в силу рассмотренных ранее практических шагов, предпринятых противниками Троцкого в 1923 – 1924 гг.).

Первоначально требовалось разорвать возникший замкнутый круг:

для дальнейшего развития промышленности требовались средства (а, следовательно, без широкого хлебного экспорта обойтись было все равно немыслимо),

в свою очередь для получения хлеба опять же требовались промышленные товары (т.е. промышленность).

Для разрешения данной проблемы Зиновьев и Каменев полагают необходимым временно пойти на определенные меры административного нажима, на усиление регулирующего давления государства на деревню. По словам Л.Б. Каменева, сделали "чрезвычайно легким налог", устранили административное принуждение, дали крестьянству возможность действительно свободно располагать элементами своего хозяйства, что позволило зажиточным (кулацким) слоям использовать нэп "в очень сильной мере в направлении сопротивления нашим планам" [2].

Но если в среде оппозиции существовали расхождения в видении путей промышленного развития, то имелось полное единство в том, что государственная форма собственности (даже пролетарского государства) не несет в себе автоматически социалистического содержания.

Решение данной задачи, указывала оппозиция, видится на пути постепенного превращения труженика (а не государства) в подлинного хозяина производства.

Начальными шагами на этом длительном пути оппозиция намечала:

развитие непосредственного участия рабочих в организации и управлении предприятиями через производственные совещания (совместное обсуждение всех важнейших проблем и перспектив жизнедеятельности предприятия руководством с избранными в цехах делегатами);

осуществить подлинную материальную заинтересованность рабочих в развитии предприятия путем участия в прибылях производства (часть прибыли шла бы на увеличение индивидуальных заработков, другая – на цели общие всему коллективу данного производства). (Данная идея выдвигалась Г.Е. Зиновьевым еще в 1919 году, а теперь стала важнейшим оппозиционным программным пунктом).

АГРАРНО-КРЕСТЬЯНСКИЙ ВОПРОС

Оппозиционное меньшинство придерживалось здесь формулы: "Опора на бедноту, союз с середняком, борьба с кулаком".

При этом следует учитывать, что последнее (борьба с кулаком), вопреки сложившемуся представлению, вовсе не значило акцентирование на административных мерах и стремление возврата к практике комбедов. Речь шла о пересмотре налогово-кредитных, финансовых механизмов в направлении преимущественного содействия подъему середняцкого и бедняцкого хозяйства.

Отвергнув бухаринский лозунг "обогащайтесь", как создающий опасность обогащения за счет усиления эксплуатации маломощных слоев деревни зажиточными, оппозиционное меньшинство выдвинуло свой – "богатеющая деревня".

Речь шла об обеспечении подтягивания бедняцко-середняцких слоев к уровню зажиточного элемента при ограничении эксплуататорских тенденций последнего (экономико-правовыми методами).

При этом оппозицией вовсе не отрицалась необходимость дальнейшего развития зажиточных хозяйств, необходимость некоторых дальнейших уступок потребностям деревенской верхушки в плане аренды земли, использования наемного труда и т.п. Вопрос ставился об исключении "нецивилизованной эксплуатации" (должен быть не кулак, а фермер!).

Вспомните формы подобной эксплуатации, наблюдаемые в это время в деревне.

Но главный акцент все же делался на постепенный поворот основной массы крестьянства на "социалистические рельсы" коллективного хозяйства на основе развития машинной базы сельскохозяйственного производства, кооперации, изменения системы государственного кредита [3].

Важно при этом усвоить, что данный момент вовсе не являлся прообразом сталинской коллективизации.

Речь шла о том, что оказание государственной помощи индивидуальному бедняку и маломощному середняку будет в реальности малоэффективно и не даст существенных результатов. Особенно в плане технического переоснащения, что рассматривалось ведущим моментом этой помощи для обеспечения подъема производительности бедняцких хозяйств как основы роста их благосостояния (и затруднительно применение здесь современной техники, и не удержат ее в своих руках, она перейдет к кулаку, что подтверждал реальный опыт).

К примеру, в Самарской губернии прямо отмечалось, что "трактора беднякам не попадают", а сосредотачиваются у кулака [4].

А потому, считали оппозиционные деятели, логичнее объединение бедноты и слабосильных середняков в коллективные хозяйства (именно "бедняцкая коллективизация" без "ликвидации кулачества как класса").

[1] См.: XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б), 16 – 31 декабря 1925 г.: Стенограф. отчет. М.;Л., 1926. С.330-332.

[2] См.: Там же. С.265.

[3] См.: Там же. С.113, 159, 271-272 и др.

[4] См.: ГАСПИ СО. Ф.2. Оп.1. Д.579. Л.20 об.

4-4-47

§2.4

ПЛАТФОРМА "НОВОЙ ОППОЗИЦИИ": ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ

"Новая оппозиция" не замыкалась на социально-экономических вопросах. Ее концепция развития страны имела и обширный политический раздел, во многом близкий идеям "старой оппозиции".

Причем любопытно заметить, что близость эта проявлялась еще в 1923 – 1924 гг., когда Зиновьев и Каменев выступали против Троцкого совместно со Сталиным. Но уже тогда со стороны будущих лидеров "новой оппозиции" были предприняты первые попытки по ограничению власти Генерального секретаря и изменению роли партийного аппарата.

По инициативе Зиновьева в одном из гротов Кисловодска (во время отпуска) состоялось совещание, получившее название "пещерного". Участвовали Зиновьев, Лашевич, Бухарин, Фрунзе, Ворошилов, Орджоникидзе, Евдокимов и др. Обсуждалось, как наладить работу в отсутствии В.И. Ленина, когда Секретариат ЦК приобрел "абсолютно решающее значение".

Было предложено сделать Секретариат чисто служебным, техническим органом. Но против этого предложения выступил Бухарин. Он выдвинул идею ввести ряд членов Политбюро в состав Секретариата ЦК РКП(б), создав что-то типа Малого Политбюро. Кандидатами в него предлагались Сталин, Троцкий, Зиновьев или Каменев, или Бухарин. Решения так и не приняли, так как возражал Ворошилов. Но Орджоникидзе был направлен к Сталину с письмом, излагавшим происшедшее.

В середине августа Сталин приехал в Кисловодск, и обсуждение вопроса было продолжено. Стороны, однако, так и не пришли к согласию. В конечном счете, по возвращению в Москву, Сталин сумел протащить свое предложение. Предоставим слово Г.Е. Зиновьеву: "Было решено в конце концов, что Секретариата не будем трогать, а для того, чтобы увязать организационную работу с политической, введем в Оргбюро трех членов Политбюро. Это тоже не особенно практическое предложение внес тов. Сталин, и мы на него согласились. Мы ввели в Оргбюро трех членов Политбюро: т.т. Троцкого, Бухарина и меня. Я посетил заседание Оргбюро, кажется, один или два раза, т.т. Бухарин и Троцкий как будто не были ни разу. Из этого ничего не вышло" [1].

Теперь оппозиция предприняла попытку более основательного и коренного изменения внутрипартийного режима на демократических принципах.

Подчеркнув, что "ныне уже не 1921-й" (намек на проблемы перехода к нэпу – А.К.) и "даже не 1923-й год", что страна уже вступает в полосу оживления, оппозиция потребовала:

обеспечить свободу обсуждения спорных вопросов, выявления различных точек зрения "для выработки правильной линии" как через дискуссии на страницах общей печати, так и создав специальный дискуссионный еженедельник;

исключить всякую практику организационного подавления инакомыслия в партии, гарантировать права меньшинства;

привлечь к работе "все силы всех бывших групп в нашей партии и дать им возможность работать под руководством ЦК";

размежевать функции Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК "под углом зрения полновластного Политбюро и служебного, подчиненного ему, Секретариата";

снять Сталина с поста Генерального секретаря ЦК партии, возможно, и вообще ликвидировать данную должность, вернувшись "к подлинно ленинскому коллективному руководству" [2].

Одновременно оппозиционной критике было подвергнуто характерное (еще со времен "левых коммунистов") для сталинско-бухаринского блока отождествление государственного аппарата с рабочим классом.

Как указала Н.К. Крупская, госаппарату еще необходимо превратиться в широкую организацию рабочего класса, для чего Рабкрину и партии предстоит громадная работа по установлению "действительно тесной связи" государственного аппарата с массами [3].

Оппозиционным меньшинством признавалась необходимость дальнейшего улучшения, изменения и смягчения системы пролетарской диктатуры (в частности, в отношении ее классового характера), оживления Советов, втягивания все более широких пластов народа "в наше пролетарское государство".

Известно, что еще в период борьбы со "старой оппозицией" Зиновьев вносил в Политбюро ЦК предложение об издании беспартийной крестьянской газеты, для отражения и выражения интересов крестьянской массы [4].

Теперь вопрос ставился более глобально. Речь шла об обеспечении возможности повышения и реализации активности крестьянства помимо партийных (Коммунистическая партия) каналов.

С этой целью оппозиционное меньшинство намечало создать беспартийные крестьянские конференции, вовлечь большее число беспартийных крестьян в состав ЦИК СССР и ВЦИК РСФСР, образовать там беспартийные крестьянские фракции со своими печатными органами [5].

Если вдуматься, то по существу тем самым объективно могла быть создана определенная основа для формирования в стране многопартийной системы.

Пожалуй, есть все основания утверждать, что "новая оппозиция", взяв за основу ленинские идеи, предлагала вполне конструктивную программу как развития страны в целом, так и разрешения накопившихся к тому времени в рамках нэпа наиболее болезненных проблем. Но диалога не получилось. Сталинско-бухаринское большинство не пожелало протянуть руки навстречу...

[1] XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б), 16-31 декабря 1925 г.: Стенограф. отчет. М.; Л., 1926. С.456.

[2] См.: Там же. С.159, 185-186, 273-275, 335-336, 466-468, 572.

[3] См.: Там же. С.163.

[4] См.: Гайсинский М. Борьба с уклонами от генеральной линии партии: Исторический очерк внутрипартийной борьбы послеоктябрьского периода. – 2-е изд., испр. и доп. М.; Л., 1931. С.131.

[5] См.: XIV съезд ВКП(б)... С.100-101, 126-127, 163, 214-215, 457-458.

4-4-48

§2.5

ИДЕИ "НОВОЙ ОППОЗИЦИИ": РЕАКЦИЯ "СТАЛИНСКО-БУХАРИНСКОГО БОЛЬШИНСТВА"

Роль главного оппонента оппозиционным идеям взял на себя на XIV партийном съезде Н.И. Бухарин.

Его выступление было крайне едким (доходящим даже до грубости), но отнюдь при этом не изобиловало серьезным анализом идей "меньшинства". Зато Бухарин вновь четко продемонстрировал (о чем предупреждал Ленин) характерное для него стремление абсолютизировать внешние формы без учета их содержательного наполнения.

В результате Николай Иванович породил еще одно важное, но крайне опасное и противоречащее марксизму, "теоретическое изобретение" – концепцию "разноуровневых социализмов".

Бухарина при этом не смущало, что данный социализм заранее виделся ему отсталым, но, тем не менее, – "именно социализмом".

Получалось, что социализм можно построить в любое время, в любом месте без обращения внимания на качественный уровень развития общества, что послужило затем еще одним теоретическим обоснованием сталинского "великого скачка в социализм" (индустриализации, коллективизации и культурной революции 1930-х годов). Единственное, что вызывало возражения Сталина в позициях Бухарина, это "черепашьи темпы".

Перед нами явная ревизия как марксистской теории в целом, так и идей Ленина. Сам Н.И. Бухарин и не скрывал этого. Дважды в пылу полемики на съезде заявил, что и не собирается соглашаться с Лениным в вопросах госкапитализма, в вопросах нэпа. Что не помешало, однако, Сталину провозгласить, что бухаринские воззрения не только не расходятся с ленинскими, но являются именно "линией Ленина".

В эпизоде четко проявила себя избранная Сталиным (и уже хорошо нам знакомая) тактика – вкладывать в уста Ленина чуждые тому мысли, освящать их ленинским авторитетом...

Хотя Сталин и поддержал Бухарина, но в их позициях можно было уже заметить принципиальное отличие, которое проявит себе в последующем:

Бухарин все же распространял систему нэпа на весь переходный период, исходил из идеи самоизживания этой системы.

Сталин же ограничивал новую экономическую политику только целями и задачами восстановительного (до довоенного уровня) периода экономики [1].

А при таком понимании напрашивалась уже мысль об исчерпанности нэпа, что достаточно четко и выразил верный сторонник Сталина В.М. Молотов. Он прямо призвал на съезде бороться "... не только против отрицательных сторон нэпа, но и за уничтожение нэпа, за то, чтобы мы развернули во всей полноте социалистическое строительство в нашей стране (выделено мной – А.К.)" [2].

Данные разночтения в понимании новой экономической политики впоследствии разрушат дуумвират Бухарина – Сталина, приведут к разногласиям 1928 – 1929 годов. Но пока эти деятели со своими сторонниками выступали единым фронтом, обрушив на "новую оппозицию" обвинения в "неправильной увязке нэпа с капитализмом" и игнорировании ее социалистической направленности, в недооценке роста социализма, вообще – в отрицании возможности его построения.

Оппозиция обвинялась в пренебрежительном отношении к середняку, в переоценке кулацкой опасности, в стремлении к политике раскулачивания и комбедов, в непонимании социалистической сущности государственных предприятий.

В итоге – "в ревизии ленинизма"...

Остракизму подверглись не только теоретические взгляды "меньшинства", но и его практические предложения.

Не получила, к примеру, признания идея вовлечения трудящихся в дела управления производством через производственные совещания, как противоречащая линии на единоначалие. В докладе М.П. Томского прямо было выдвинуто требование, чтобы производственные совещания не имели права решать хозяйственные вопросы, иначе нельзя будет работать хозяйственникам. И съезд потребовал сосредоточить совещания лишь на вопросах рационализации производства и улучшении условий труда (а что тогда делать профсоюзам?), предупредив против "уклона в сторону управления предприятиями" [3].

Итог не замедлил сказаться. К примеру, в Самарской губернии к июню 1926 г. число рабочих, участвующих в производственных совещаниях, упало с 30 до 10%. Резко сократилось количество предложений по совершенствованию производства. Со стороны административно-технического персонала стали наблюдаться разговоры вообще о нецелесообразности совещаний [4].

Еще более негативное восприятие вызвало оппозиционное предложение об "участии рабочих в прибылях предприятий".

Особого внимания заслуживает мотивировка, которую выразил достаточно четко, например, член специальной делегации ЦК ВКП(б), направленной в Ленинград для борьбы с оппозицией, С.М. Киров.

В одном из своих выступлений в январе 1926 г. он высказал удовлетворение, что затею "вовремя остановили". Почему? Вот приведенные Кировым аргументы:

иначе бы весь доход "разобрали по карманам" (а как же с налоговыми поступлениями, да еще при возрастании объемов производства?);

рабочие, "изготовляющие конфетки", стали бы получать больше рабочих-металлистов (уравнительность? игнорирование легкой промышленности?);

осуществление предложения оппозиции, и в этом главная его опасность, оно "создавало бы иллюзию работы трудящегося на хозяина" (а на кого же еще? или же государственный аппарат и рабочие – это одно и тоже?), ибо работа на себя "не требует какой-либо дополнительной заинтересованности" (а зачем тогда вообще человеку работать?) [5].

Логика просто поразительная...

Можно, пожалуй, констатировать, что вовсе не у оппозиции, а как раз у сталинско-бухаринского большинства налицо было отрицание ленинских идей необходимости постепенного вовлечения трудящихся в управление производством; необходимости организовать созидательный процесс не на голом энтузиазме, но лишь при помощи энтузиазма, на основе материальной заинтересованности. Именно у группы Сталина – Бухарина видна ориентация на командно-административные принципы, на военнокоммунистическую систему хозяйства.

Аналогично и в политической части.

Политическая программа оппозиции вызвала еще более бурную реакцию.

И что крайне показательно, впервые на высшем партийном форуме в выступлении ряда делегатов проявила себя тенденция превращения образа Сталина в подлинного вождя партии, "лучшего ее теоретика" и истинного хранителя "заветов Ленина". Прозвучали призывы именно к "аппаратной системе" руководства партией в лице Секретариата и "его руководителя тов. Сталина".

Оппозиционные же предложения по демократизации жизни партии и общества были оценены как подрыв единства, как стремление к расколу Коммунистической партии, к захвату личной власти, как подрыв основ пролетарской диктатуры.

Выдвигались требования укрепления абсолютного единомыслия и единогласия в партии. Речь заходила даже о необходимости развивать практику доносительства на инакомыслящих и смеющих иметь собственное суждение. А М.П. Томский призвал из каждого политического спора делать "определенные организационные выводы" [6].

"Организационные выводы" стали делаться уже в ходе работы XIV съезда ВКП(б). И особенно наглядно это проявилось в отношении Ленинградской партийной организации – опоры "новой оппозиции"...

И 26 января 1926 г. в появившемся в газетах интервью члена специальной группы ЦК и ЦКК Г.И. Петровского о положении дел в Ленинграде констатировалось, что дело закончено, осталось провести конференцию "для переизбрания всего руководящего состава партийных учреждений" [7].

Официальным партийным курсом становится непосредственный переход в социалистическое общество согласно бухаринско-сталинской теории "возможности построения социализма в одной стране".

А поскольку под "минимумом предпосылок" строительства социализма понимались в первую очередь государственные и кооперативные формы собственности, то из темпов их роста следовал оптимистичный вывод: "... По отношению к каждому прошлому году идем с перевесом социалистического сектора нашего хозяйства" [8].

Но оппозиционные силы еще не выкинули белого флага. Сталинско-бухаринской группе предстояло выдержать борьбу с "объединенной оппозицией"...

[1] См.: XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б), 16-31 декабря 1925 г.: Стенограф. отчет. М.; Л., 1926. С. 494-495.

[2] Там же. С.474.

[3] См.: Там же. С.733-734, 979.

[4] См.: ГАСПИ СО. Ф.1. Оп.1. Д.1876. Л.47.

[5] См.: Киров С.М. Ленинградские большевики, сплотив свои ряды вокруг ленинского ЦК, займут снова почетное место в первых рядах великой ВКП: Доклад и Заключительное слово на объединенном собрании партколлективов заводов "Красный гвоздильщик" и "Электроаппарат", 12 января 1926 г.// Киров С.М. Избр. статьи и речи (1912 – 1934). М., 1957. С.174.

[6] За линию съезда: Сб. речей. Л., 1926. С.56.

[7] См.: Петровский Г.И. О ленинградской партийной организации. Газетное изложение 26 января 1926 г.// Петровский Г.И. Избр. произведения. М., 1987. С.159.

[8] Бухарин Н.И. О характере нашей революции и о возможности победоносного социалистического строительства в СССР// Бухарин Н.И. Избр. произведения. М., 1988. С.311.

4-4-49

§3

"ОБЪЕДИНЕННАЯ ОППОЗИЦИЯ": БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ...

"Объединенная оппозиция" включала в себя ряд течений и групп, но ее становой хребет составил блок сторонников Троцкого и сторонников Каменева и Зиновьева. Объединительные тенденции между ними (как на основе достаточной близости концептуальных позиций, так и на основе определенной общности положения в связи с неудачами прежних выступлений) намечается еще летом 1925 года. Тогда в Кисловодске завязались в данном направлении первые контакты между Троцким, с одной стороны, Каменевым и Зиновьевым, с другой.

Окончательно "объединенная оппозиция" сложилась к июлю 1926 года.

§3.1

И ВНОВЬ ПРОБЛЕМА НЭПа И СОЦИАЛИЗМА

Оппозиция продолжила противостояние теории "возможности построения социализма в одной стране".

Приходится повторяться, но факт остается фактом: деятели оппозиции попытались вновь отстоять ленинскую концепцию многоэтапного социалистического строительства в России, когда революция политическая опередила революцию социальную.

Как разъяснял в беседе с Н.В. Валентиновым (Вольским) уже после разгрома оппозиции один из видных ее участников, отправленный в почетную ссылку на работу в советское торгпредство во Франции, Г.Л. Пятаков, "старая теория, что власть пролетариата приходит лишь после накопления материальных условий и предпосылок, заменена Лениным новой теорией. Пролетариат и его партия могут прийти к власти без наличности этих предпосылок и уже потом создавать необходимую базу для социализма" [1].

Но именно создавать базу, а не строить непосредственно социализм. Потому оппозиция и подчеркивала, что "мы не доделали фундамента социалистической революции" [2]. И задача именно в том, чтобы доделать сначала этот фундамент.

При этом оппозиционные идеологи категорически отрицали отождествление степени социалистичности общества, его готовности к восприятию нового общественного строя с численным перевесом государственных и кооперативных форм в хозяйстве страны. Настаивали на смещении акцента на содержательное наполнение данных форм.

Бухаринско-сталинская теория "возможности построения социализма в одной стране" вызывала оппозиционную критику и еще по одной причине.

В данной теории (и стоит заметить небезосновательно) оппозиция видела фетишизацию самоизолированного развития страны. Видела угрозу экономической замкнутости, что, по мысли оппозиционных деятелей, способно было только усугубить нашу технико-экономическую отсталость и вообще свести на нет социалистическое содержание государственно-кооперативных форм экономики.

Троцким предлагаются три критерия оценки процессов построения социалистического общества:

идут ли вверх производительные силы;

имеют ли социалистические производительные силы перевес над капиталистическими (не над национальными, а над мировыми);

приближаемся ли мы к капиталистическому производству (опять же мировому) или отдаляемся от него в плане цен и норм душевого потребления. Причем данный критерий (социальный, уровень жизни населения) он считал особенно принципиальным [3].

"Объединенную оппозицию" крайне беспокоило и все более вырисовывающееся стремление к сворачиванию нэпа, что откровенно выразилось в выступлении И.В. Сталина на VII расширенном пленуме Исполкома Коминтерна. Здесь Сталин выдвинул идею, что "построить социализм в СССР – это значит преодолеть в ходе борьбы своими собственными силами нашу, советскую, буржуазию (выделено мной – А.К.)" [4].

Напротив, оппозиционное меньшинство доказывало, что пока не будет создано реальной материальной базы нового строя, считать исчерпанным капитализм, "преодолевать" его носителей и в городе и в деревне (здесь им следует придать цивилизованный характер фермера вместо кулака) ошибочно. Наоборот, для создания этой базы и ускорения темпов развития следует обеспечить определенный рост и развитие частнокапиталистических и государственнокапиталистических элементов в экономике страны.

Ставился вопрос о более активном привлечении иностранных капиталов, о кредитах и займах, даже на условиях признания царских долгов России и уплаты известных процентов по ним, конечно, если это будет стимулировать, а не тормозить рост внутренней промышленности, в том числе и ее государственного сектора [5].

Однако в подобных экономических связях сталинско-бухаринский блок увидел опасность делу социализма. По замечанию Н.И. Бухарина, привлечение иностранных капиталов в экономику страны возможно и дало бы ускорение темпов развития производительных сил, но грозило бы нам продажей "нашего пролетарского первородства", а на это пойти никак нельзя [6].

Для лучшего осмысления ситуации и правильного сравнения позиций сторон позволю привести мнение человека, чье имя активно привлекалось тогда для освящения своей правоты, мнение В.И. Ленина по данному вопросу.

Однако во имя сохранения любой ценой пресловутого "пролетарского первородства" сталинско-бухаринское большинство отвергло не только упомянутое соглашение о займе с Францией.

Начался процесс свертывания действующих концессий.

Не поздоровилось и "советской буржуазии".

Поскольку в рамках рассматриваемого этапа внутрипартийной борьбы проблемы построения социализма в СССР и нэпа получили свою наибольшую конкретизацию и четкую практическую увязку в основном и прежде всего с вопросом развития промышленности, индустриализации, рассмотрим ситуацию более детально...

[1] Цит. по: Штурман Д. Ленин и его гвардия// Посев. 1991. №2. С.106-107.

[2] См.: XV конференция Всесоюзной Коммунистической партии (б), 26 октября – 3 ноября 1926 г.: Стенограф. отчет. М.; Л., 1927. С.473.

[3] См.: Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923 – 1927. Т.2. М., 1990. С.64.

[4] Сталин И. Еще раз о социал-демократическом уклоне в нашей партии. Доклад 7 декабря: VII расширенный пленум ИККИ, 22 ноября – 16 декабря 1926 г.// Соч. Т.9. М., 1952. С.21.

[5] См.: Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923 – 1927. Т.3. М., 1990. С.79.

[6] См.: Бухарин Н.И. Партия и оппозиция на пороге XV партсъезда. Доклад на собрании актива Ленинградской организации ВКП(б), 26 октября 1927 г.// Бухарин Н.И. Избр. произведения. М., 1988. С.333.

4-4-50

§3.2

ВОПРОС РАЗВИТИЯ ПРОМЫШЛЕННОСТИ: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТИ. (СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ КОНЦЕПЦИЙ И ПРАКТИКИ ПРОТИВОБОРСТВУЮЩИХ СТОРОН)

Вопрос развития промышленности, индустриализации являлся центральным пунктом экономических разногласий противоборствующих сторон.

Обе стороны признавали его первостепенное значение. В чем же тогда различие?

Как писал Е. Ярославский в своей "Краткой истории ВКП(б)", "... приходилось спорить с оппозицией по вопросу о путях и темпе индустриализации" [1].

Суть разногласий Н.И. Бухарин объяснял следующим образом:

троцкисты видят решение вопроса за счет возможно большего изъятия (ограбления) средств у крестьянства, партия же взяла такой курс индустриализации, который исключал бы налоговое переобложение деревни, предусматривал бы снижение промышленных цен, развертывание товарности середняцких хозяйств [2].

И именно эта позиция, как известно, закрепилась в литературе.

Воистину, нет пределов лукавству! Обратимся к фактам...

[1] Ярославский Е. Краткая история ВКП(б). – 2-е изд., стереотип. М.; Л., 1930. С.473.

[2] См.: Бухарин Н.И. Партия и оппозиция на пороге XV партсъезда. Доклад на собрании актива Ленинградской организации ВКП(б), 26 октября 1927 г.// Бухарин Н.И. Избр. произведения. М., 1988. С.319.

4-4-51

§3.2.1

КТО ЖЕ "ГРАБИЛ КРЕСТЬЯНСТВО"? РЕАЛИИ РАЗВИТИЯ ПРОМЫШЛЕННОСТИ ("ВАРИАНТ БУХАРИНА – СТАЛИНА")

Троцкий, которому, прицепили ярлыки "свериндустриализатора" и "грабителя деревни", предлагал увеличить в 1926/27 хозяйственном году затраты на проведение капитальных работ по промышленности не менее чем до 1 млрд. руб., против 820 млн. в 1925/26 году [1].

В то же время, официально принятый годовой план капитальных работ предусматривал затраты в 990 млн. руб. А его фактическое выполнение превысило эту цифру почти на 100 млн., причем 71% средств пошел на развитие именно тяжелой промышленности [2]. Хотя при этом сталинско-бухаринское руководство и провозглашало публично курс на "благоприятное сочетание" тяжелой и легкой индустрии.

Да, но откуда же взяли эти средства?

Оппозиция вновь выдвигала идеи расширения иностранного участия в развитии экономики СССР, использования частного предпринимательства, осуществления принципа прибыльности государственных предприятий и передачи тех, что неэффективны, в частные руки и концессии...

Но идеи эти в очередной раз были отвергнуты как противоречащие курсу "построения социалистической промышленности". Курсу, который ориентировал именно на ликвидацию "несоциалистических элементов", на победу над ними...

Но тогда может быть все-таки крестьянство?

В официальных документах широкого пользования и в публичных речах лидеров "большинства" крестьянский карман, как источник промышленного развития, конечно же, не афишировался. Однако на апрельском (1926 г.) пленуме ЦК ВКП(б) А.И. Рыков признал, что при эквивалентном обмене между промышленностью и аграрным производством "индустриализации не получиться", хотя и нельзя брать с крестьян столько, сколько до 1917 года [3].

Ясно и откровенно...

Резко сокращается импорт сельскохозяйственной техники, при увеличении ввоза товаров, требуемых для развития промышленного сектора, причем именно тяжелой промышленности.

Была поднята планка сельскохозяйственного налогообложения.

Причем, при всех заверениях, основная часть этого возрастающего налогового бремени пала отнюдь не на эксплуататорские слои деревни.

Для получения средств на индустриализацию (именно, как прекрасно видно, из крестьянского кармана) активно стала использоваться и политика "ножниц цен" (что еще буквально вчера рассматривалось как опаснейшее кризисное явление).

По признанию Н.И. Бухарина, "главный рычаг, которым мы в настоящее время изымаем средства из населения, используем их на дело индустриализации в первую очередь, есть политика цен"; и что в деле борьбы за снижение цен "мы реально пошли довольно значительно вспять" [4]. Даже в сравнении с дореволюционной Россией (1913 г.) индекс цен вырос примерно в 2 раза [5].

Одновременно и следствием, и инструментом политики индустриального саморазвития с акцентом на тяжелую промышленность явилась нарастающая денежная эмиссия, которая все серьезнее дестабилизировала экономику страны.

Тем более что эмиссия сопровождалась резким сокращением поставок на внутренний рынок промышленных потребительских товаров. А это закономерно влекло усиливающийся рост цен в розничной торговле.

На разнице оптовых и розничных цен частник, все еще господствовавший в розничной торговле, положил в свой карман чистый доход в 400 млн. рублей [6]. А курс еще недавно стабильного советского червонца на мировом рынке стал стремительно падать.

Путь разрешения растущих проблем сталинско-бухаринское руководство по-прежнему видело в дальнейшем усилении административного давления на экономику.

Если читать письма Сталина этого периода к В.М. Молотову, то они полны призывов к смещению, к преданию суду "нарушителей политики цен", к "зверскому нажиму" на торгово-кооперативную сеть [7].

Против "спекулянта-частника" согласно одобренному Политбюро ЦК ВКП(б) предложению Ф.Э. Дзержинского стали еще более активно применяться правоохранительные органы [8]. В помощь им на местах стали создаваться рабочие отряды, осуществляющие ночные описи имущества "за долги" и "финансовые нарушения"...

Одновременно частной торговле и предпринимательству начали сокращать поставки товаров, урезать кредиты, повышать налоги [9]. Резко подняли квартплату для владельцев торговых и промышленных предприятий.

В результате уже в первом полугодии 1926/27 хозяйственного года число частновладельческих торговых предприятий сократилось на 18% [10]. Но при этом, как и в 1924 г., ни государственная, ни кооперативная торговля не компенсировали это сокращение, что закономерно усиливало ситуацию товарного дефицита. Разрыв между государственными оптовыми ценами и ценами вольного рынка вырос еще до 30 – 60% [11].

А сталинско-бухаринское руководство продолжало искать причины во все еще "недостаточном административном давлении" на частника и в "сопротивлении капиталистических элементов делу социализма".

Что же касается опережающего роста спроса над предложением потребительских товаров, то этот момент был возведен в статус "величайшего преимущества" советской экономики, "преимущества", которое, якобы, стимулирует ее развитие [12].

"Стимул" этот, однако, стимулировал лишь социальное недовольство, и в первую очередь крестьянства, что особенно болезненно вылилось в дальнейшее (начавшееся, как нам известно, с 1924 г.) нарастание трудностей с хлебозаготовками.

Страна все глубже увязала в состоянии тотального дефицита и длиннющих очередей...

[1] См.: Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923 – 1927. Т.1. М., 1990. С.219.

[2] См.: Голанд Ю.М. Эффект чрезвычайных мер. Кризисы 1925 – 1928 гг.// ЭКО. 1990. №2. С.149.

[3] См.: Лельчук В.С. Курс на индустриализацию и его осуществление// Страницы истории советского общества: Факты, проблемы, люди. М., 1989. С.193.

[4] Бухарин Н.И. Речь на XXIV Ленинградской губпартконференции, 26 января 1927 г.// Бухарин Н.И. Путь к социализму: Избр. произведения. Новосибирск, 1990. С.175, 176.

[5] См.: Ханин Г. Как скончался нэп// Родина. 1989. №7. С.80.

[6] См.: Наше Отечество. (Опыт политической истории). Ч.2. М., 1991. С.205.

[7] См.: Письма И.В.Сталина В.М. Молотову (1925 – 1936 гг.)// Известия ЦК КПСС. 1991. №7. С.133-134, 136-137.

[8] См. подр.: Голанд Ю. Политика и экономика. (Очерки общественной борьбы 20-х годов)// Знамя. 1990. №3. С.146-147.

[9] В 1927 г. при доходе в 1.000 руб. в месяц налог составлял 57%, при доходе 2.000 руб. – 73%, при доходе 3.000 руб. – 94%. (См.: Шейхетов С. Частная торговля в Сибири в период нэпа. (Ч.1)// Сибирская заимка. Электронный журнал. (Архив журнала за 1998-1999). http://www.zaimka.ru/soviet/priv1.shtml).

[10] См.: Он же. Эффект чрезвычайных мер. С.147.

[11] См.: Пинскер Б. Накануне второй гражданской войны// Знание – сила. 1990. №1. С.36.

[12] См.: XV конференция Всесоюзной Коммунистической партии (б), 26 октября – 3 ноября 1926 г.: Стенограф. отчет. М.;Л., 1927. С.12, 19-20.

4-4-52

§3.2.2

ВОПРОС ИНДУСТРИАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ: КОНЦЕПЦИЯ "ОБЪЕДИНЕННОЙ ОППОЗИЦИИ"

Стоит уточнить – именно индустриального развития, поскольку вопрос ставился оппозицией более широко, нежели развитие именно и только промышленности.

К понятию "индустриализация" оппозиция подходила в более глобальном смысле, нежели тот же Сталин, подразумевая в ее рамках и развитие аграрного сектора, его качественное переустройство на соответствующей технической основе...

Но в центр внимания в любом случае при этом, понятно, попадала промышленность.

Оппозиция по-прежнему ставила вопрос о сбалансированном развитии секторов хозяйства (что мы видели в программе Троцкого 1923 г.)...

Вспомните эту программу.

Основное предложение по разрешению очередной кризисной ситуации было сформулировано Е.А. Преображенским, являвшимся одним из ключевых оппозиционных экономических теоретиков.

Предложение это сводилось к увеличению налогов на частное хозяйство и повышению отпускных оптовых цен на промышленные товары широкого потребления.

В качестве основной причины кризисных явлений Преображенский указывал именно диспропорции между промышленностью и аграрным сектором, когда недостаток промышленных товаров (а политика "большинства" еще более усугубляет ситуацию) привел к скоплению в деревне серьезного излишка хлебных и денежных средств, которые лежат "мертвым грузом". Что имеет своей оборотной стороной торможение развития промышленности.

Для разрыва становящегося все более закономерностью (как мы наблюдаем с 1924 г.) "заколдованного круга" и незамедлительного преодоления складывающейся кризисной ситуации, чреватой все более тяжелыми и экономическими и политическими последствиями, Преображенский и предлагал увеличить налоги на частное хозяйство и поднять отпускные оптовые цены на промышленные товары широкого потребления (но осуществить это так, чтобы не последовало "увеличение цен в рознице") [1].

Однако делать на основании данного предложения вывод, как доказывали лидеры сталинско-бухаринского блока и как пишут многие современные авторы, что оппозиция предлагала программу "ограбления деревни", было бы преждевременным...

Сомнение (в силу того, что мы уже знаем о программных установках "троцкистов") вызывает и тезис, что тут был курс "лобовой атаки" на нэп и "развернутого построения социализма"...

Здесь именно не более чем "геркулесово усилие" вырваться из круга проблем, да и то не столько нэпа, сколько всей прежней политики ее реального свертывания.

Но вернемся к "критике" оппозиционных идей сталинско-бухаринским большинством.

На первый взгляд сторонники Бухарина – Сталина как будто бы правы: рост оптовых цен и налогов должен был сопровождаться ростом цен розничных. А это означало падение уровня жизни населения (и не только крестьянского). Однако здесь имелся один нюанс, на который как раз и указывала оппозиция.

В оппозиционных документах разъяснялось, что крестьянин и рабочий покупают товары не по оптовым отпускным ценам государства, а по розничным ценам частной торговли (при этом следует помнить, что в отличие от сталинско-бухаринской группы оппозиция не принимала политики административного уничтожения частника).

А вот здесь-то и скрывалась серьезная ограничительная ценовая планка – потребительский спрос, определяемый покупательскими возможностями населения, на что и указывало оппозиционное меньшинство.

Кстати сказать, наглядный пример тому, "кризис сбыта" 1923 года, когда чрезмерное вздутие промышленных цен привело к затовариванию, но не потребительского рынка, а складов предприятий, при остром товарном дефиците.

Превысить ценовой уровень потребительских возможностей означал для частнопредпринимательского торговца верную гибель (затоваривание, ведущее к разорению), что должно было стабилизировать (хотя бы и на достаточно высоком уровне) розничные цены.

Иными словами, за счет повышения налогов и государственных оптовых цен оппозиция предполагала забрать часть полученной частником спекулятивной прибыли (из тех самых 400 млн. руб. дохода, приобретенного на основе разрыва между относительно низкими оптовыми и завышенными розничными ценами в условиях острого товарного дефицита и увеличения (результат эмиссии) денежной массы в обращении). Перераспределить ее в бюджет промышленного развития.

Добившись такими экстраординарными мерами определенной стабилизации, оппозиция намечала начать борьбу за снижение цен на основе наращивания "товарной интервенции" и сокращения денежной эмиссии.

Причем даже самые леворадикальные ее представители, образовавшие в 1927 г. так называемую "группу 15-ти" (В. Смирнов, Т. Сапронов, В. Емельянов, Т. Хоречко и др.), отрицали в качестве метода ценового снижения административный нажим. Полагали возможным бороться с высокими ценами через насыщение потребительского рынка товарами. Подчеркивали, что мы не вольны устанавливать на рынке "те цены, которые захотим", но должны руководствоваться законами рынка, а не игнорировать их [2].

Что касается непосредственно "крестьянского источника" развития промышленности, то "объединенная оппозиция" его не отрицала. Но важно понять, что для нее это был лишь один из целого ряда и далеко не самый основной источник.

Нелишне в этом плане напомнить, что оппозиционные экономисты ориентировались на открытую (а не замкнутую, как "большинство") экономику, на активное привлечение иностранных капиталов. Ориентировались на развитие, хотя и под финансовым и политическим контролем пролетарского государства, частного промышленного предпринимательства. Ориентировались на рентабельную работу и самоокупаемость госпредприятий, сохраняя, известное нам еще по дискуссии 1923 г., требование "концентрации промышленности" и избавления государственного бюджета от груза убыточных заводов, передачи их в руки внутреннего частного капитала или концессии.

Именно здесь, по их мнению, скрывались огромные резервы развития промышленного производства страны, которые, как мы наблюдали, категорически отказывалось признать и принять большинство партийного руководства и в первую очередь по идейно-политическим соображениям...

Затронем теперь чуть подробнее "крестьянский вопрос" в ведущейся борьбе сторон.

[1] См.: Преображенский Е. Экономические заметки// Большевик. 1926. №6. С.63.

[2] См.: Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923 – 1927. Т.3. М., 1990. С.16-17; Т.4. М., 1990. С.94.

4-4-53

§3.3

"КРЕСТЬЯНСКИЙ ВОПРОС"

Проводимая большинством партийного руководства (начиная с 1923 года) практическая линия развития, превратила "крестьянский вопрос" по существу в вопрос тупиковый. Исключила возможность его безболезненного разрешения в рамках принципов новой экономической политики...

Понять нюансы в подходах противостоящих сторон к данному вопросу в сложившейся конкретно на период 1926 – 1927 годов ситуации возможно лишь в том случае, если усвоить их взгляды на происходившие в деревне социальные процессы.

СТАЛИНСКО-БУХАРИНСКОЕ БОЛЬШИНСТВО

Продолжало отстаивать идею (выдавая желаемое за действительное) "осереднячивания деревни", что вполне четко выразилось в резолюции октябрьского (1927 г.) Объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) "О работе в деревне". Признавая некоторый процесс дифференциации крестьянства, резолюция подчеркивала его якобы специфичный характер – преимущественное усиление "группы середняков" и сокращение "группы бедноты".

Но социальные процессы в деревне (о чем приходилось уже вести речь) носили не специфический, а вполне классический характер. Иное дело, что находились они еще в зародышевом состоянии развития.

Много ли лет прошло после искусственного осереднячивания (точнее – нивелирования) деревни в результате революционных (1917 г.) земельных изменений и военнокоммунистических мероприятий, после неурожая и голода 1921 г.?

И об этих реалиях говорит следующая цифра: на 1 апреля 1926 г. 76% свободных излишков хлеба было сосредоточено в руках 11% крестьянских хозяйств [1].

"ОБЪЕДИНЕННАЯ ОППОЗИЦИЯ"

Настаивала на социально дифференцированном подходе к крестьянству в рамках прежней ("новой оппозиции") концепции "богатеющей деревни" (вспомните эту концепцию), отвергая "общекрестьянский подход" к получению средств на развитие промышленности.

Проще говоря, получить эти средства предполагалось не из "крестьянского кармана" вообще, а с кулацких и прокулацких слоев деревни, причем не путем административного нажима, а пересмотрев соответственно финансово-налоговую политику [2]. Да и "изъять" намечалось не все доходы "зажиточных слоев" (купца, кулака, посредника), а лишь часть, хотя и значительную.

Правда, осенью 1927 года оппозиционное меньшинство пришло к требованию чрезвычайного обложения всех видов сверхприбыли частных предпринимателей в размере "не менее 150 – 200 млн. рублей" и изъятия у зажиточных слоев деревни (примерно у 10% крестьянских дворов) в порядке принудительного обязательного займа "не менее 150 миллионов пудов" натуральных хлебных запасов, которые рассчитывались оппозицией в пределах 800 – 900 млн. пудов [3].

Но это предложение, выходящее за пределы экономических методов, объяснялось не столько идейными соображениями, сколько нарастающими (частью в силу внешнеполитических факторов (обострение угрозы войны), но в основном в силу ошибочной социально-экономической политики "большинства") кризисными явлениями, о которых упоминалось выше.

Полученные в результате этих экстраординарных мер средства оппозиция предполагала бросить не столько даже на индустриальное развитие страны, сколько на увеличение импорта промышленных товаров с целью скорейшего преодоления усиливавшегося товарного дефицита.

Причем предложенный оппозицией "нажим" выглядит (как нам предстоит убедиться в дальнейшем) просто цветочками в сравнении с теми мерами, что буквально через пару месяцев применило к деревне сталинское руководство...

[1] См.: Голанд Ю.М. Эффект чрезвычайных мер. Кризисы 1925 – 1928 гг.// ЭКО. 1990. №2. С.148. В.З. Роговин приводит здесь чуть отличную цифру: весной 1926 года в руках 6 % крестьянских хозяйств было сосредоточено около 60 % товарного зерна. (Роговин В. Власть и оппозиции. (Гл.2) http://www.trst.narod.ru).

[2] См.: Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923 – 1927. Т.2. М., 1990. С.14-15; XV конференция Всесоюзной Коммунистической партии (б), 26 октября – 3 ноября 1926 г.: Стенограф. отчет. М.; Л., 1927. С.485-486, 506-507.

[3] См.: Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923 – 1927. Т.4. М., 1990. С.137; Партия и оппозиция накануне XV съезда ВКП(б): Сб. дискуссионных материалов. Вып. 2. М.; Л., 1928. С.57, 62.

4-4-54

§3.4

ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ПРОБЛЕМА "УРОВНЯ ЖИЗНИ"

Вопрос промышленного развития страны имел и еще одну грань в накаляющейся внутрипартийной борьбе – проблему "уровня жизни".

Стоит вспомнить, о "трех критериях" построения социализма, что были выдвинуты Троцким. Особенно его третий критерий...

Становится ясно, что индустриализация рассматривалась оппозицией не как самоцель социалистического строительства, а, прежде всего, как важнейший фактор роста народного благосостояния.

Тем более что реальности свидетельствовали, что уровень жизни трудящихся был значительно ниже даже 1913 года [1].

Отсюда вопросы индустриального развития тесно увязывались оппозицией с изживанием безработицы, подъемом реальной заработной платы, действительным улучшением всех условий жизни рабочего.

Отсюда же и ошибочное на первый взгляд требование Л.Д. Троцкого, чтобы повышение заработной платы являлось не следствием, а предпосылкой роста производительности труда. Ошибочное именно на первый взгляд, поскольку вопрос ставился так Троцким, исходя из реальностей, из условий того времени, а не как общая закономерность. Речь шла именно о реальном уровне заработной платы, о приведении его в соответствие с интенсивностью труда и конкретикой кризисной экономической ситуации.

Острой оппозиционной критике была подвергнута осуществляемая практика подъема производства на основе интенсификации труда, сопровождаемая к тому же ростом безработицы.

Оппозиция настаивала на повышении производительности труда не за счет увеличения его интенсивности, не за счет элементарного повышения норм выработки (да еще при сохранении прежнего уровня заработной платы в условиях возрастающей инфляции и товарного дефицита), а на основе технической реконструкции производства и увеличения механизации труда [2].

Причем важной составляющей процесса должна была быть возрастающая материальная заинтересованность труженика, а не усиление административного принуждения. Обращаясь в июле 1926 г. в ЦК ВКП(б), Л.Б. Каменев не случайно по-прежнему призывал "хотя бы в виде опыта применить новые формы оплаты труда, с тем, чтобы повысить коллективную заинтересованность рабочих масс в социалистическом производстве (участие в прибылях)" [3].

Но сталинско-бухаринское большинство придерживалось иного подхода.

Н.И. Бухарин откровенно указывал, что рационализация производства должна выливаться не просто в увеличение производительности, но и в увеличение интенсивности (напряженности) труда. Доказывал, что доля заработной платы должна при этом снижаться по причине сокращения, благодаря техническому прогрессу, доли живого труда в единице произведенного продукта [4].

Последнее еще можно было бы признать верным, если бы вытекающий из технического прогресса рост объемов производства сопровождался бы (по причине снижения себестоимости продукции) снижением цен.

Здесь я сознательно даже абстрагируюсь от вопроса о просто смехотворной доле этого "технического прогресса" в советской промышленности того времени, от вопроса о преобладании в ней ручного труда. И в этом плане на практике осуществлялось в большей степени увеличение производства не за счет сочетания производительности труда на основе технического прогресса с его интенсивностью, но производительность получалась за счет элементарной интенсивности.

Однако вместо снижения цен наблюдалось именно их повышение. Поэтому сокращение фонда заработной платы означало на практике, что рабочие были вынуждены выполнять более высокие нормы, нежели ранее за менее высокую оплату их труда. Означало падение реального уровня жизни рабочих.

Характерное тому подтверждение дает нам ситуация по Главным мастерским Самарского железнодорожного узла. Здесь, несмотря на увеличение производительности труда (ручного, не механизированного) в силу повышения норм выработки, отмечалось падение заработка рабочих. Если в марте 1926 г. ими было сдано 115 вагонов, а заработок составил в среднем 60-65 рулей на человека; то в июле, при выпуске 151 вагона, заработок упал до 48 рублей [5]. И этот частный пример выражает общую ситуацию по стране.

Элементарное сравнение остававшихся на бумаге идей оппозиции и воплощаемых на практике идей сталинско-бухаринского руководства заставляет радикально пересмотреть сложившиеся и прочно утвердившиеся в учебной литературе представления.

Именно оппозиция выступала как более умеренная сила, ориентированная на развитие страны в рамках нэпа.

Именно оппозиция отстаивала социальную направленность развития экономики.

Именно оппозиция делала в значительно большей степени акцент не столько на административные, сколько на экономические механизмы развития в соответствии с известной нам еще по дискуссии 1923 – 1924 годов концепции Троцкого о государственно-рыночной хозяйственной системе.

Л.Д.Троцкий по-прежнему определял "правильный хозяйственный режим" как систему, "... которая немыслима без планового сочетания основных его факторов, как государственно-административных, так и рыночных" [6].

И весьма показательно, что основной идеолог "большинства" Н.И. Бухарин в качестве главного обвинения "троцкизму" указывал, что его политика ведет к неонэпу [7].

А сталинско-бухаринский блок, как мы уже понимаем, никакого "неонэпа" не желал. А желал превратить нэп в "социализм". И чем быстрее, тем лучше. Был ориентирован более на аппаратно-государственные формы, на замену рыночно-экономических механизмов системой администрирования.

Нам же остается разобраться с политическими взглядами "объединенной оппозиции". Тем более что высказываемые здесь некоторые идеи, в сущности, и накладывают определенную антинэповскую тень на оппозицию. Служат основанием для распространения убеждений, что оппозиция являлась "противником нэпа"...

[1] См. об этом подр.: Ханин Г. Как скончался нэп// Родина. 1989. №7. С.80.

[2] См.: Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923 – 1927. Т.3. М., 1990. С.159-160; Т.4. М., 1990. С.95, 118-119, 122.

[3] См.: Наше Отечество. (Опыт политической истории). Ч.2. М., 1991. С.169.

[4] См.: Бухарин Н.И. Доклад и Заключительное слово на XVI Московской губернской конференции ВКП(б), 20, 22 ноября 1927 г.// Бухарин Н.И. Путь к социализму. Избр. произведения. Новосибирск, 1990. С.217-218.

[5] См.: ГАСПИ СО. Ф.4. Оп.1. Д.560а. Л.20 об.

[6] Архив Троцкого. Т.1. М., 1990. С.220.

[7] См.: Бухарин Н.И. Партия и оппозиция на пороге XV партсъезда. Доклад на собрании актива Ленинградской организации ВКП(б), 26 октября 1927 г.// Бухарин Н.И. Избр. произведения. М., 1988. С.329.

4-4-55

§3.5

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПЛАТФОРМА "ОБЪЕДИНЕННОЙ ОППОЗИЦИИ". ПРОБЛЕМА "ТЕРМИДОРА"

В политической области "объединенная оппозиция" продолжила борьбу против развития аппаратного бюрократического партийно-государственного режима, выдвинув в этой связи концепцию "термидорианского перерождения советского строя".

Вспомните историю Великой французской революции, ликвидацию якобинской диктатуры в результате заговора 9 термидора (27/28 июля 1794 г.). (См., напр.: Манфред А.З. Великая французская революция. М., 1983. (Гл.X, XI).

В оппозиционных документах констатировался рост бюрократии, усиление власти чиновничества. Отмечалось превращение его в "самостоятельную эксплуататорскую социальную прослойку" на основе "безраздельного распоряжения" обобществленными средствами производства (государственная собственность), на основе "бесконтрольного распоряжения" аппаратами принуждения и монопольной печатью. Элемент, для которого "власть становится самоцелью" [1]. Этот "верхушечно социальный слой зарывающейся рабочей бюрократии, советской и партийной" вполне справедливо рассматривался оппозицией не только как результат, но и как прочный оплот сталинско-бухаринского режима [2].

И в центр по-прежнему ставился вопрос о необходимости преодоления данной тенденции и развития "подлинной рабочей демократии".

Практическая часть политической программы "объединенной оппозиции" несла предложения, выдвинутые еще в ходе дискуссий 1923 – 1925 гг. Суть оппозиционных требований сводилась к развитию системы реального народовластия и народотворчества в политической и производственной сферах:

власть Советам, а не исполкомам, парторганизациям и выборным партийным органам, а не секретарям и аппарату;

гарантии прав меньшинства; уничтожение монопольного права руководства на "правильную" партийную линию;

повышение роли производственных совещаний; обеспечение самостоятельности профсоюзов от администрации и пр.

Собственно, как отмечено, "объединенная оппозиция" повторяла те основные требования, что были выдвинуты еще в период дискуссий 1923 – 1925 гг., а потому не вижу смысла повторяться. Вспомните эти требования.

Но один момент заслуживает того, чтобы поговорить о нем более детально.

ШАГ НАЗАД

Сохраняя основные свои позиции по вопросу внутрипартийной демократии, в вопросе о дальнейшей демократизации советской политической системы "объединенная оппозиция" сделала определенный шаг вспять от прежних оппозиционных установок.

Достаточно, вероятно, напомнить предшествующие идеи, скажем, "новой оппозиции" по смягчению пролетарской диктатуры, по более широкому привлечению во все уровни Советов крестьянских масс, по созданию беспартийных крестьянских фракций и т.д.

Теперь же оппозиционные деятели резко выступили против каких-либо попыток "сузить круг лишенцев (лица лишенные избирательного права – А.К.) из зажиточных слоев" [3].

А леворадикальное крыло оппозиции ("группа 15-ти") выдвинуло даже требование – вообще устранить какие-либо уступки и влияние в советских органах не только зажиточных, эксплуататорских элементов, но даже "мелкобуржуазной демократии" (т.е. в первую очередь значительной массы крестьянства) [4].

ОШИБКА ОППОЗИЦИИ

Проистекало это, как мне видится, из допущенной оппозиционными теоретиками одной весьма серьезной ошибки в понимании причин и сущности "термидорианского перерождения советского строя".

Процесс "термидорианского перерождения", по мнению оппозиции, имел буржуазный характер, угрожал повороту в развитии страны в сторону от дороги к социалистическому будущему, на путь капитализма.

Почвой для этого деятели оппозиции считали новую экономическую политику, точнее происходящие в связи с нэпом социальные процессы в обществе в целом, в крестьянской среде – в частности. Проникновение в политическую систему и в партию "буржуазных элементов".

А посему и делался отмеченный выше "шаг назад" в плане социальной демократизации советской системы, в плане ослабления принципов "пролетарской диктатуры"...

При этом хотелось бы обратить внимание, и мы наблюдали это в предшествующих разделах, отказ от "демократизации внепартийной сферы" политической структуры, ставка на ужесточение классового принципа советской системы, вовсе не означал отказа оппозиции от нэпа в сфере экономической, не означал стремления к "ликвидации этапа нэпа".

В реальности же "устряловец-спец, нэпман и кулак" были столь же чужды "самодовольным администраторам" и "дорвавшимся до командных постов чиновникам", сколько и оппозиции.

Основой "термидорианского перерождения" являлась вовсе не новая экономическая политика, а исторически присущие России системообразующие элементы азиатской цивилизации (о чем, собственно, предупреждал еще Ленин), усиливающиеся процессом огосударствления экономики, поскольку в таком огосударствлении, как нам известно, сталинско-бухаринское большинство видело как раз социализацию страны.

И не случайно, сходясь, а скорее даже и превосходя оппозицию, в негативном отношении к нэпману (что мы также наблюдали), сталинско-бухаринский блок отнюдь не спешил сойтись с ней в стремлении к расширению "пролетарской демократии".

Еще в январе 1927 года Сталин четко расставил акценты в данном вопросе: "Массы сами хотят, чтобы ими руководили, и массы ищут твердого руководства" [5].

Вот здесь-то и крылась реальная угроза, и угроза совершенно равноценная, как нэпу, так и социализму. Причем нэпу, пожалуй, даже в большей степени.

В качестве аргументов правоты именно своей линии развития страны блок Сталина – Бухарина применил весь арсенал уже испытанных на предшествующих этапах борьбы средств – от фальсификаций до кулачных расправ и репрессий со сторону органов ГПУ в отношении оппозиционеров.

Проходивший в конце 1927 г. XV съезд ВКП(б) окончательно подвел итоги спора. Идейные выводы по сложившейся уже традиции были щедро подкреплены выводами организационно-репрессивными.

Уже к началу 1928 года было исключено из партии, снято с работы, выслано и посажено в тюрьму около 4 тыс. сторонников "объединенной оппозиции" [6].

Линия непосредственного строительства социализма на "нищенской базе" стала определяющей для судеб страны.

Сумерки нэпа перерастали в его закат. Однако и здесь еще предстоял определенный выбор между двумя альтернативными вариантами сворачивания нэпа – вариантом Сталина и вариантом Бухарина.

[1] См.: Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923 – 1927. Т.3. М., 1990. С.173; Т.4. М., 1990. С.68, 140, 151 и др.

[2] См.: Там же. Т.4. С.178.

[3] См.: Там же. С.140.

[4] См.: Там же. Т.3. С.173.

[5] Сталин И. Речь на XV Московской губернской партийной конференции, 14 января 1927 г.// Соч. Т.9. М., 1952. С.161-162.

[6] См.: Кирилина А. Выстрел в Смольном// Родина. 1989. №1. С.78.

4-4-56

КУРС НА СОЦИАЛИЗМ. (ОБЩЕЕ И ОТЛИЧНОЕ В ПОЗИЦИЯХ БУХАРИНА И СТАЛИНА)

1928 – 1929 гг. явились последним аккордом в какофонии крупных разногласий в партийно-государственном руководстве СССР, приведя к окончательной победе сталинского варианта развития, осуществленного в 1930-е годы.

При этом стоит обратить внимание на то, что столкновения группы Бухарина – Рыкова – Томского и группы Сталина имели принципиальное отличие от прежних проявлений внутрипартийной борьбы.

До того противостояли две кардинально разные концепции социалистического строительства. Теперь же обе стороны (и сталинцы, и бухаринцы) базировались на общей платформе левокоммунистических идей непосредственного построения нового общественного строя (теория "построения социализма в одной стране"), одинаково видели стратегические цели. Разногласия касались ряда тактических нюансов (хотя и эти нюансы были весьма важны в своих последствиях для судеб России).

Но попробуем более основательно разобраться в том, что было общего, а что отличного в концептуальных позициях сторон.

§1

"МЫ СОЦИАЛИЗМ СТРОИМ, И МЫ ЕГО ПОСТРОИМ!" (ОБЩНОСТЬ ВЗГЛЯДОВ)

Общий момент в понимании ситуации и общественных тенденций четко отразил тот генеральный курс, что был утвержден XV съездом ВКП(б).

Выступая с Политическим отчетом ЦК, И.В. Сталин однозначно определил, что задача заключается в укреплении социалистических командных высот во всех отраслях хозяйства (и в городе, и в деревне), держа курс "на ликвидацию капиталистических элементов".

В резолюции съезда "О директивах по составлению пятилетнего плана народного хозяйства" указывалось, что "социалистическая промышленность и другие командные высоты играют уже решающую и ведущую роль во всем народном хозяйстве", что "обобществленный сектор определяет собой общее направление развития, вытесняя частный капитал". Отсюда следовал вывод о возникновении прочных предпосылок для окончательной победы социализма [1].

Закрывая работу съезда, А.И. Рыков провозгласил: "Мы приступили к осуществлению развернутой программы социалистического общества" [2].

Обе стороны были привержены идее непосредственного строительства социализма. Привержены выдвинутой ранее концепции "возможности построения социализма в одной стране". О существовании для этого всех основных предпосылок. Отвергали концепцию многоступенчатого построения социалистического общества.

И не случайно, уже ведя борьбу с курсом Сталина, Н.И. Бухарин продолжал громить Троцкого, который в своем обращении к VI конгрессу Коминтерна (июнь 1928 г.) по сути вновь указал на отсутствие основы для "социализации уже сегодня": крайне отсталый тип сельского хозяйства и ("несмотря на несравненно более высокий свой, по сравнению с сельским хозяйством, технико-производственный тип") крайне отсталая промышленность, которая не только не доросла "до ведущей и преобразующей, т.е. до подлинно социалистической роли по отношению к деревне", но не способна даже удовлетворять ее текущие товарно-рыночные потребности. При этом в своей критике Бухарин продолжил использовать традиционное обвинение Троцкого в "сверхиндустриализации", доказывая, что "конкретная динамика развития дает гигантский перевес индустрии (а мы помним, что государственная промышленность воспринималась Бухариным именно как "остров осуществленного социализма") и обобществленному сектору вообще" [3].

Но постановка вопроса о придании социалистическому строительству не просто практического, но уже и "развернутого" характера объективно заостряла вопрос о судьбе и роли нэпа.

У Сталина и Бухарина здесь также было много общего.

Обе стороны по-прежнему понимали новую экономическую политику не как этап развития, но как вынужденное орудие непосредственного социалистического созидания.

Как разъяснял И.В. Сталин, "нэп есть политика пролетарской диктатуры, направленная на преодоление капиталистических элементов и построение социалистического хозяйства (выделено мной – А.К.) в порядке использования рынка, через рынок, а не в порядке прямого продуктообмена, без рынка и помимо рынка" [4].

Как бы продолжая сталинскую мысль, Н.И. Бухарин пояснял, что рыночные отношения есть выражение производственных отношений распыленного труда мелких производителей. А потому, где "... нет мелких производителей, там вы совершенно спокойно можете высказываться против "нэпа", против рыночных отношений и других вещей подобного рода" [5]. Можно вполне согласиться с американским исследователем М. Малиа, что для Бухарина "рынок был лишь временной мерой, позволявшей достигнуть истинной цели – построение общества без рынка и без частной собственности – "социализм" [6].

Однако, хотя и временной мерой, но все же был...

А потому, видя в нэпе "вопрос о методе вовлечения мелких производителей в орбиту социалистического хозяйства", Николай Иванович полагал, что данная проблема (нэпа, рыночных отношений) "будет еще долго существовать" и разрешение ее "займет целый период" [7].

Вот тут уже и лежал водораздел между Сталиным и Бухариным...

[1] См.: XV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б): Стенограф. отчет. М.; Л., 1928. С.1291.

[2] Там же. С.1271-1272.

[3] См.: Бухарин Н.И. Заметки экономиста. К началу нового хозяйственного года// Бухарин Н.И. Избр. произведения. М., 1988. С.400-401.

[4] Сталин И. О программе Коминтерна. Речь 5 июля 1928 г.: Пленум ЦК ВКП(б), 4-12 июля 1928 г.// Соч. Т.11. М., 1952. С.144-145.

[5] Бухарин Н.И. Программный вопрос на VI конгрессе Коммунистического Интернационала// Бухарин Н.И. Проблемы теории и практики социализма. М., 1989. С.212.

[6] Малиа М. Советская история// Отечественная история. 1999. №3. С.136.

[7] См.: Бухарин Н.И. Программный вопрос на VI конгрессе Коммунистического Интернационала. С.212.

4-4-57

§2

"МЫ СОЦИАЛИЗМ СТРОИМ..." (В ЧЕМ ЖЕ ОТЛИЧИЕ?)

Итак, по мнению Н.И. Бухарина нэп "займет целый период". И Николай Иванович будет отстаивать концепцию "самоизживания нэпа".

Но это Бухарин... А что же Сталин?

Вспомним, что еще на XIV съезде ВКП(б) И.В. Сталин по сути выразил мысль об исчерпанности нэпа, увязав новую экономическую политику с задачами не всего переходного периода, но лишь с задачами восстановительного этапа экономики (до довоенного уровня). Вспомним, что уже тогда верный сторонник Сталина В.М. Молотов призывал бороться "... не только против отрицательных сторон нэпа, но и за уничтожение нэпа, за то, чтобы мы развернули во всей полноте социалистическое строительство в нашей стране". (См: Гл.7. §2.5).

Данная позиция Сталина в отношении нэпа, как политики, соответствующей лишь уровню задач не всего переходного периода, а лишь восстановительного периода экономики, не более того. Как политики, призванной решить только задачи восстановления хозяйства страны, не была случайной оговоркой, но составляла краеугольный камень его понимания ситуации.

И здесь он повторял идею "левых коммунистов", их видение переходного периода в деле строительства социализма, которую они (в том числе и Н.И. Бухарин) высказывали весной 1918 года.

Сталин прочно усвоил эти позиции, хотя в группу "левых коммунистов" и не входил, и не пошел дальше этих позиций в отличие от того же Бухарина.

Теперь он спешил указать, что в нэпе нельзя видеть только отступление. Нет! "... Нэп предполагает победоносное и систематическое наступление социализма на капиталистические элементы нашего хозяйства" [1].

И Сталин отнюдь не собирался мириться с тем, что нэп "будет еще долго существовать", с тем, что проблема "займет целый период".

Но пока позиции сторонников Бухарина были достаточно популярны и крепки организационно, пока они имели влияние не только в ряде крупнейших партийных организаций страны (включая Московскую), но и в профессиональных союзах, охватывавших 11 млн. человек, в печати (в их руках были центральные печатные органы – газеты "Правда" и "Ленинградская правда", журнал "Большевик", не считая иной прессы), во многих хозяйственных органах (собственно, Бухарин имел, пожалуй, в 1928 г. больше сторонников, чем Сталин), пока это было, – Сталин не спешил широко афишировать свои расхождения с Н.И. Бухариным в данном вопросе.

Свои карты он достаточно полно и окончательно раскрыл лишь на апрельском (1929 г.) пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), язвительно, указав, что Бухарин абсолютизирует одну сторону нэпа, направленную острием против "военного коммунизма", а именно – свободу частной торговли прежде всего. Но позабыл о второй стороне новой экономической политики.

И тут же поспешил разъяснить эту вторую сторону (более важную)...

Вот так!

Оказывается, именно государственно-административное начало в нэпе есть самое важное, самое существенное. (?!)

Пройдет еще чуть более полугода, и в декабре 1929 г., выступая на конференции аграрников-марксистов", Иосиф Виссарионович заявит о необходимости по-новому ставить вопрос о нэпе, ставить в плане выкорчевывания буржуазных теорий, приобретающих прочность предрассудков [2].

Что значит "по-новому"?

Согласно разъяснению самого Сталина, данного слушателям Коммунистического университета им. Свердлова, эту его фразу на съезде аграрников-марксистов следует понимать в том смысле, что "мы "отбросим нэп к черту", когда уже не будем нуждаться в допущении известной свободы частной торговли" [3].

Генсек все еще осторожничал, говоря в будущем времени. Но мы то видели, что на практике все началось еще значительно раньше, еще с середины 1920-х годов. А с разгромом "троцкистских оппозиций", тенденция получила мощный импульс, став основополагающими в практике сталинской группы в 1928 – 1929 гг.

И серьезным их катализатором явился достигший своего абсолютного пика осенью 1927 года хлебозаготовительный кризис.

[1] Сталин И. Об индустриализации и хлебной проблеме. Речь 9 июля 1928 г.: Пленум ЦК ВКП(б), 4-12 июля 1928 г.// Соч. Т.11. М., 1952. С.166.

[2] См.: Он же. К вопросам аграрной политики в СССР. Речь на конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1929 г.// Там же. Т.12. М., 1952. С.143.

[3] Он же. Ответ товарищам свердловцам// Там же. С.186-187.

4-4-58

АГОНИЯ НЭПА. (ПОЛИТИКА СТАЛИНА И АЛЬТЕРНАТИВА БУХАРИНА)

Нам уже известна реакция на сложившуюся к концу 1927 года острую кризисную ситуацию с хлебозаготовками "объединенной оппозиции", ее подходы к разрешению вопроса. (См.: Гл.7. §3.3).

Рассмотрим теперь реакцию Сталина и реакцию Бухарина. Посмотрим, как порожденная, в сущности, практическим курсом блока Бухарина – Сталина проблема привела к расколу этого блока, к распаду дуумвирата. Выясним, как из общего идейного корня ("теория строительства социализма в одной стране") рождаются две отличные концепции "развернутого построения социализма". Выявим, как в результате усиливающегося перевеса одной из них (сталинской) происходит окончательное уничтожение нэповской альтернативы развития общества, и страна вплотную подходит к "великому скачку в социализм".

§1

КУРС НА ИНДУСТРИАЛИЗАЦИЮ ПО-СТАЛИНСКИ

В январе – феврале 1928 года Сталин лично совершил "хлебозаготовительный вояж" в Сибирь...

Об этой поездке см., напр.: Иконникова И.П., Угроватов А.П. Сталинская репетиция наступления на крестьянство// Вопросы истории КПСС. 1991. №1.

Из своей поездки по Сибири он сделал выводы о необходимости форсирования социально-экономических процессов, о необходимости максимального ускорения социалистических преобразований.

В основу разрешения задачи Сталин клал идею большой индустриализации.

Причем его видение вопроса индустриализации резко отличалось от понимания данного вопроса В.И. Лениным и "троцкистами".

Вспомните их концепции.

Отличалось не только по формам, но и по целевой направленности.

Если тот же Троцкий, ставя вопрос о первоочередном развитии промышленности, предполагал достижение сбалансированной экономики (аграрного и промышленного секторов) на базе которой и будет возводиться здание социализма. Требовал сбалансированных темпов развития промышленности ("чрезмерно форсированные темпы развития промышленности подрывают сельское хозяйство"). Включал в понятие индустриализации моменты развития сельского хозяйства и социальной ориентации (потребности населения).

Для Сталина же индустриализация имела крайне узкий характер. Развитие тяжелой индустрии являлось самоцелью. Производство станков и виделось ему построением социализма. При этом он отрицал идею сбалансированных темпов, но требовал именно форсированного и самодовлеющего развития производства средств производства...

В этом плане сталинское видение индустриализации отличалось не только от подходов Ленина, подходов Троцкого, но и противоречило курсу индустриального развития, как он был определен в решениях XV съезда ВКП(б), где сказалось влияние сторонников Бухарина.

Да, съезд определил в качестве стержневой задачи в экономике первоочередное развитие производства средств производства [1]. Но при этом в резолюциях съезда все же говорилось о необходимости оптимального сочетания интересов накопления и потребления; о недопустимости максимальной перекачки средств из сферы крестьянского хозяйства в сферу индустрии; о проведении политики не немедленной ликвидации, а лишь более систематическом ограничении кулака и частника; о сохранении оптимального сочетания между тяжелой и легкой индустрией; об уравновешенных темпах экономического роста вообще.

Сталин же занял теперь совершенно иную позицию.

Это было сказано весной 1928 года.

А осенью 1929 г. Сталин провозгласил, что проблема легкой индустрии "уже разрешена нами несколько лет назад" [2].

Тем самым он отмахнулся от данной социально значимой части промышленности как от некоей назойливой мухи, бессмысленно досаждающей и мешающей, якобы, быстрому и успешному созиданию государственно-индустриального строя, тождественного для Сталина понятию "социализм".

Из программы индустриализации, в сущности, вообще вычеркивался социальный момент, вопрос удовлетворения потребностей трудящихся.

Не случайно Сталиным была выдвинута и стала активно проповедоваться теория постоянного товарного дефицита.

Деньги надо вкладывать в строительство новых предприятий, которые могут дать продукцию лишь через 3-4 года (замечу от себя – да и то станки, оборудование, а не ситец), в то время как растет количество городов и новых потребителей (вновь замечу – деревня даже и не упоминалась). А потому, пояснял Сталин, вряд ли можно ликвидировать товарный дефицит, максимум, что можно делать, это стараться его ослаблять [3].

Не представляет труда догадаться, что при воплощении подобных установок уровень жизни трудящихся продолжил свое падение в 1928 году еще гораздо ниже уровня 1913 года. С конца 1928 г. в городах вводится карточная система распределения ("заборные книжки") всех основных продовольственных и промышленных товаров.

Ситуации можно было бы во многом избежать, можно было бы ее решить...

Можно "было бы", но если вкладывать в понятие "индустриализация" комплексный смысл (не только тяжелая промышленность); если использовать частнопредпринимательскую инициативу, канализированную в производство товаров народного потребления; если осуществлять концепцию "открытой экономики" и активного привлечения иностранных капиталов. То есть реализовывать то, что в свое время, в сущности, и предлагали, как мы это наблюдали, "троцкисты".

Однако сталинская программа категорически отвергала частника и "открытую экономику", ориентировалась на замкнутое саморазвитие за счет внутренних ресурсов (пресловутое "пролетарское первородство").

Где взять средства? Ведь понятно, что удавливаемый частник, слабая легкая промышленность, принудительные займы индустриализации, конечно же, не решали, и не могли решить, данную проблему.

Поэтому, еще более была усилена денежная эмиссия, превратившаяся уже в неотъемлемую черту советской экономической системы.

Но это был обесцененный, годный только для внутреннего потребления (да и то в административной экономике) рубль.

Для импорта же оборудования с целью обеспечения индустриализации (собственное производство не могло его дать в достаточном количестве и достаточного качества, это дело будущего) требовалась твердая валюта. Ее можно было получить, скажем, за счет продажи природных ископаемых, но это опять же требовало серьезных капитальных вложений в развитие добывающих отраслей, требовало развития транспортной инфраструктуры.

Следовательно, – продажа хлеба...

[1] См.: XV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б): Стенограф. отчет. М.; Л., 1928. С.1295.

[2] См.: Сталин И. Год великого перелома. К XII годовщине Октября// Соч. Т.12. М., 1952. С.121.

[3] См.: Он же. Об индустриализации страны и о правом уклоне в ВКП(б). Речь на пленуме ЦК ВКП(б) 19 ноября 1928 г.// Там же. Т.11. М., 1952. С.267.

4-4-59

§2

"СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ ИНДУСТРИАЛИЗАЦИЯ" ТРЕБУЕТ СРЕДСТВ... А КРЕСТЬЯНСТВО НА ЧТО?

Именно крестьянство было теперь уже открыто (раньше хоть скрывали это) объявлено Сталиным главным источником индустриального накопления.

На июльском (1928 г.) пленуме ЦК ВКП(б) он провозгласил необходимость "сверхдани" на крестьянство в виде прямых и косвенных налогов, переплат на стоимости промтоваров и недоплат на продукцию сельского хозяйства.

В сущности, это было провозглашением поворота на путь продразверстки, на путь возврата к военнокоммунистическим принципам, что требовало соответствующих государственно-административных принудительных механизмов.

Механизмы эти стали запускаться еще с 1926 г. в отношении задолжников по сельскохозяйственному налогу, когда, в той же Самарской губернии, например, появились факты арестов крестьян за недоимку в 1 руб. 60 коп. [1]

Но подобное наблюдалось лишь в отношении задолжников по налогу и воспринималось тогда именно как явные перегибы, подвергалось суровому осуждению центральных властей.

Теперь же картина приобретает вид необходимой закономерности (и отнюдь не только в отношении налоговой части хлеба), становится одним из стержневых моментов последующей политики сталинской группы.

Выступая на заседании закрытого бюро Сибирского крайкома ВКП(б) 20 января 1928 г., Сталин резко раскритиковал взгляды, что административные меры являются ревизией новой экономической политики. Утверждал, что поскольку наша страна социалистическая (уже?!!), а не капиталистическая, то, допуская нэповские механизмы в известных рамках, вовсе не последнее слово следует оставлять за регулирующей ролью государства. Необходимо объяснить не только крестьянину-середняку, но и некоторым коммунистам, указывал Сталин, что новая экономическая политика состоит в том, чтобы регулирующая роль оставалась в руках государства [2].

В практической деятельности за основу Сталиным был взят опыт хлебозаготовительной поездки В.М. Молотова на Украину в начале января 1928 года. Воодушевленный опытом Молотова Сталин отправился лично "очень нажимать" и применять "резкие приемы" в Сибирь...

Для обоснования предпринятых мер на первый взгляд им был использован тезис "троцкистов" о том, что нас "регульнул кулак". Но это на первый взгляд, поскольку, если помним, "троцкистские оппозиции" определяли (и вполне реалистично) долю кулака в деревне порядка 10%. И при этом вовсе не призывали к массовым арестам...

Теперь же "кулака" оказалось как-то чрезмерно много. И против него были предприняты, и именно в массовом порядке, меры самых жестких репрессивных воздействий...

Сибирский вариант сталинская группа стала активно распространять и на иные регионы.

К примеру, в Среднем Поволжье под суд попало 17 тыс. владельцев, примерно у половины из них было конфисковано имущество [3].

В российскую деревню (в январе – марте 1928 г.) было направлено около 30 тыс. ответственных работников, получивших право отменять решения местных органов власти и разговаривать с крестьянами "грозным басом пролетарской диктатуры". А поскольку недопонимание "регулирующей роли государства" проявляли в первую очередь сельские коммунисты, то для укрепления "пролетарской диктатуры" в деревне было предпринято усиление сельских партячеек пролетарскими кадрами. (Чем не продотряды и комбеды?).

Официальная статистика дает данные: за 1928 – 1929 гг. численность рабочих в деревенских партячейках (!) выросло с 29.821 до 82.455 человек (не считая "25-тысячников", среди которых 70% были коммунистами), составив на 10 октября 1929 г. 33,2% в их составе. Одновременно из рядов ВКП(б) было исключено достаточно большое (цифра не указывалась) число коммунистов "из числа крестьян-единоличников, наиболее подверженных мелкобуржуазным влияниям и опасности кулацкого перерождения" [4].

В результате, всего комплекса предпринятых мер, поступление хлеба, конечно, усилилось.

Но также понятно, что "успех" носил временный и относительный характер.

На подобное государственное регулирование крестьянство ответило как в свое время в годы гражданской войны резким сокращением посевных площадей, особенно в зерновых районах.

Ответило массовым забоем скота.

Пошел процесс самоликвидации высокотоварных крестьянских хозяйств.

[1] См.: ГАСПИ СО. Ф.1. Оп.1. Д.1865. Л.74.

[2] См.: Из истории коллективизации. 1928 г. Поездка И.В.Сталина в Сибирь: Документы и материалы// Известия ЦК КПСС. 1991. №6. С.208, 210.

[3] См.: Данилов В. Коллективихзация...// Переписка на исторические темы: Диалог ведет читатель. М., 1989. С.375.

[4] См.: К XVI съезду ВКП(б). Материалы к организационному отчету ЦК ВКП(б). Вып.1. М.; Л., 1930. С.119-120, 122.

[1] Серия мемуаров «Память» Серия мемуаров «Память» основа на в 1983 году

Общественная редколегия серии: A. Н. Сахаров — докт. ист. наук, председатель, B. И. Буганов — докт. ист. Наук, Д. А. Жуков — член СП СССР В. В. Каргалов — докт. ист. Наук, Д. С. Лихачев — академик, Е. И. Осетров — член СП СССР В. В. Ученова — докт. филол. Наук; Ведущий редактор серии Л. М. Исаева; Составитель и автор вступительной статьи — докт. ист. наук Волк С. С. ; Комментарии — канд. ист. наук Раджапов В. У.

[2] XI I Съезд российской коммунистической партии (большевиков) Стенографический отчет. Москва, 1923. С. 321. Курсив автора.

[3] Я никогда не мог себе представить ведение современного хозяйства без денежной системы, т.е., в сущности, без фактора оценки. Когда, в 1898 году, будучи студентом, я сказал проф. М. И. Туган-Барановскому (это он был моим первым учителем марксизма), что не представляю себе, как социалистическое общество может обойтись без денег, тот мне ответил: «А вы об этом не думайте, это же глупость!» Характерно, что в СССР три раза делали попытку уничтожить денежное обращение, заменяя его «прямым, непосредственным продуктообменом, прямым товарообменом». Первый раз это произошло при Ленине, второй раз — позднее, в тридцатых годах и, наконец, третий раз необходимость уничтожить денежное хозяйство, перейти к прямому «товарообмену», «продуктообмену», стал доказывать Сталин в своем последнем «гениальном труде» — в ничтожной безграмотной брошюре «Экономические проблемы социализма». Наследники Сталина его призыв, найдя вредным и негодным, отбросили. О всей этой истории с троекратной попыткой уничтожения денежного обращения я писал в «Новом журнале», книга 31, за 1952 г. (Прим. авт.)

[4] Нелишне указать, что в современном хозяйстве Франции, Англии, Австрии в частный сектор вдвинут обширный национальный сектор. (Прим. авт.)

[5] Л. Г. Левин — это тот доктор Кремля, которого 16 лет позднее сумасшедший Сталин будет обвинять в убийстве, с помощью отравления, Менжинского, Куйбышева и Горького. (Прим. авт.)

[6] Эти строки были уже давно написаны, когда 4 июня 1955 г. Государственный Департамент США опубликовал секретный доклад, сделанный Хрущевым на XX съезде партии. Из него впервые становится известным написанное 23 декабря 1923 г. письмо Крупской к Каменеву о Сталине. В нем очень важны следующие строки, которые я цитирую по тексту, приведенному в «Le Monde» (6 июня 1956 г.): «Я обращаюсь к Вам и Григорию (Зиновьеву) как старым товарищам Владимира Ильича и умоляю вас защитить меня от грубых вмешательств (Сталина) в мою личную жизнь, от его подлых оскорблений и низких угроз. У меня нет ни сил, ни времени заниматься этой тупой ссорой. Я человек, мои нервы натянуты до крайности».

В том же сообщении Государственный Департамент приводит письмо Ленина к Сталину от 5 марта 1923 г. с угрозой прервать с ним всякие отношения. (Прим. авт.)

[7] В Красной Армии, как сообщил Троцкий Ленину, служило 30000 офицеров царской армии. (Прим. авт.)

[8] Никак не пытаясь оценивать достоверность или напротив, несоответствие действительности оценок Н.Вольским Н.Крупской скажем, что многое объясняет сама на тот момент ещё только сгущающаяся атмосфера чудовищной нравственно-этической патологии, в которой в недалеком будущем будет возможно даже вот такое, например: «… логика, обязательная для простых смертных, не была обязательна для Сталина. Ведь сказал же он как-то Крупской, что если она не перестанет относиться к нему "критически", то партия объявит, что не она, а Елена Стасова была женой Ленина... "Да, партия всё может!" - пояснил он озадаченной Крупской. Это вовсе не было шуткой. Партия, то есть он, Сталин, действительно может сделать всё, что захочет, может отменить общеизвестные факты и заменить их мифами». Александр Орлов «Тайная история сталинских преступлений» Эл.ресурс URL: http://krotov.info/lib_sec/15_o/rl/ov4.htm

[9] Народный Комиссариат Путей Сообщения. (Прим. первого ред.)

[10] Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. (V издание, 1964). с.344—345. Курсив автора. (Прим. первого ред.)

[11] Сталин И. В. Т. 6. С. 33.

[12] Троцкий несомненно первый пустил и узаконил термин «ленинизм». В 1924 г. этот термин подхватывается уже многими и, в том числе, Сталиным. Весною 1924 г. в Свердловском университете он читал лекции об «основах ленинизма». Желая проверить отрицательное впечатление, производимое Сталиным на меня и на других участников «Лиги наблюдателей», я пошел послушать лекции Сталина. Второй раз мы это сделали вместе с тем членом нашего кружка, которого я назвал «Иксом» (см. Приложение). После этого отрицательное отношение к Сталину у нас усилилось. Его лекции показались нам самой тупой, огрубленной безобразной вульгаризацией марксизма, с добавлением чего-то, отличавшего его от взглядов Зиновьева, Каменева, Бухарина, Рыкова, хотя тогда они все составляли как бы спаянную единством взглядов группу Политбюро. О Сталине мне еще придется говорить. Нужно будет сказать, почему беспартийная интеллигенция, работавшая в ВСНХ, например, с главой ГПУ Дзержинским, так сторонилась Сталина. (Прим. авт.)

[13] Троцкий Л. Новый курс. Москва, 1924. С. 48. (Прим. первого ред.)

[14] Сталин И. В. Соч. Москва, 1947. Т. 6. С. 34—36. (Прим. первого ред.)

[15] Троцкий Л. Новый курс. С. 4

[16] Письмо Крупской помещено во втором томе «Моей жизни» Троцкого. С. 251—252. (Прим. первого ред.)

[17] Сталин И. В. Т. 6. С. 14

[18] Троцки й Л. Новый курс. С. 4.

[19] Приходится напомнить, что в 1925—1926 гг. Каменев и Зиновьев ушли в стан оппозиции. (Прим. авт.)

[20] XIII съезд Российской Коммунистической партии (б). Стенографический отчет. С. 372.

[21] Там же. С. 166—167. (Прим. первого ред.)

[22] Правда. 26 января 1924 г. С. 3

[23] Правда. 26 января 1924 г. С. 4. (Прим. авт.)

[24] Перенесение в Мавзолей, хранящий «святые мощи» Ленина, мумии Сталина, преступные деяния которого заклеймены в секретном докладе Хрущева,— того самого Сталина, смерти которого жаждали и, более чем вероятно, способствовали его нынешние наследники, представляет собой величайший абсурд

[25] Собрание узаконений и распоряжений правительства. 1923 г. № 29. Глава 366. (Прим. авт.)

[26] Красный террор после указанных трех покушений был объявлен Я. М. Свердловым. (Прим. ведущ. ред.)

[27] «Меньшевистская икота» у Томского не случайна. Бывший рабочий-литограф — Томский, даже став большим сановником, был тесно связан с рабочей средой. Ленин о нем (в 1920 г.) сказал: «Сработавшись с профдвижением, он отражает мысли и чувства масс рабочих. Если у массы что-то болит и она сама не знает, что болит, то Томский тоже не знает, что болит, и если при этом он во-пит, то я утверждаю, что это заслуга, а не недостаток». (Прим. авт.)

[28] Ходил слух о большом разногласии в этом вопросе между Дзержинским и народным комиссаром обороны Фрунзе. (Прим. авт.)

[29] XIV Конференция Российской Коммунистической партии (большевиков)" Госиздат, 1925. С. 173—174. Курсив автора. (Прим. первого ред.)

[30] Преображенски й Е. Новая экономика. Москва, 1926. С. 57.

[31] Там же. С. 58

[32] Там же. С. 63.

[33] Там же. С. 63-64

[34] Там же. С. 101-102. Подчеркнуто Преображенским. (Прим. первого ред.)

[35] Не было ли и у Маркса представления о двух путях осуществления социализма: один путь через развитый капитализм, другой минуя его? Письмо В. И. Засулич в 1881 г. к Марксу и его ответ с тремя интереснейшими к нему набросками, был в 1924 г. опубликован. Пятаков в передаваемом разговоре о нем не сказал ни слова, а у меня все это тогда целиком прошло мимо. Лишь много позднее я занялся этим вопросом и бесповоротно пришел к убеждению, что ответ Маркса Засулич, его письмо в 1870 г. в «Отечественные записки», некоторые письма к Даниельсону, огромное тяготение ко взглядам Чернышевского, ряд других данных неопровержимо свидетельствуют, что в 70-х годах, в последнее десятилетие своей жизни, у Маркса явный наклон в сторону русских народнических взглядов. Вместе с ними, он считал, что, имея общину, Россия может прийти к социализму, «не проходя сквозь кавдинские ущелья капитализма» (я написал об этом статью, «Два марксизма», в «Социалистическом вестнике», 1955 г. № 3. Большая критика ее ни в чем меня не разубедила). (Прим. авт.)

[36] Ленин, приехав в 1893 г. из Самары в Петербург, прочитал доклад о рынках, и в нем, следуя, конечно, за Марксом, пытался своими цифрами изобразить схему расширенного воспроизводства. Рукопись этого доклада считалась потерянной, исчезнувшей, хотя в 1928 г. мне довелось слышать, что сестра Ленина, Мария Ильинишна, превосходно знает, где находится рукопись, но по каким-то соображениям о том молчит. После ее смерти в 1936 г. рукопись немедленно отыскалась и была напечатана в «Большевике» в 1937 г. Все, что писал Ленин, всегда объявлялось гениальным и с азартом комментировалось и повторялось. Однако никто и никогда не рискнул дотронуться

[37] "Правда". № 39. 22 февраля 1921 г. (Прим. авт.)

[38] Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 27. С. 402—416.

[39] Исправляю описку, сделанную мною в первой части моих записок. Со слов Владимирова я там писал, что Ленин «написал» пять статей директивного характера. Нужно читать не «написал», а напечатал . Таких статей написано не пять, а восемь и не все они напечатаны. (Прим. авт.)

[40] Большая Советская Энциклопедия. Т. 11. С. 586 (Первое издание 1930 г.).

[41] «Социалистический вестник». 28 мая 1924 г. С. 11 —12. (Прим. авт.)

[42] Здесь и в этом проявляется известная ограниченность автора «Учебного пособия». Очень специфическая трактовка смысла определяемых понятий, хотя здравый смысл и добросовестная разумность ведут правильным курсом

[43] Подчеркнуто автором учебного пособия преподавателем кафедры "История Отечества" Калягиным Андреем Владимировичем

[44] Адрес ссылки был исправлен (АВТ.КНИГИ)

[45] Ссылка на странице http://media.samsu.ru/editions/history/uchebnie/nep/MainNEP/PART_1/Chapter3/Paragraf_5_2_1/Gl3_P5_2_1.htm

[46] Не совсем так, или даже совсем НЕ ТАК, т.к. указанная ссылка говорит лишь фактически о производственной кооперации в контексте капиталистического обобществления, и не более того. Мы в Главе Пятой приводили иные цитаты ПОЛНОСТЬЮ СООТВЕТСТВУЮЩИЕ ЛЕНИНСКОМУ ПЛАНУ КООПЕРАЦИИ (АВТ. КНИГИ)

[47] [Взгляды Троцкого и Ленина на сущность НЭПа всё же достаточно существенно отличались. Как ни странно, но Троцкий был в этом отличии большим ортодоксальный марксист чем Ленин (АВТ. КНИГИ)]